Диссертация (1098185), страница 17
Текст из файла (страница 17)
Когда понемногу, раз заразом, бесконечно восстанавливаешь то, что ускользает из-под ног. Работа,которая требует упорства и бдительности» 178. Объяснение – антропологическоесвойство человека, не дающее погрузиться в «здесь-и-сейчас», помогаетсохранить хрупкие ценности цивилизации, «сдержать шлюз». Метафорическое«пространство» текста здесь глубоко символично. Рекламация духа человека вслове – теперешняя задача историка, рассказчика как нового Сизифа179.Избранный нами пример – роман Свифта «Земля воды» – образецконцептуального противопоставления наррации и опыта, позиции, особоинтересующей нас в связи со спецификой исповедально-философского романа насовременном этапе.
За границами текстовых конструкций романа 1980-2000 гг.остается опыт жизненных потерь и боли, будто против воли рассказчиковпрорывающийся в повествование. Вместе с тем и нарочитая фрагментарностьтекста, и собственно постмодернистские стратегии выступают не только знакамипостмодернистского двойного кодирования, но и конструктивными элементами всоздании каждый раз нового «личного сюжета» о невозможности трансформацииопыта страдания в игру.В этом отношении весьма эмблематичен выбор литературных кумировМ. Эмисом – Набоков и Беллоу. Изощренные вербальные игры вкупе страгическим пониманием непоправимости человеческого удела. Уже в одном изСвифт Г. Земля воды.
СПб.: Азбука-классика, 2004. C. 387.Кроме того, с точки зрения личного исповедального сюжета Том, обращаясь к фрагментам своего личногопрошлого на школьных уроках, постоянно возвращается к травматическим эпизодам исторического прошлого,принимая и поверяя другим то, что долгое время было под запретом. Заслуживает внимания мнение Виннберга,который сравнивает процесс рассказывания во фрагментах с психоаналитическим исследованием личности инадеждой на последующее за ним избавление от травмы и страдания. Сама наррация как складывание личнойистории выступает путем к очищению / упокоению.17817972раннихромановЭмиса«Успех»(«Success»,1978)приизбыткепостмодернистских амбивалентностей герой определенно познает философскую«неуспешность» человеческого рода, его приговоренность к опыту страдания исмерти.
В своих последующих романах «Деньги», «Лондонские поля» («LondonFields», 1989), «Стрела времени» («Time's Arrow», 1991) Эмис одновременновиртуозпостмодернистскойигры,хулиган-ниспровергателькультурныхстереотипов и философ боли опыта.В романах писателя повторяется одна и та же ситуация – жизнь рассказчикапереписывается. Игра в метапрозу, игра в двойников будто гарантирует ему«возможность в любой момент, начиная с любого элемента и в точнойуверенности, что к нему можно будет вернуться назад, поиграть в свое рождениеи смерть» 180 . На уровне поэтики бросается в глаза нарочито выстроеннаясимметриякомпозиционныхструктурвокругсмерти,будтосцельюобессмыслить, сделать ее фикцией в ряду прочих.
Эмис акцентирует условность,не забывая о «структуре замыкания», выстраивает сложную систему персонажейдвойников, вводит интертекстуальные лейтмотивы.Но каждый раз роман Эмиса завершается неизбежным признанием всесилияопыта страдания. «Деньги», «Лондонские поля», «Ночной поезд» («Night Train»,1989) предстают организованным хаосом, условным миром контролируемых словвокруг необъяснимости опыта самоубийства. Роман «Стрела времени» – в какомто смысле философская апология самоубийства Примо Леви, известногописателя, бывшего узника Аушвица. Красноречиво название одной из последнихработ Эмиса, автобиографической книги «Опыт» («Experience: A Memoir», 2000),в которой он обращается к опыту боли, способному быть разыгранным влитературных пасьянсах, но остающимся неизжитым. Так, в начале книгирассказчик заявляет: «Вся проблема с жизнью (и романист знает это) в ееаморфности, ее смехотворной текучке.
Посмотрите – сюжет слаб, тема непроглядывает, повсюду штампованные чувства <…>. При этом неизменноеначало и неизбежный конец. <…> Мои организационные принципы, таким180Бодрийяр Ж. Система вещей. М.: Рудомино, 1999. С. 07.73образом, происходят из внутренней необходимости увидеть параллели и найтисвязи»181. Но удовольствие от власти над рассказом оказывается недолгим: «ПодРождество 1973, опыт <…> – опыт бесконечного страха – стал частью моейжизни и моего бессознательного. Случайное происшествие дало мне понять <…>,что даже литературные истории неконтролируемы. Ты можешь думать, чтоимеешь над ними власть. Ты чувствуешь, что контролируешь их.
