Диссертация (1101446), страница 7
Текст из файла (страница 7)
Роман, соч. Евгении Тур. / Полн. собр. соч. и писем В: 30 т. М.: ИздательствНаука, 1980. -. Сочинения. Т.4 С. 473–490.34Повесть «Андрей Колосов», впервые опубликованная в 1844 г. в журнале «Отечественные записки» (№ 11) — первое прозаическое произведение Тургенева. Хронологически повесть расположена «между» его поэмами: она написана после «Параши», но раньше «Андрея». Это положение отражается на характере сюжета повести: он чрезвычайно близок к сюжетам поэм, примыкает ктипу «рассказа ни о чем».На первый взгляд, удвоенный сюжет повести как бы просто трансформирует уже встречавшиеся фабулы поэм: молодой человек, влюбленный в девушку, в результате без каких-либо серьезных внешних причин оставляет ее,разрывает с ней отношения, которые так и не доходят до законного брака.
Нечто подобное мы видели в поэме «Разговор», из которой, кажется, сюда переносится и сам прием соединения в одном произведении сразу двух в чем-то сходных любовных историй, обе из которых заканчиваются неудачей. С этой поэмой, на наш взгляд, полезно сопоставить первое тургеневское произведение впрозе.В отличие от «Разговора», в «Андрее Колосове» нет резкого противопоставления двух историй и их участников. Скорее, они похожи, и недаром обелюбовные истории связаны с одной девушкой. И то, и другое повествование заканчивается тем, что любовь, казавшаяся прочной и вечной, проходит. Оба героя — и Андрей Колосов, и рассказчик — расстаются с Варей.
Разница в том,как это происходит. Она, в конечном счете, определяет и различие между самими героями, демонстрирует то, почему Андрей Колосов — это яркий и необычный, даже исключительный человек, а рассказчик — человек заурядный.Андрей Колосов, прежде всего, влюбляется, так сказать, самостоятельно, еголюбовь есть проявление его собственной воли, собственного пытливого ума ичувства. Рассказчик же влюбляется в того, в кого был влюблен Колосов, он какбудто получает Варю от него, ее «ценность» для рассказчика определяетсяименно тем, что эту девушку выбрал Колосов в качестве возлюбленной. В своей любви, в своих отношениях с Варей рассказчик становится своего рода заместителем своего друга, пытается занять его место (можно сказать, стать им).Таким образом, эти две любви не просто сравниваются друг с другом, онипредставляют собой некое соперничество, очень парадоксально разыгранное.
В35этом соперничестве рассказчик как будто заранее проигравший, посколькуподбирает уже брошенную «вещь», потерявшую ценность для Колосова.Одновременно он не может занять место своего друга и в сердце Вари:«Она привязалась ко мне тою привязанностью, которая исключает всякую возможность любви; она не могла не заметить моего горячего участия и охотно сомной говорила...
о чем бы вы думали? — о Колосове, об одном Колосове! Этотчеловек до того завладел ею, что она как будто не принадлежала самой себе. Ятщетно старался возбудить ее гордость... она или молчала, или говорила, и как!болтала о Колосове. Я тогда и не подозревал, что горе такого рода, болтливоегоре, в сущности гораздо истиннее всех молчаливых страданий. Признаюсь, япережил много горьких мгновений в то время. Я чувствовал, что не в состояниизаменить Колосова; я чувствовал, что прошедшее Вари так полно, так прекрасно...
а настоящее так бедно...» (IV, 27)Несмотря на то, что оба молодых человека бросают Варю, оставляют ее,различие здесь заключается не в причинах, а, если можно так выразиться, вспособах, которыми они это делают. Колосов оставляет девушку легко и быстро, не испытывая при этом ни угрызений совести, ни колебаний. Он твердо решает, что продолжение свиданий и вообще каких-либо отношений с нею неимеет смысла. Рассказчик же колеблется, испытывает сомнения, не решаетсятрезво оценить свои чувства, признаться себе в правде о самом себе и своихчувствах.
В результате он, не объяснившись, просто «сбегает», не приходит поданному обещанию и после этого не находит сил ни объясниться, ни видеться сбывшей возлюбленной и практически невестой: «Я не вернулся более к ИвануСеменычу. Правда, первые дни моей добровольной разлуки с Варей не прошлибез слез, упреков и волнений; я сам был испуган быстрым увяданием моейлюбви; я двадцать раз собирался ехать к ней, живо представлял себе ее изумление, горе, оскорбление, но — не вернулся к Ивану Семенычу. Я заочно просилу ней прощения, заочно становился перед ней на колени, уверял ее в своем глубоком раскаянии — и как-то раз, встретив на улице девушку, слегка похожуюна нее, пустился бежать без оглядки и отдохнул только в кондитерской, за пятым слоеным пирожком.
Слово «завтра» придумано для людей нерешительныхи для детей; я, как ребенок, успокаивал себя этим волшебным словом. «Завтра я36пойду к ней непременно», — говорил я самому себе — и отлично ел и спал сегодня» (IV, 32).В финале утверждается абсолютное человеческое моральное превосходство первого способа расстаться с девушкой: «кто из нас умел вовремя расстаться с своим прошедшим? Кто, скажите, кто не боится упреков, не говорюупреков женщины...
