И.З. Серман - Русский классициз (1006452), страница 65

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 65)

Изд. «Советский писатель»,М., 1958, стр. 256.18*271к народному творчеству и скандинавской мифологии. В различ­ных произведениях Державина, даже написанных в одно время,мы находим то преобладание черт, характерных для реализма,то черт, свойственных романтизму или классицизму».5М.

Г. Альтшуллер в противоположность В. А. Западову счи­тает Державина в основном преромантиком: «Многообразное, яр­кое, испытавшее на себе множество влияний и в то же времяглубоко самобытное творчество этого гениального поэта не укла­дывается в рамки одного литературного направления, оно во мно­гом соприкасалось с преромантизмом и укрепило, упрочило преромантические настроения в русской литературе».6В чем же суть проблемы?По-видимому, мы не можем дать однозначное определениетворчеству Крылова-баснописца и поэзии Державина не толькоиз-за несовершенства применяемых нами критериев, но и из-заособой эстетической природы этих литературных явлений.Очевидно, на рубеже XVIII—XIX вв.

в русской литературевозникают такие эстетические образования, историко-литератур­ная оценка которых возможна с разных позиций, и возможностьэта предопределена самой природой этих литературных явлений.Так, державинская ода, как мы ее рассматривали выше, оказы­вается заключительным звеном в развитии этого жанра поэзиирусского классицизма; если же определять значение поэзии Дер­жавина с позиций Н. Полевого, увидевшего в ней прежде всегоотражение личности и биографии поэта, то окажется правомер­ным взгляд на Державина как на поэта романтического по пре­имуществу.Итак, мы сталкиваемся с несомненным эстетическим парадок­сом: с обоснованной вескими фактами и точными наблюдениямидвойственностью эстетической природы поэтической индивиду­альности.Думаю, что это не является доводом в пользу тех, кто хочетвообще освободиться от «измов», ибо эта двойственность тре­бует от историков литературы только одного — по возможностиполного и объективного изучения литературных явлений во всейих действительной сложности.

Ведь можно указать и в другихлитературах конца XVIII в. явления, о которых спорят до сихпор и выдвигают столько же определений, сколько в наше времяполучает поэзия Державина. Такова, например, литературнаясудьба поэтического творчества А. Шенье, которого французскиекритики и исследователи называют то романтиком, то класси­ком, то парнасцем; когда же Шенье стал известен у нас, то5В. А. 3 а п а д о в. Гаврила Романович Державин. Изд.

«Просвещение»,М.—Л.,1965, стр. 164.6М. Г. Альтшуллер. Идейные и художественные искания в рус­ской лирике 1790-х годов (Н. Николев, П. Сумароков, Е. Костров, С. Боб­ров). Автореферат. Л., 1966, стр. 16.272Пушкин, возражая Вяземскому, писал в 1823 г., что Шенье неромантик, а «истинный грек, из классиков классик».Позднее, как указывает Б. В. Томашевский, Пушкин, «оспа­ривая мнение французской критики»,7 писал: «Андрей Шенье-^поэт, напитанный древностью, коего даже недостатки происте­кают из желания дать французскому языку формы греческогостихосложения, попал у них в романтики».8О спорах вокруг поэзии А. Шенье я напомнил только длятого, чтобы самая постановка вопроса применительно к Крыловуи Державину не показалась уж слишком неожиданной.

Эстети­ческий парадокс, с которым сталкивается исследователь твор­чества Державина или Крылова, заключается в том, что здесьневозможен выбор одной из двух точек зрения, — так как обеони обоснованы фактически и исторически, — а возможно инужно объяснение того, как и почему одна из них не может бытьпредпочтена другой и обе должны рассматриваться в пределахи границах той системы литературных позиций, внутри которойони возникают и существуют.Поэтому вполне правомерно исследование поэзии Державинакак заключительного звена в развитии русского классицизма илибасен Крылова как последнего этапа развития басенной сатиры.Но и то, что увидел Полевой в Державине или Белинскийв Крылове, не было насильственной модернизацией или подгон­кой под близкие критику литературные образцы.

Историко-литера­турная оценка таких амбивалентных явлений зависит от того,в какую систему литературных ценностей включает исследо­ватель творчество данного поэта, каким мерилом он пользуется.Завершающие русский классицизм литературные явления,следовательно, не представляют собой реалистические или ро­мантические веяния, возникшие внутри классицизма. Внутриклассицизма русского, с его принципом подчеркнутого и явновыраженного авторского отношения к изображаемому, и Держа­вин и Крылов только завершают многообразные поиски все но­вых форм и видов художественного воплощения авторской лич­ности.Традиция заинтересованного участия басенного рассказчикав оценке действия персонажей приобретает в баснях Крыловановое значение. Крылов ставит изображение морального склада,морального пафоса поведения басенных персонажей на твердуюпочву исторически сложившихся социальных отношений.