Но это нетак»182.В связи с этим мотивы смерти, боли, насилия, убийства, самоубийства,весьма частотные в романах Эмиса, Макьюэна, Барнса, Исигуро, Свифта, должнымыслиться не только как дань жанру (триллера, детектива и пр.), но и как бунтпротиввключенияшестисотстраничноговнекуюроманасистематикуЭмисастекста.Вотповествовательмногозначительнымназванием«Информация» («The Information», 1995) говорит о реальном насилии, каждыйдень проникающем на первые страницы газеты, которую он читает, – этофотографии убитых детей: «Матери и отцы убитых часто говорят о преступникеили преступниках просто: ―У меня просто нет слов‖. Или что-нибудь вроде: ―То,что я чувствую, не выразишь словами‖, ―Это в голове не укладывается‖ <…>.Подходящих слов все равно не найти, бессмысленно даже пытаться это делать.
Ине пытайтесь» 183 . Подобно фотографиям в газетах, слова – лишь знаки боли,несопоставимой с ужасом переживания реальности насилия. И все же романы нетолько ставят под сомнение когерентность и связность повествования: «Письмообнажает свои границы в попытках обозначить крайние точки человеческогоопыта, в которых царит хаос. Реальность <…> появляется ―одетой в страх‖ иотрицает язык.
Безумие, внезапная смерть, Армагеддон – всегда внутри текста ивсегда вне его способности выразить их суть»184.Примечательно, что во многих романах 1980-2000-х., среди которыхроманы Г. Свифта, Дж. Барнса, И. Макьюэна, М. Спарк, Д.М. Томаса, К. Исигуро,Amis M. Experience: A Memoir.
L.: Jonathan Cape, 2000. Р. 7.Там же. Р. 36.183Эмис М. Информация. М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2008. С. 145.184Bernard C. Dismembering / Remembering Mimesis: Martin Amis, Graham Swift / C. Bernard; ed. by Th. D‘haen,H. Bertens // British Postmodern Fiction. Amsterdam: Rodopi, 1993.
Pp. 126-217.18118274любые постмодернистские двусмысленности подчеркивают настойчивые попытки«заговорить» боль, но именно в силу своей утрированной условности они вопиюто непереводимости опыта духовных и физических страданий в нарратив. Вданном контексте особо интересными видятся следующие размышленияМ. Ледбеттера: «Метафора тела приобретает этический смысл, когда делаютсяпопытки узнать и описать, что значит ощущать рану, физическую и / илиэмоциональную, попытки описать, как мы пытаемся излечить рану, зная о том,что рана останется навсегда, останется шрамом»185.
Самый болезненный опыт, вособенности первый186, последовательно вытесняется героем-рассказчикомисповедального повествования, но именно этот опыт формирует основу дляосознанияподлинностистрадающего«Я».Кажущеесянепроизвольнымвозвращение героя к травматическим эпизодам совершенно не случайно: любыеуловки сознания или ложной исповеди не способны упразднить память о ране.Вфокусенашеговниманияврамкахданнойглавыокажутсяхудожественные формы вопрошания и «воскрешения субъекта» в исповедальныхроманахМ. Эмиса,Дж. Барнса,И.
Макьюэна,К. Исигуро,Д.М. Томаса,Г. Свифта. Наша цель – показать предельную заостренность в постмодернизменескольких жанровых позиций исповедального романа, а именно: обращение копыту страдания становится центральным эмоциональным переживанием иобъектом тематизации в развернутых аналитических рефлексиях (часто в руслеTrauma Studies); эстетизация исповедального опыта («маски» (Брукс), «лазейки»(Бахтин),«переписывания»(Деррида))представленывмногообразиинарративных форм и композиционных приемов, ассоциируемых с поэтикойпостмодернизма; исповедальный субъект всегда и принципиально незавершен.Однако центральным звеном проблематики и художественной формысовременного исповедально-философского романа становится акцентируемая185Ledbetter M. Victims and the Postmodern Narrative or Doing Violence to the Body.
New York: Palgrave Macmillan,1996. Р. 15.186Утрата невинности, изначальной гармонии существования – наиболее частотный мотив романов Исигуро,Эмиса, Макьюэна, Барнса, Свифта.75недостаточность слова (нарратива, любой аналитической рамки, претендующейна завершение субъекта) перед опытом и ранимостью «Я».1.1 Феноменология «раны» в романах Кадзуо ИсигуроНаписание романов сродни утешению илиоблегчению боли <…>. Лучшее произведение появляетсятогда, когда художник в каком-то смысле смирился стем, что ситуацию не исправить.
Есть рана, ее неизлечить, она не становится хуже, но и избавления от неене жди.К. ИсигуроСовременный английский романист, лауреат нескольких премий КадзуоИсигуро вошел в литературу со своей вариацией метафоры раны. Она длярассказчиков его романов неизменно сопряжена с болью прошлого, настолькоразрушительной для иллюзорной реальности, в которой они живут, чтовоспоминания героев трансформируются самым причудливым образом.В амбициозном романе писателя с красноречивым названием «Безутешные»(«The Unconsoled», 1995) мир страдающего от амнезии рассказчика предстает вневероятной путанице имен и историй. Музыкант или футболист Маллери,режиссер или композитор Казан, поэт или дирижер Бродский? Имеет ли этозначение, если все они и прочие многочисленные персонажи семисотстраничногоромана, возможно, лишь феномены сознания «ненадежного рассказчика»,именитого пианиста Райдера? Реальной объявляется лишь рана.«Боль, знаете ли донимает.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
