Диссертация (Негритянская литература США 18 - начала 20 века - проблемы истории и интерпретации), страница 98

Неслучайно топика полета и крыльев часто фигурирует в духовных гимнах негров – спиричуэлс, ивпоследствии постоянно возникает как в негритянской литературе, так и в белой 551.3. Смена имени -- ритуал, маркирующий новое рождение, начало новой жизни. Этоттопос был заложен в самых первых текстах африканцев, принявших крещение и получившиххристианское имя (Укосо Гроньосо – Джеймс Алберт, Олода Эквиано – Густав Васса, ОттобаКьюгоано – Джон Стюарт).

Расставание с именем и с рабским прошлым описываются вповествованиях У.Уэллса Брауна, назвавшегося именем своего благодетеля и друга, квакерааболициониста, и Брауна-Чеймировзова: в 15 главе рассказчик, в рабстве носивший имя «Фед»,во время путешествия по подземной железной дороге, получает от негра Цезаря новыедокументы и новое имя – Джон Браун, став тезкой знаменитого радикального аболициониста,помогавшего в свое время публикации уокеровского «Воззвания».

Тема имени, как известно,становится одной из важнейших в негритянской и афро-американской литературе ХХ века 552.О смене имени пишет и Дуглас в 22 главе «Обретение свободы» автобиографии «Моя неволя имоя свобода»553 как о ритуале, маркирующем превращение героя «из раба в человека».548Ibid. P. 66-67.И рех: кто даст ми криле яко голубине? и полещу и почию (Пс 54:7)550Narrative of the Life and Adventures of Henry Bibb. P. 30.551Напр.

пьеса Ю.О’Нила «Крылья даны всем детям Божиим» (All God’s Chillun Got Wings, 1924).552Из множества примеров укажем на творчество Т.Моррисон («Песнь Соломона, 1977), и на упоминавшееся эссеР.Эллисона «Скрытое имя, трудный удел» (1964).553Douglass F. My Bondage and My Freedom. N.Y.; Auburn: Miller, Orton & Mulligan. 1855. P. 342-343. URL:http://docsouth.unc.edu/neh/douglass55/douglass55.html. Далее в этом параграфе все цитаты и ссылки даны по этомуисточнику с указанием страниц в тексте в круглых скобках.549337«Моя неволя и моя свобода» (1855) Ф.

Дугласа как вершина жанра. Второй,развернутый вариант автобиографии, изданный через 10 лет после «Американского раба» -«Моя неволя и моя свобода» (1857) может с полным основанием маркировать момент, когдапроцесс кристаллизации канона повествований бывших рабов достигает своего акме. КнигаДугласа – вершинный образец жанра, при этом ясно обозначающий тенденцию к перерастаниюего границ в направлении к романному письму. Несомненное влияние на Дугласа,целенаправленно занимавшегося самообразованием после освобождения, оказали шедеврыаболиционистской художественной прозы начала 1850-х – романы Бичер-Стоу и дополненноеиздание хилдретовского «Арчи Мура».

В связи со второй версией дугласовской автобиографиивстает традиционный для исследований негритянских автобиографических повествованийвопрос об авторстве точнее, о степени вмешательства в авторский текст стенографов,редакторов, соавторов. А.В.Ващенко ретранслирует распространенное (до началаафроамериканских штудий) мнение о значительной степен вмешательства в текст соратниковаболиционистов: «Вторая автобиографическая книга Дугласа «Моя неволя и моя свобода»…представляет собой осуществленную аболиционистами редакцию его рассказа и ставит переднами проблему авторства» 554. Основание для такого мнения дает сам Ф.Дуглас,рассказывающий в своих воспоминаниях об усилиях, которые прикладывали У.Л.Гаррисон,Паркер Пиллсбери и другие видные аболиционисты, редактировавшие его речи, истремившиеся добавить в них «южного плантаторского колорита», насытить их фактами,придать достоверности 555. Эти признания Дугласа нередко вспоминают историки, признавая,что вопрос о полноте авторства заслуживает рассмотрения.