Длянего противоположность богатства и бедности есть непрелож­ный закон в данных, копкретных условиях русской жизни, и онне занимается бесплодным его осуждением с позиций отвлечен7Б. В. Т о м а ш е в с к и й . Пушкин и Франция. Изд. «Советский пи­сатель», Л., 1960, стр. 156.8А. С. П у ш к и н , Полное собрание сочинений, т. ХП, И.чд. АН СССР,М.—Л., 1949, стр. 192.273пого морализма, а показывает этико-психологические следствияэтого порядка жизни.Абстрактное понимание интереса как движущего началажизни оказалось недостаточным в свете событий европейскойистории 1793—1807 гг. Именно в это время Крылов как поэтпереключается на художественное изучение желаний и страстейв той их форме, в какой они проявляются в русской социальноисторической ситуации. Позиция «мизантропа», который всевысмеивает "и все отрицает с точки зрения просветительской абст­рактной морали, сменяется позицией художника, который хочетне только осудить и высмеять; теперь перед ним другая задача:понять, объяснить и потом уже сделать предметом сатирическогоразоблачения.В басне «Откупщик и сапожник» Крылов ставит своего родасоциальный эксперимент.

Веселый труд и скучающее безделье —такова антитеза в этой басне отдельно сформулированной «ба­сенной морали». Тем более интересно определить в ней автор­скую позицию, авторское сочувствие и то, как оно выражено сти­листически. Крылов как бы из окон жилища бедняка смотрит надворец богача и говорит об этой жизни, известной беднякутолько по слухам, словами и выражениями «сказочными». Жизньоткупщика — это воплощенное волшебство, и, живописуя ее,Крылов как бы совершенно сливается с теми бедняками,которыхиздалипленяетжизньвладельцанесметныхсокровищ.Усвоив у Державина интерес к изображению быта, матери­ального мира, обыденных вещей и каждодневных занятий, Кры­лов существенно перестроил самый свой подход к этому миру.Взамен абстрактной просветительской оценочной морали с ееверой в полярность добра и зла Крылов художественно обосно­вал в своих баснях совершенно новое для русской литературыпонимание человека и его места в обществе.

Суть этого понима­ния, трансформированного по сравнению с просветительскимиидеями последней четверти XVIII в., заключалась в трактовкесоциального положения басенного персонажа как продукта на­ционально-исторических условий, как порождения русскогосклада ума, созданного русской жизнью.В этом смысле оба, и откупщик и сапожник, по Крылову,вполне русские люди, и та степень взаимопонимания, которая су­ществует между ними, несмотря на разницу их социального иматериального положения, дает возможность Крылову проверитьих отношение к жизни одной и той же лакмусовой бумажкой —богатством. А высшей нравственной мерой ценности человекастановится степень его близости или удаленности от простых,но вечных законов свободного труда свободного человека, свобод­ного в первую очередь от того, что позднее Лев Толстой назвал«рабством нашего времени», — от власти искусственных потреб274ностей и предрассудков, созданных обществом, основанным насоциальном и материальном неравенстве.Позиция басенного рассказчика, следовательно, тоже приоб­ретает социальную окраску.

Он не просто защитник общеобяза­тельной морали, не просто нравственный судья. Крылов зани­мает ясную и недвусмысленную позицию сочувствия и поддержкитех, кто живет в мире естественных, простых отношений и цен­ностей. Он противник всего напускного, надуманного и неесте­ственного. Но при этом как наследник идей XVIII столетня онсовершенно чужд идеализации, приукрашивания, сентименталь­ного умиления в адрес тех, кому он сочувствует. Эта трезвостьэтико-социального анализа и позволила Крылову стать учителемPI предшественником Грибоедова, Гоголя, натуральной школы.И не только учителем и предшественником, но и, по мнениюБелинского, их соратником и союзником.Уже в первом сборнике басен Крылова (1809 г.) особая по­зиция рассказчика проявилась ощутимо.

Новизна крыловскогообраза баснописца — в его умении слиться с персонажами, статьна их точку зрения, посмотреть на жизнь их глазами и оценитьту или иную жизненную ситуацию, тот или иной социальный илиполитический конфликт с точки зрения тех, кто внизу, а ненаверху социальной лестницы, с позиций «корней», а не«листьев».Прямой и единственной формой такого отношения к басен­ным персонажам стал у Крылова язык его басен, — вернее, тотсложный синтез до него разделенных в литературе стилистиче­ских пластов, который Крылову удалось осуществить именнов баснях. Свое решение проблемы басенного слога Крылов на­шел в обстановке острых споров о старом и новом слоге.

Характеристики

Список файлов книги