Диссертация («Дневник моих встреч» Ю.П. Анненкова - проблема жанрового синтеза), страница 14

Анненкова и «Петербургский текст русскойлитературы» // Русская эмиграция: Литература. История. Кинолетопись: материалы международнойконференции. Таллин: Мосты культуры; Герашим, 2004. С.44-69.157Анненков Ю.П. (Темирязев Б.) Домик на 5-ой Рождественской // Современные записки. Париж, 1928. № 37.С. 196.71Стрельне, изумительную строгановскую дачу на Большой Невке?»158. Ю.Анненков умело вплетает в ткань своего рассказа этот автобиографическийкомпонент, указывая на свое «отдаленное» родство с Воронихиным.

Благодаряэтой детали художник будто делает акцент на своем особом статусе поотношению к всеобщей истории, будучи связанным некими семейными узами стакимзнаменитым«градостроителем»прошлого.Так,Ю.Анненковподчеркивает, что для него Петербург не просто город, а своего рода «личноенаследство по праву рождения».«Зашифрованный» автобиографизм прослеживается и во взаимосвязирассказа с «Дневником» в следующем эпизоде: «Однажды вечером, уФинляндского вокзала, нетерпеливо волновалась особенно многолюдная толпа.Из ее черных недр, над винтовками сумрачных матросов, вздымались кубыброневой машины.

Сойдя с перрона в лиловый холод прожекторов,взгромоздился на стальную спину Ленин, снял кепку, обнажив пудовый лысыйчереп и произнес: ―Товарищи!‖» 159. Согласно произведению, появление Ленинана вокзале взбудоражило и вдохновило на «революционный подвиг» одного изгероев рассказа – Стасика Балчуса, в честь которого впоследствии была названадетская площадка, построенная на месте разрушенного домика160.

В «Дневникемоих встреч» Анненков так описал свои собственные впечатления отвыступления Ленина на вокзале: «3-го апреля 1917 года я был на Финляндскомвокзале в Петербурге в момент приезда Ленина из-за границы. Я видел, каксквозь бурлящую толпу Ленин выбрался на площадь перед вокзалом,вскарабкался на броневую машину и, протянув руку к ―народным массам‖,обратился к ним со своей первой речью. Толпа ждала именно Ленина. Но – нея»161.

Так, поместив в одно событийное поле себя и своего вымышленногогероя, Ю. Анненков отчетливо противопоставил себя человеку из «народной158Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. Цикл трагедий: в 2-х т. Л.: Искусство, 1991. Т.1. С.18.Анненков Ю.П. (Темирязев Б.) Домик на 5-ой Рождественской // Современные записки. Париж, 1928.

№ 37.С. 202-203.160Там же. С.222.161Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. Цикл трагедий: в 2-х т. Л.: Искусство, 1991. Т.2. С.236.15972массы», Стасику Балчусу, при этом довольно достоверно передав егоэмоциональноепотрясениеи«перерождение»(беспутныйСтасикдобровольцем уехал на фронт) после вдохновенного обращения «вождяпролетариата» к собравшимся на вокзале.Самым объемным текстовым фрагментом, повторившимся как врассказе162, так и в «Дневнике»163, является встреча Герберта Уэллса с русскимиписателями в «голодном» Петербурге 1920 года.

В отличие от рассмотренныхвыше, именно этот эпизод из рассказа «Домик на 5-ой Рождественской» почтидословно передан в «Дневнике моих встреч». Несмотря на минимальныелексические расхождения, которые обнаруживаются при сопоставлениирассказа и мемуарной работы, и большую точность «Дневника» в передачеимен действующих лиц, этот эпизод воспроизведен практически одинаково вобоих текстах. Для сравнения приведем часть этого фрагмента.В рассказе ярко передано отчаянье деятелей искусств, выступившихперед английским писателем, который приехал «праздно» понаблюдать за тем,как совершается «курьезный исторический опыт»: «Речь седовласого ученогоприближалась к истерике.