556. В самом деле, стиль книгизаметно отличается от первого нарратива и в гораздо большей степени отвечает«стандартизованным образцам» повествований, прошедшим аболиционистский «контролькачества». И.М.Удлер, как принято в современной афроамериканистике, выражает твердоеубеждение в том, что биография написана Дугласом совершенно самостоятельно.Отличие новой, развернутой версии от краткой предыдущей в основном количественное,а не качественное: то, что в зародыше содержалось в «Жизни американского раба», теперьизлагается подробно, разрабатывается в деталях. Содержание уже позволяет оценить туполноту, с которой здесь представлен набор канонических элементов повествований.

Главныйресурс расширения текста в первой части стала бытописательская часть, которая строится наВащенко А.В. Жанр негритянской автобиографии. Возникновение романа. С. 501.Douglass F. Autobiographies. P. 367.556Blassingame J. Introduction to Series One // The Frederick Douglass Papers / Ed. J.Blassingame: 5 vols. New Haven,CT: Yale University Press.

1979-1992. Vol.1. 1979. P. xlviii-xlix, li; McFeely W.S. Frederick Douglass.N.Y.: W.W.Norton& Co, 1991. P. 91, 95; Bruce D.D. The Origins of African American Literature. P. 225.554555338контрасте описаний убогого, хотя и по-своему живописного быта рабов на плантации и жизни вхозяйской семьи в роскошном «большом доме». Как это часто бывает в повествованиях,сведения о быте подчинены задаче обличения рабства: бытописания у Дугласа включаютрассказ о плетке, которой избивают рабов, рецепт приготовления «пирогов из золы»,полудикого существования негритят на плантации, вынужденных ходить босиком и голышом.Разумеется, много места занимают рассказы о жестокостях и истязаниях, такжепропорционально расширенные по сравнению с первой версией.

Повествуя о повседневнойжизни негров и рисуя портреты рабов-обитателей плантации, Дуглас обращается к«африканской о топике», в частности к топике «примитивного эдема» и африканскогоязычества и магизма 557. Есть и тип африканца – это Сэнди, рассказывая о магическихдарованиях которого Дуглас сохраняет ироническую дистанцию: «Сэнди был настоящийафриканец и унаследовал что-то из так называемой «колдовской силы», которой, как говорят,обладают африканцы и восточные народы» (238). Использование африканских «экзотизмов»,как обычно в этих случаях, служит для украшения и оживления повествования. Что касаетсяоценок простонародных суеверий, они не меняются: рассказывая ту же историю о волшебномкорне, который защищает владельца от побоев надсмотрщика, Дуглас несколько раз повторяет,что считает эти поверья, во-первых, грехом, а во-вторых, результатом невежества суеверныхрабов: «Все эти разговоры о чудодейственном корне были, на мой взгляд, совершеннонелепыми и смешными, если не сказать греховными» (239).

В итоге оказывается, чтодейственное средство против избиений вовсе не волшебный корень, а мужественноесопротивление, которое герой оказывает Коуви, продемонстрировав силу духа.Заметки о диалекте негров (77-78), о песнях рабов в главе 6, где описывается жизнь наплантации Ллойдов, выдержаны в духе первой версии автобиографии – здесь также говорится о«диком» характере этих песен, похожих на стоны и нестройные выкрики и поясняется, чтопение рабов не является свидетельством их счастья и довольства. Гораздо интереснеепоявившиеся нейтрально-этнографические описания в начале главы 18, посвященнойрождественским и новогодним праздникам у негров – охоте, пению и танцам и прочимразвлечениям. По стилю и манере представления информации текст Дугласа предвосхищаетэтнографические полевые исследования рубежа веков (251-251):Дуглас даже приводит текст песни на диалекте, свидетельствующей о подспуднозреющем недовольстве рабов, и текст гимна «Ханаан, о Ханаан» -- того самого, которым таквосхищалась маленькая Ева Сен-Клер, слушая его в исполнении дяди Тома.

