Диссертация (1101446), страница 8
Текст из файла (страница 8)
Привычка к использованию лирического героя, к введению субъективного начала приводит к тому, что сами сюжеты «бледнее», чемони могли бы быть, если бы автор не предполагал выразить свой взгляд на нихчерез монологи и реплики повествователя. С другой стороны, сам рассказчик иего монологи также оказываются обедненными, лишившись центральной ролив тексте. Все это означает, что в этот момент у Тургенева еще не было причинпереходить на прозу, потенциал которой он только начинал осваивать в «Андрее Колосове».«Три портрета»Рассказ «Три портрета», опубликованный в «Петербургском сборнике» вначале 1846 г. (вместе с последней поэмой «Помещик»), до некоторой степенитакже сохраняет связь с поэтическим творчеством Тургенева, бо́льшую, чемпоследующие его прозаические тексты.
Сюжет «Трех портретов» делает рассказ чем-то напоминающим балладу. Это драматическая история из прошлого,можно сказать, страшная и кровавая история, увенчавшаяся смертью невинногочеловека и таинственным возмездием, свершившимся над преступником, пролившим невинную кровь. Здесь снова мы видим рассказчика, который нам сообщает всю эту историю, объясняя, кто изображен на трех портретах, вынесенных в заглавие повести. Это очень типично для таких рассказов, повествующихоб «ужасных» и отчасти загадочных событиях из прошлого. Возможно, однако,39что опять же фигура рассказчика вызвана связью с поэмой, которая еще неокончательно разорвана.Тем не менее, рассказчик здесь существенно отличается от образа авторав поэмах.
Введение такого образа можно сказать, не столько служит введениюсубъективного авторского начала, сколько служит мотивацией вообще дляначала рассказа: «— Что вы это загляделись на эти лица? — спросил меня ПетрФедорович.— Так! — отвечал я, посмотрев на него.— Хотите ли выслушать целый рассказ об этих трех особах?— Сделайте одолжение, — отвечали мы в один голос..» (IV, 83)Рассказчик в эпоху реализма необходим для того, чтобы рассказать историю, выходящую за пределы «типического». Такую инициативу современный Тургеневу актуальный писатель-прозаик взять на себя не может. Его задача пока, видимо, ощущается Тургеневым как задача рассказывать ни о чем, сообщать о том, что ничего не происходит.Перенесение действия в прошлое позволяет Тургеневу поэкспериментировать с фабулой, в основе которой лежат так называемые сильные страсти, которыми руководствуются масштабные и порочные натуры.
Действие оказывается насыщено достаточно экзотическими деталями: «— Моя невеста... Василий Иванович... она... она... Да я ж ее и знать не хочу! — закричал Павел Афанасьевич. — Бог с ней совсем! За кого вы меня принимаете? Обмануть меня —меня обмануть... Ольга Ивановна, негрешно вам, не совестно вам... (Слезыбрызнули у него из глаз.) Спасибо вам, Василий Иванович, спасибо...
А я ее изнать теперь не хочу! не хочу! не хочу! и не говорите... Ах, мои батюшки — вотдо чего я дожил! Хорошо же, хорошо!— Полно вам ребячиться, — заметил хладнокровно Василий Иванович. — Помните, вы мне дали слово: завтра свадьба.— Нет, этому не бывать! Полноте, Василий Иванович, опять-таки скажувам — за кого вы меня принимаете? Много чести: покорно благодарим-с.
Извините-с.— Как угодно! — возразил Василий. — Доставайте шпагу..» (IV, 104).40При этом сами мотивации достаточно упрощаются, и поступки героевизображены контрастно и достаточно однотонно: любовная интрига оборачивается простым соблазнением, простой причудой: «Василий Иванович вполневладел способностью в самое короткое время приучить к себе другого, дажепредубежденного или робкого, человека. Ольга скоро перестала его дичиться.Василий Иванович ввел ее в новый мир. Он выписал для нее клавикорды, давалей музыкальные уроки (он сам порядочно играл на флейте), читал ей книги,долго разговаривал с ней...
Голова закружилась у бедной степнячки. Василийсовершенно покорил ее. Он умел говорить с ней о том, что до того времени ейбыло чуждым, и говорить языком, ей понятным. Ольга понемногу решаласьвысказывать ему свои чувства; он помогал ей, подсказывал ей слова, которыхона не находила, не запугивал ее; то удерживал, то поощрял ее порывы... Василий занимался ее воспитанием не из бескорыстного желания разбудить и развить ее способности; он просто хотел ее несколько к себе приблизить и знал притом, что неопытную, робкую, но самолюбивую девушку легче завлечь умом,чем сердцем» (IV, 107). У героев простые и ясные ценности, которые окрашеныявно архаически (что не значит, впрочем, что для самого Тургенева и его современников такие ценности совершенно утрачены — они только, так сказать,проблематизировались).Это все позволяет создать образ достаточно экзотического прошлого,однако одновременно недостаточно удаленного для того, чтобы мы могли видеть в происходящих событиях либо простую «общечеловеческую» или абстрактную мораль, либо просто погрузиться в мир, не имеющий к нам никакогоотношения.