упреков первого глупца? Кто из нас не поддавался желанию то щегольнуть великодушием, то себялюбиво поиграть с другим, преданным сердцем? Наконец, кто из нас в силах противиться мелкому самолюбию —мелким хорошим чувствам: сожалению и раскаянию?.. О, господа! человек, который расстается с женщиною, некогда любимой, в тот горький и великий миг,когда он невольно сознает, что его сердце не всё, не вполне проникнуто ею,этот человек, поверьте мне, лучше и глубже понимает святость любви, чем темалодушные люди, которые от скуки, от слабости продолжают играть на полупорванных струнах своих вялых и чувствительных сердец! В начале рассказа явам сказывал, что мы все прозвали Андрея Колосова человеком необыкновенным.
И если ясный, простой взгляд на жизнь, если отсутствие всякой фразы вмолодом человеке может назваться вещью необыкновенной, Колосов заслужилданное ему имя. В известные лета быть естественным — значит быть необыкновенным...» (IV, 33)Саму возможность такого оригинального «удвоения» любовных историйдает Тургеневу та свобода, которую предоставляет проза. Именно она дает возможность проявить изобретательность в причудливом связывании двух сюжетных линий, вольность в трактовке классической схемы любовного треугольника. Даже в этом случае, как бы оставаясь еще вполне в пределах сюжета илифабулы, характерной для его собственных поэм, для тех образцов, которыми онруководствовался, Тургенев получает возможность очень сильно усложнитьпроблематику поэмы за счет скромного по сути дела приема, совершенно непозволительного для жанра поэмы.Несомненно, что в повести любовный сюжет, который едва ли не последний раз заимствует от поэмы идею того, что сюжет должен быть основанна непроисходящих событиях, тем не менее, позволяет развернуть и очертитьсложный психологический рисунок, сложную философскую проблематику,37бесконечно превосходящую по своему объему таковые в поэмах.
Повествование становится насыщенным разнообразными деталями, картинами, психологическими соображениями и наблюдениями: «Я плакал... я замирал... Погодабыла скверная... мелкий дождь с упорным, тонким скрипом струился по стеклам; влажные, темно-серые тучи недвижно висели над городом. Я наскоро пообедал, не отвечал на заботливые расспросы доброй немки, которая самарасхныкалась при виде моих красных, опухших глаз (немки — известное дело— всегда рады поплакать); обошелся весьма немилостиво с наставником... итотчас после обеда отправился к Ивану Семенычу...
Согнувшись в три погибели на тряских «калиберных» дрожках, я сам себя спрашивал: что? рассказать лиВаре всё как есть, или продолжать лукавить и понемногу отучать ее от Андрея?.. Я доехал до Ивана Семеныча и не знал, на что решиться...» (IV, 26).Вероятно, Тургенев еще не может до конца обойтись в первом своемпрозаическом опыте без какого-то эквивалента лирического героя, без автора. Вобъективном повествовании он словно бы чувствует себя неуверенно, опыт поэмы как единственного повествовательного жанра, им к этому времени освоенного, тяготеет над ним.
Его выручает достаточно банальный и хорошо разработанный к этому времени прием рассказа в рассказе, при котором повествованиеведется конкретным персонажем, в данном случае участником событий, о которых говорится. Этот прием дает возможность ввести псевдолирическое начало,субъективные суждения, характерную для поэмы «неуверенность», субъективность тона.
Это лирическое субъективное начало, однако, именно в этом случаеощущается как малозначимое, оно не столько расширяет смысловые рамкипроизведения, сколько выглядит как резонерство, нравоучение, наложенное наговорящую саму за себя историю.Одновременно присутствие субъективного рассказчика выглядит необходимым элементом, потому что сами истории (Колосова и рассказчика)настолько похожи, что требуют «внешнего» разъяснения: «Я не в состоянииизобразить вам ту борьбу разнороднейших ощущений, которая происходила вомне, когда, например, Колосов возвращался с Варей из саду и всё лицо ее дышало восторженной преданностью, усталостью от избытка блаженства... Она дотого жила его жизнью, до того была проникнута им, что незаметно перенимала38его привычки, так же взглядывала, так же смеялась, как он... Я воображаю, какие мгновенья провела она с Андреем, каким блаженством обязана ему...
А он...Колосов не утратил своей свободы; в ее отсутствии он, я думаю, и не вспоминал о ней; он был всё тем же беспечным, веселым и счастливым человеком, каким мы его всегда знавали…» (IV, 19). Видимо, это происходит оттого, что автору не удается до конца силой только повествовательных средств «разделить»две истории, сделать их отчетливо различимыми (как они очевидно различимыв «Разговоре»).Таким образом, первой повести Тургенева не удается «эмансипироваться» от его же поэм, и тем самым не удается полностью освоить и использоватьвсе возможности прозы.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
