Диссертация (1101585), страница 39

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 39)

Биография как антропология и как расследование В этой борьбе двух фронтов, свергающих друг друга, в которой литература будет использовать биографическое, которым оно не является (то есть содержит вымысел), литература улавливает функциональный переход положения — архаика биографических дискурсов стала чужой, инородной, и литература определяется как простой эстетический замысел: разное выражение 185 повествования (нарратива), столкновение разных точек зрения на эпистемологические и когнитивные смыслы биографии.

Биограф определяется двойной метафорой: рассматривается как этнолог и как детектив. Биограф-этнолог — это тот, кто снова стремится к обнаружению различий в общем. Т. Карлейль (который предложил списки «с огромным количеством неизвестных жизней»), Ж. Обри или еще Сент-Бев, предлагая возвести статуи <<великим людям, которые не блистали во славе>>, <<влюбленным, чьи сердца не соединились», опередили свое время, пользуясь той манерой (способами создания образов), к которой современники вернули утраченный интерес (Рим Киньяра, варвары П. Мишона и другие).

Филология и антропология, обе науки мы изучали, как А. Надод или Ж. Маке, рассматривая их как формы вымысла. Биограф-антрополог сочетает в себе качества биографа-следователя, фигура, без сомнения, эрудированная, играющая многочисленные роли «я— посредник» или «я — свидетель» на сцене современной литературы, и я не буду настаивать, но только отмечу, что его (биографа) кругозор не обязательно соответствует автобиографии, так как эта биография спекулятивно может соответствовать юмористическим пародиям или когнитивным играм на (хрупких) размытых границах индивидуальности и множественной реальности, воплощая на сцене в меньшей степени сценарий психологического отношения, чем сценарий судебного расследования (Я думаю, именно в такой нео-улипо биографии, как «Жизнь... » Ж.

Рубо): «Некоторые современные авторы создают романический шарж, используя процессы абстрактного мышления (...). Эрудированный ученый, рефлексирующий критик, любитель опыта (экспериментатор) становятся героями, воплощаются в интеллектуальных (научных) вымыслах, в которые писатель включает сцену путешествий с целью познания», — пишет Б. Бланке ман. 186 Биография как мистика Общение с бессмертием через мирские знаки и вечность сакрального слова, тайная связь с могильной надписью и с духовной, спиритуальной загробной жизнью восходят к истокам истории и литературы. Она (мистика) сопровождает вымышленные жизни, которые повторяют собственные мемуары священника в жанре биографии, берущие на себя функцию воспоминания (святого писания) непосвященного или священного: преследуемый фигурой Лазаря, биограф — это тот, кто делает ставку на власть и вскоре становится демиургом (согласно метафоре, имеющейся у М.

Швоба), чародеем (волшебником) (Ж. Маке) или искупителем (П. Мишон). Номинализм биографии (то есть использование имен общих, универсалий) становится воскрешением, тогда как личное отчаяние в повествовании, по существу трагическом, становится внутренне внушением чувств.

С включением мистики, используемой Мишоном, поэтики «воскрешения тела (плоти) в светлом сне» у Ж. Маке, перформативным действием глагола у Киньяра повторяется жизнь, «усиливается иллюзия реальности» (по выражению Мишона), кроме всей практической целесообразности в эстетическом поле, это полностью исключает случайность.

И жизнь будет больше изменяться (искажаться), сокращаться, и существование будет более крошечным, заурядным, более явным (отраженным) через простое называние (номинацию) того, кто существовал, через неизменное присутствие незримого того, кто описывает все существование — биографа. Поэт должен привлечь, согласно выражению Моби Дика, «Бога в книге»: В жизнеописаниях (...) старая вера в произведениях искусства поддерживается, вероятно, местом, которое Бог занимает в агиографиях (жизнеописаниях святых).

(... ) Ролан Барт приводит факт того, что антропология устанавливает требование (постулат), согласно которому: это в высшей степени несправедливо, когда человек может родиться и умереть без того, чтобы поговорить (исповедоваться) с ним (Богом); «эту несправедливость 187 антропология пытается исправить, но это не запрещено в литературе. (...) Написание житий — это придумывание жизней людей, которые имели гражданское положение, это удвоенная иллюзия реальности. Считается необычайной перемена, которой заканчиваются «Короткие жизни>>: В поисках их (умерших), в их непрерывном разговоре (который не нарушается молчанием) я был радостен и, вероятно, был таким же, как они (одним из них); каждый раз я возрождался, когда возрождались они и всегда умирал вместе с ними; я буду хотеть писать все лучше и лучше до того момента, пока не достигну совершенства, ужас писать, как ребенок, не умеющий говорить, ясно излагать свои мысли в свои лета: в огромном, выводящем из строя смятении.