Скорее возникает ощущение осуждения этого прошлого, тех принципов, которые лежат в основе поступков главного героя-злодея. Мы можемсказать, что писатель обличает ужасающие нравы «старого барства», его абсолютный произвол, но одновременно и те условия, которые этот произвол породили.
Очевидно, что читатель мог поразмыслить о том, существуют ли те жеусловия и сейчас. Так едва ли не впервые в тургеневское творчество практически открыто входит обличительное начало. Оно неизбежно проникает туда взамаскированном виде. В этом смысле повесть в чем-то близка «Помещику», но41автор использует другой способ маскировки обличения крепостничества — перенесение действия в прошлое.Стоит обратить внимание на то, что «Три портрета» и «Бретер» объединяются новой, не встречавшейся в поэмах и в «Андрее Колосове» темой торжества зла, которое происходит в развязке. Эта тема дополняется в «Трех портретах» возмездием, неизвестно каким путем полученным злодеем: «Через неделюВасилий уехал в Петербург — и через два года вернулся в деревню, разбитыйпараличом, без языка.
Он уже не застал в живых ни Анны Павловны, ни Ольги— и умер скоро сам на руках у Юдича, который кормил его, как ребенка, иодин умел понимать его несвязный лепет» [Тургенев: 4, С. 107]. Как нам кажется, эта впоследствии встречающаяся тема, может проникнуть в творчество Тургенева только в прозе, поскольку поэма не допускала введения такого финалабез того, чтобы его не заклеймили понятием романтизма.
Тем более, практически недопустимым в поэме был элемент фантастики, именно потому, что онслишком громко говорил бы о том, что перед нами романтическая поэма, полная измышлений. В прозе, однако, введение таких элементов отчасти уже компенсировалось тем, что это проза.
Возможность введения таких элементов былок тому же канонизировано Гоголем («Потрет» или «Шинель»). Торжество злаотвечало каким-то глубинным основам мировоззрения Тургенева, и потомупроза, которая тоже допускала возможность таких финалов, участие подобныхсил, оказывалась для него и психологически приемлемой. Тем не менее, как мысказали, связь с поэзией и прежде всего с жанром баллады здесь ощутима и доконца не преодолена. В этом свете факт публикации рассказа одновременно споэмой весьма знаменателен. Здесь мы еще видим колебания, проза не показаласвоих преимуществ, мышление поэтическое еще не отвергнуто.«Бретёр»Возможно, повесть «Бретер», напечатанная в № 1 журнала «Отечественные записки» за 1847 г., не принадлежит к наиболее выдающимся произведениям Тургенева и в чем-то уступает и некоторым его поэмам, однако именно с нееначинается резкий поворот к прозе.
И дело здесь не просто в хронологии (эта42повесть появилась в свет уже после того, как была написана последняя поэма).Скорее наоборот, хронология является следствием того, что именно в «Бретёре» состоялось освоение Тургеневым прозы и ее огромного потенциала.При анализе сюжета «Бретёра», прежде всего, нужно обратить вниманиена переориентацию Тургенева на прозаические образцы. Здесь очевидна преемственность уже не столько с «Евгением Онегиным», сколько с «Героем нашеговремени», точнее, повестью «Княжна Мери».
Несмотря на то, что в пушкинском романе в стихах тоже есть играющая важную роль дуэль, несомненно, чторасстановка персонажей здесь ближе к лермонтовской: соперничество из-заженщины между героем «романтическим» и героем заурядным. Девушка (недаром, конечно, у Тургенева тоже названная Машей) здесь находится как бымежду двумя героями, сначала подкупается внешней «интересностью» одногоиз них, а затем разочаровывается, открывая внутреннюю его ничтожность игрубость, и предпочитает духовную глубину, внутреннюю красоту менее эффектного и менее шаблонного персонажа.
Мы, естественно, говорим не о копировании лермонтовской ситуации. Можно увидеть у Тургенева даже своего рода полемику с «Героем нашего времени» — тургеневский «Печорин»-Лучковоказывается ниже «Грушницкого»-Кистера, но несомненно, что тургеневскийлюбовный треугольник составлен из тех же «компонентов», что и лермонтовский.Сюжет этой небольшой повести как будто развивает и видоизменяетсюжет «Андрея Колосова», при этом мы видим очевидный уклон именно наразвитие фабульности.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