Наступило тягостное молчание, так как никто не былуверен в соседе, но все предвидели дальнейшую участь оратора. Тогда сорвалсясо стула молодой и пылкий литератор и закричал в лицо иностранцу <…>»164.В тексте «Дневника» этот эпизод передан не менее эмоционально, но сбольшим количеством фактографических деталей: «Голос Амфитеатроваприближался к истерике, и когда он умолк, наступила напряженная тишина, таккак никто не был уверен в своем соседе и все предвидели возможную судьбуслишком откровенного оратора. После минутного молчания сидевший рядом сомной Виктор Шкловский, большой знаток английской литературы и авторочень интересного формального разбора «Тристрама Шенди» Лоуренса Стерна,162Анненков Ю.П.

(Темирязев Б.) Домик на 5-ой Рождественской // Современные записки. Париж, 1928. № 37.С. 207.163Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. Цикл трагедий: в 2-х т. Л.: Искусство, 1991. Т.1. С.30.164Анненков Ю.П. (Темирязев Б.) Домик на 5-ой Рождественской // Современные записки. Париж, 1928. № 37.С. 206.73сорвался со стула и закричал в лицо бесстрастного туриста <…>165». Писательсохраняет синтаксическое строение предложений, заменяя лишь определенныелексические словосочетания на синонимичные им. Например, «тягостноемолчание»в«Дневнике»получилоболеесемантическинасыщеннуюформулировку «напряженная тишина». В своей мемуарной работе – в отличиеот рассказа – художник изображает эту непростую ситуацию детальнее припомощи эмоционально окрашенной лексики: «все предвидели дальнейшуюучастьоратора»166в«Дневнике»трансформировалосьвболеераспространенную фразу «все предвидели возможную судьбу слишкомоткровенного оратора» 167.Так, зафиксированное художником в записных книжках (о них упоминалкак Ю.

Анненков, так и знавшие его люди) событие 1920 года воплотилось вхудожественном произведении 1928 г. и с большей точностью быловоспроизведено в мемуарной книге 1966 г.Еще один фрагмент рассказа, отразившийся позже в «Дневнике»,повествует о том, как один «долговязый писатель», начальник ОтделаУправления и некая балерина посетили питерский крематорий, чтобынаблюдать «опытное сжигание»168. Этот эпизод был подробно рассмотрен ипроанализирован А.А. Данилевским: «<…> здесь получила намеренно«сдвинутое»отображениереальнаяпоездкавпервыйсоветский–петроградский крематорий, предпринятая по инициативе члена коллегииуправления Петросовета Бориса Гитмановича Каплуна <…> им самим, еговозлюбленной, прославленной прима-балериной Мариинки О.А.

Спесивцевой,и Чуковским. <…> Анненков преподнес историю с посещением крематория как165Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. Цикл трагедий: в 2-х т. Л.: Искусство, 1991. Т.1. С.31Анненков Ю.П. (Темирязев Б.) Домик на 5-ой Рождественской // Современные записки. Париж, 1928. № 37.С. 206.167Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. Цикл трагедий: в 2-х т. Л.: Искусство, 1991. Т.1. С.31168Анненков Ю.П.

(Темирязев Б.) Домик на 5-ой Рождественской // Современные записки. Париж, 1928. № 37.С. 219.16674произошедшую с ним самим, с Б. Г. Каплуном же, с некой безымяннойдевушкой и Н.С. Гумилевым в один из зимних вечеров 1919 г.»169.Фрагментарностьповествования,некотораядискретностьвнешнейархитектоники каждой главы дает основания полагать, что Ю. Анненков строилсвои литературные произведения по принципу коллажа. А благодарямонтажной технике, художнику удалось органично совместить столь разные пожанру элементы в единое и цельное полотно «Дневника». Внутренняяразнородность элементов дневника ощущается и на стилевом уровне, когдакаждый фрагмент текста «звучит» по-своему.169Данилевский А.А. Домик на 5-ой Рождественской Ю.П.

