Диссертация (Поэзия И. Анненского и А. Ахматовой - формы лиризма), страница 104

348].Психологической приметой предельно напряженного состояния людейявляется потеря памяти как физическая реакция на страдание («И мы забылинавсегда, / Заключены в столице дикой, / Озера, степи, города / И зори родинывеликой»). Ахматова пишет об одолевающем современников ужасе, но впоследней строфе страх неожиданно перекрывается верой в непрерывную связьпоколений, которая осуществляется культурой. Голос хора звучит как соборнаямолитва.Иная близится пора,Уж ветер смерти сердце студит,Но нам священный град ПетраНевольным памятником будет [Ахматова А.

1998; с. 348].В 1920-е годы Ахматова обращается к тем глубоко личным ценностямчеловеческой души, которые могли бы стать твердой моральной опорой длясовременников,столкнувшихсясситуациейтотальноготрагизма.Художественное воплощение в ее творчестве получает религиозное чувство. Идея«самостоянья» человека как залог «величия» его личности перерастает в лирикеАхматовой в переживание национального подъема и подвижнического героизма.Все расхищено, предано, продано,Черной смерти мелькало крыло,Все голодной тоскою изглодано,Отчего же нам стало светло?<…> И так близко подходит чудесноеК развалившимся грязным домам…Никому, никому не известное,Но от века желанное нам [Ахматова А.

1998; с. 351].В свое время эмигрантской и советской критикой стихотворение «Всерасхищено, предано, продано…» (1921) было ошибочно воспринято какпрославление революции: настолько обязательной казалась современникам поэтасоциально-политическая направленность литературного произведения. Вообще,прямая оценка действий тех или иных исторических сил звучит в лирикеАхматовой довольно редко («Пива светлого наварено…», 1921; «Не с теми я, кто521бросил землю…», 1922; «Здравствуй, Питер! Плохо, старый…», 1922). Поэториентируется на идею безусловной ценности родного дома и общегопереживания беды.

Эмигранты осуждаются за то, что «бросили землю нарастерзание врагам» [Ахматова А. 1998; с. 389], комиссары приняли участие вразрушениифундаментальныхпринциповчеловеческогообщежития(«Поработали пожары, / Почудили коммунары, / Что ни дом – в болото щель»[Ахматова А. 1998; с.

391]), идиллия народной жизни разрушается авторскимнеприятием «умной» позиции невмешательства простых людей в происходящее(«Пива светлого наварено, / На столе дымится гусь… / Поминать царя да барина /Станет праздничная Русь <…> И несутся речи шумные / От гульбы да от вина… /Порешили люди умные: / – Наше дело – сторона» [Ахматова А. 1998; с. 378]).Сферой реализации трагических настроений автора остается лирическая поэзия.Ахматова считала, что «писание лирических стихов, в сущности, занятиенеприличное»,поэт«предстаетпередпубликойодетыйираздетыйодновременно», «служит сам себе материалом искусства» [Герштейн Э. 1998; с.458]. Монологическая форма лиризма самоутверждения в поэзии Ахматовой посвоему оправдана: автор ориентируется на душевные порывы и человеческиесвязи, проверенные временем и нашедшие отражение именно в лирике, никогдане теряющей из вида «ядерных элементов» чувств, касающихся сфер понимания иинтуиции.

В качестве главной лирической темы, вместившей в себя переживанияпоэта за судьбу страны, выступают отношения мужчины и женщины.В отличие от последующего периода творчества 1930-х годов, в которомглавным в стихотворениях станет образ сына, в 1920-е годы Ахматова преждевсего сосредоточена на образе мужа. Борьба между возлюбленными мотивируетсяопределенными установками их мироощущения: женщина ориентирована на«осязательное»переживание,мужчинавбольшейстепениидеалист,погруженный в собственный внутренний мир. Так, в стихотворении «Рахиль»(1921) высшей силой, вмешивающейся в отношения людей, является «твердаярука» Лавана. Она – и Время, и История, и Судьба.

В качестве эпиграфа Ахматовавыбирает библейский стих о том, как время побеждается любовью: «И служил522Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому что онлюбил ее» (Кн. Быт. 29: 20). Рахиль и Иаков отвечают судьбе по-разному: она«громко» страдает, а он погружен в сон.

Автор дает понять, что для того, ктослышит голос совести, пробуждение будет страшным.<…> И стонет Лаванова младшая дочь,Терзая пушистые косы.Сестру проклинает, и Бога хулит,И Ангелу смерти явиться велит.И снится Иакову сладостный час:Прозрачный источник долины,Веселые взоры Рахилиных глазИ голос ее голубиный:Иаков, не ты ли меня целовалИ черной голубкой своей называл? [Ахматова А. 1998; с. 376].В ахматовской героине укрепляется воинственный порыв к независимости исамостоятельности («На пороге белом рая…», 1921; «А, ты думал – я тожетакая…», 1921; «Кое-как удалось разлучиться…», 1921 и др.), правда, онсопровождается трагическими мотивами сиротства, похорон, ощущением горькойпобеды над мужчиной, чувством вины за случившееся («Оттого и лохмотьясиротства / Я как брачные ризы ношу»; «Отчего мои пальцы словно в крови / Ивино, как отрава, жжет?» [Ахматова А.