Дуглассопровождает текст спиричуэлс пояснением, что духовные песни несут двойной смысл – неСм. об этом: Удлер И.М. В рабстве и на свободе. С.173. И.М.Удлер не упоминает о том, что эта топика имееткнижное европейское происхождение.557339только выражение религиозного чаяния Царствия Небесного, но и страстное желание обрестисвободу здесь, на земле. Все это свидетельствует о постепенном складывании новогоотношения к фольклору как к культурной ценности -- во многом благодаря аболиционизму. Вкниге Дугласа присутствует и традиционный элемент духовной автобиографии (гл 13); однакохарактерно, что рассказ о пробуждении религиозного чувства соседствует с рассказом ознакомстве с аболиционистами и историей восстания Ната Тернера.Бытописательские зарисовки досуга и веселья рабов, как и рассказ о жизни в хозяйскомдоме связывают повествование Дугласа с плантаторским романом 558.

Описание роскошнойюжной природы, климата, великолепных урожаев фруктов и прочих сельскохозяйственныхкультур, изысканной и обильной южной кухни, богатой остановки особняка связаны схарактерной для южных авторов топикой Юга как эдема. Однако у Дугласа эта узнаваемаятопика служит прямо противоположным целям: контраст роскошной жизни хозяев и убогойжизни рабов вкупе с рассказами об истязаниях и непосильном труде, работают нааболиционистские пропагандистские цели книги.Дуглас гораздо подробнее рассказывает о своей родословной, дает более разработанныеи убедительные психологические портреты надсмотрщиков и членов хозяйской семьи.

КнигаДугласа демонстрирует, как далеко продвинулась негритянская словесность в психологизацииготовых амплуа и переходе от условного к реалистическому изображению персонажей.Удельный вес чисто публицистических фрагментов невелик – пропагандистские иобличительные моменты искусно «вмонтированы» в основное повествование;аболиционистские цели определяют и выбор материала, и расстановку акцентов, и композициюкниги. Значительно увеличен объем автобиографии за счет второй части книги: повествованиео событиях после побега включает не только первый опыт новой жизни на свободе, но иподробный рассказ о присоединении к движению аболиционистов, борьбе с рабством – участиив съездах и собраниях антирабовладельческого общества, выступлениях с лекциями, опребывании в Британии и начале издания газеты.

Разумеется, немало места занимаеттрадиционная тема расизма и предрассудков, бытующих на Севере.И.М.Удлер справедливо отмечает, что зрелость Дугласа-литератора заметна преждевсего в уровне художественного исполнения 559. Действительно, писательское мастерствозаметно в том, как уверенно Дуглас владеет разными стилями, мастерством рассказчика,навыками создания психологических портретов, умением убеждать, выстраивать системуаргументов, искусством пропаганды, которая не носит «лобового», навязчивого характера.У Дугласа встречаются и типажи плантаторского романа – например, «комический доктор-раб» (My Bondageand My Freedom. P.

70).559Удлер И.М. В рабстве и на свободе. С. 173.558340Автор использовал все традиционные ингредиенты автобиографических невольничьихповествований инкорпорировал в книгу большой и разнообразный материал. Однако, в отличиеот прежних опытов, например Болла-Фишера, где также присутствовал широкий охватматериала и большой объем, книга Дугласа ничуть не страдает эклектизмом или рыхлостью.Цельность, продуманность и стройность композиции, умелое сочетание собственноавтобиографического повествования и широких панорамных зарисовок, лично-субъективного иэпического также делают книгу Дугласа выдающимся образцом жанра, ярко выделяющимся нафоне тысяч подобных текстов, вышедших в первой половине века из печати.