Анненкова и «Петербургский текст русскойлитературы» // Русская эмиграция: Литература. История. Кинолетопись: материалы международнойконференции. Таллин: Мосты культуры; Герашим, 2004. С.61.75Глава четвертая«ДНЕВНИК МОИХ ВСТРЕЧ» Ю. АННЕНКОВА И КНИГАВОСПОМИНАНИЙ И. ЭРЕНБУРГА «ЛЮДИ, ГОДЫ, ЖИЗНЬ»:ВЫБОР АВТОРСКОЙ ПОЗИЦИИСопоставляя «Дневник» Ю. Анненкова с работой И. Эренбурга «Люди,годы, жизнь», можно наглядно проследить отличия книги воспоминанийхудожника от более привычной, утвердившейся мемуарной работы, в центрекоторой находится «Я» автора.Основанием для сопоставления мемуарных произведений этих двухписателей также стала статья Рашита Янгирова «Юрий Анненков и ИльяЭренбург. Биографии и репутации»170. В этой работе рассматриваютсятворческие пути Анненкова и Эренбурга в контексте противодействиясоветской и эмигрантской литературных ситуаций 20-60х гг.

XX в.Идеологическое давление на все сферы жизни советского общества XX в.породило несколько эмиграционных волн. Деятели искусств покидали страну внадеждеспастибылыеценностикультурнойипросвещеннойдореволюционной России, в стремлении творить не по указке правительства ипросто жить без страха. Р. Янгиров справедливо отмечает, что жизненные путиобоих – и Эренбурга, и Анненкова – очень похожи: «Сближение этих, казалосьбы, разных фигур мотивировано не одной лишь специфичностью их репутаций.Для этого есть и другие основания: почти ровесники, в межвоенныедесятилетия оба жили в Париже, вращались в одном кругу художественнойбогемы и одно время поддерживали между собой достаточной близкиеотношения171».

Но в условиях непрекращающейся идеологической борьбы исоветской пропаганды оба писателя выбрали совершенно противоположныепути творческого развития. Написанные примерно в одно и то же время170Янгиров Р. Юрий Анненков и Илья Эренбург. Биографии и репутации // In memoriam: Сборник памятиВладимира Аллоя. СПб.: Феникс – Atheneum, 2005. С.299-360.171Там же. С.304.76мемуары – «Люди, годы, жизнь» Эренбурга и «Дневник моих встреч»Анненкова – представляют тем больший интерес, так как на основе ихсопоставления удается обнаружить не только различные стилистические ихудожественные способы интерпретации жизни и творчества одних и тех же«героев», но и доказательство непосредственного влияния условий, прикоторых эти мемуары были созданы.В статье особое внимание уделено разным поведенческим стратегиямобоих писателей, что нашло непосредственное отражение в их мемуарныхпроизведениях.Идеологических симпатий Ю.

Анненков к советскому режиму не питал.Художник умело воспользовался сложившийся для него командировкой, чтобыостаться за границей: в 1924 г. Анненков в составе делегации советскихдеятелей искусств отправился на Венецианскую выставку искусств, а позже втом же году перебрался в Париж под предлогом нового задания – подготовкиэкспозиции советских художников к Международной парижской выставке. Так,официально участвуя в пропагандистской деятельности СССР, художниквыиграл время и получил возможность обосноваться заграницей. 172Личные интересы И. Эренбурга, напротив, с 1920-х гг. все больше былисвязаны с Советской Россией, «и это, чем дальше, тем сильнее, девальвировалоего творческие акции в Зарубежье»173. К тому же отношение к писателюскладывалось не самым лучшим образом как в эмиграции, так и в метрополии.Автор статьи приводит ряд документов, доказывающих неприязненноеотношениесовременниковбезапелляционныекЭренбургу.доказательстваВ«двуличной»частности,жесткиеписательскойиполитикиЭренбурга, его «клеветнических писаний» были представлены в работе П.Рысса «Блудливый козел»174, ставшей ответом на очернение московскимиписателями и журналистами жизни эмигрантов.172Там же.