1998; с. 354, 396]). Выходя за границулюбовной темы, Ахматова касается проблем «домашнего пространства» вшироком понимании, пишет о стремлении русского человека к «непорочности»,высокойдуховностииодновременноостихийности,разрушительнойимпульсивности его натуры.Стихотворение «Чугунная ограда…» (1921), видимо, является откликом наизвестие о гибели Гумилева, которого после 1914 года Ахматова представляла всвоем творчестве в образе земного и небесного «воина», с которым героинюсвязала сама судьба. Сюжет выстраивается противоположно по отношению кдействительным событиям биографии поэта: погребальный обряд совершают надженщиной и монолог ведется голосом умершей. На первый взгляд смерть523становится разрешением любовного поединка, и в доме воцаряется «покой», авозлюбленный, замученный женской ревностью, получает свободу.

Сквозьметафорическое описание положения покойника во гроб («сосновая кровать»),однако, просматривается другой ритуал – свадебный (постель застилается кбрачной ночи). Состояние смерти лирического «я» совмещается с рождениемнового отношения к мужу. Настроение лирической героини, пережившей желаниебуквальной близости с возлюбленным, обиду и чувство вины перед ним, впоследних словах смешавшей иронию с покаянием, отличается особойнапряженностью.Стихотворениевыдаетжеланиеавторавзглянутьнапроизошедшее в жизни с качественно новой высоты, осознать настоящее спозиции человека, «очистившего» любовь трагедией.

Ахматова называла себявдовой Гумилева и содействовала сохранению и популяризации его поэтическогонаследия.Теперь твой слух не ранитНеистовая речь,Теперь никто не станетСвечу до утра жечь.Добились мы покоюИ непорочных дней…Ты плачешь – я не стоюОдной слезы твоей [Ахматова А.

1998; с. 358].Дом в стихотворении «Страх, во тьме перебирая вещи…», созданном в днитревоги за судьбу расстрелянного Гумилева (25 или 27–28 августа 1921), являетсятем пространством, в котором страх буквально овеществляется. Лирическуюгероиню охватывает ужас неизвестности («Что там, крысы, призрак или вор?»[Ахматова А. 1998; с. 357]), привычная обстановка мифологизируется («Страх, вотьме перебирая вещи, / Лунный луч наводит на топор»; «В душной кухнеплещется водою, / Половицам шатким счет ведет»).

В 1920-е годы стихотворениепубликуется без 4-й строфы, которая вводила в произведение образ публичнойказни и подчеркивала немистическую природу чувств героини. Выходом из524состояниястраха,разрушающегочеловекаизнутри,представляетсянасильственная смерть. Один вариант – быть расстрелянной:Лучше бы поблескиванье дулВ грудь мою направленных винтовок <…> [Ахматова А. 1998; с. 357].Другая возможная судьба лирической героини – быть позорно казненнойтопором, но при этом сохранить свое человеческое достоинство:Лучше бы на площади зеленойНа помост некрашеный прилечьИ под клики радости и стоныКрасной кровью до конца истечь.Дурное предчувствие, тревогу женщина пытается преодолеть молитвой(«Боже, мир душе моей верни!»). Страх изменяет взгляд человека даже на самыепривычные вещи, так что они видятся иначе: прохладная от бессонницы простыняоборачивается саваном («Запах тленья обморочно сладкий / Веет от прохладнойпростыни»).

До предела сгустив ситуацию ужаса и оцепенения, Ахматова все женаходит силу, способную противостоять страху и смерти. Распятие («прижимаю ксердцукрестикгладкий»),молитва,простыня-саванявляютсязнакамиприсутствия в стихотворении переживаний героев Евангелия.

Через крест (символстрадания и смерти праведника) и простыню («лежащие пелены») героинясоприкасается (устанавливается почти физический контакт) с ситуацией ХристоваРаспятия и последующего за ним Воскрешения (см. описание пустого гроба Мф.28, Мк. 16, Лк. 24, Ин. 20).В конце жизни Ахматова напишет о механизме террора: «<…> Ужасвпитывается в тело и делается им. Как чудовище у Данте. Человеку кажется – этоне моя рука, а рука чудовища.

Это не моя совесть, а совесть чудовища» [Цит. по:Ахматова А. 1996; с. 19]. Мотив страха, полубезумия также звучит встихотворении «В том доме было очень страшно жить…» (1921; 1940).Впоследствии произведение войдет в цикл «Северные элегии», который В.М.Жирмунский, в частности, считал биографическим повествованием [ЖирмунскийВ.М. 1973; с. 138–143]. По первоначальному замыслу цикла, собранного послеокончанияВеликойОтечественнойвойны,стихотворениедолжнобыло525называться «Первая Ленинградская» и занимать второе место, после элегии«Россия Достоевского. Луна…».