Никакая сила не сможет воспрепятствовать тому, чего бы я хотел достичь. Никакая сила не воспрепятствует тому, что волнение ничем не откликнется в их сердце. Как у Марсака ребенок вечно рождается. Как смерть Дюфорно, положим, менее однозначна, потому что Элиз вспомнила о ней или подробно описала. Как в моих условных летах их зима застывает. <<Я>> дана власть «перемещаться» во сне: случайные истории переплетаются и выстраиваются в цепочку, вымысел напоминает о материальном облике персонажей, которые даются нам как существующие, как близкие автору кузены из провинции или дети «без слова», быстро забывшие про город, анонимы, которые нам все известны и которых мы сделаем, без сомнения, игрой, но которая — отмечает Жорж Стейнер — как телефонный справочник сохранит навсегда имя.

Возможность искупления — это, в свою очередь, высший суд, улучшение (совершенствование) текста, поскольку он— <<искание» (поиск) и «беседа, не нарушаемая молчанием» (как исповедь), затем восстановление Слова (Речи) в предписаниях литургии. Смерть — это рождение, как рождение есть смерть, рассказчик — Бог, как Бог есть Рассказчик, потому что он управляет всем сущим (глаголом «быть»): В этом устранении разделения (смерть!жизнь), вероятно, заключается высшая возможность, метафизика биографического произведения.

Так, это восстанавливает разорванную материю бытия в неделимое целое, приводит в порядок и уменьшает чрезмерное увеличение существ (эта несправедливость ряда, о которой говорит Платон), предлагает разделение на «меня» и «не— меня», другие «меня», разрушает вмиг пространственно-временные границы, в которых мы находимся. Границы становятся менее прочными, начинают стираться между «здесь» и «в другом месте», между настоящим и прошлым, связанными через повествование, — объясняет Д. Маделенат: биограф- «заступник>> искупает грехи человека, он <<находит место погребения усопших по воспоминанию их имен». Ставка на язык (Пари с языком) Возвращаясь к истории литературы, отметим, что современные беллетризованные биографии имеют очень много общих черт с постмодернизмом, в смысле, в котором его определяет Б.

М. Хейл: эклектизм или «измельчение» стилей, беспорядок, путаница в повествовательных и системных преобразованиях, возвращение или манипуляция установленными ценностями, размытость и «открытость» текста для читателя (разнообразие смыслов при прочтении), использование научных дискурсов и, в частности, истории в метарассказах (метавымыслах). Провозглашая диалектическую децентрацию и навязчивую мысль разрыва с прошлым (с традициями), но мечтая о систематизации и возрождении, вымышленные биографии стремятся к отказу от традиционной литературной формы изображения посредством мимесиса, разработки и приведения иллюстративных примеров и больше не стремятся прямо показывать знания о мире, который организован общим порядком или дискурсами (мир — есть текст), или даже одной эмоцией, но снова начинают показывать «самоценную человеческую сущность».

«Наука для каждого объекта» предлагает Р. Барт: современный роман не является объектом 189 коллективного знания, иллюстрацией пояснения, он представляет собой единство, которое достигается онтологическими возможностями условного наименования. Эта тенденция превосходит признание неудачи структурализма стремлением к новому кратилизму: так как он принят, как не имеющий дискурсивного знания, ни особенности нарратива, в том случае, если слово— инвариант новой мысли в онтологических процессах, язык может определять эти возможности создания вымышленных миров, которые более ничто по сравнению с обесцениванием множества миров, никогда не меняющихся. Представление, а затем пересмотр с точки зрения нового использования эмотива, эмпатии, легкой манипуляции, свободы и непредсказуемости отрывков (фрагментов): удвоенная личностная сила воображения и эмоциональный переход, размытие индивидуального и обобществление текста, играющего с самим собой (пласт реминисценций и аллюзий, смыслов) в современных «индивидуальных вымыслах», — это и есть беллетризованные биографии.

В то время как современность не признает всю перформативную эффективность и всю эвристическую возможность в повествовании, беллетризованные биографии вновь делают ставку на язык и изменяют в фикшн действительный срок жизни и коллективное знание: вымышленные жизни — жизни возможные — предлагают то, что Ж. Рудо называет употребленным в произведениях Ж. Маке выражением «механизм обновления и освобождения», форму продления жизни с помощью описания, ничтожного и прекрасного: литературу.

190 .

Характеристики

Список файлов диссертации