Автореферат (958862), страница 4
Текст из файла (страница 4)
Если вравнинный период своей жизни герой в целом успешно вытеснял опасныесомнения, то новые обстоятельства интернационального санатория провоцируютинтенсивную проблематизацию исповедуемой им «равнинной» психологии,предполагающей способность сознания контролировать все многообразиепсихических процессов. «Разнобой и беспорядок», остро ощущаемыеинерционным рационалистом Гансом, – следствие хаотичного взаимодействия поменьшей мере четырех мотивов. Во-первых, выделяется все чаще набегающий«блаженный восторг» и его вариации, сознательно ассоциирующиеся сдвижением от «гнета чести» к «бездонным преимуществам греха».
Во-вторых,оскорбительный для разума и нравственного чувства интерес Касторпа к«невоспитанной» мадам Шоша. В-третьих – потребность интегрировать в этудинамику отрезвляющий образ Сеттембрини. В-четвертых – замутняющеевоздействие на структуру душевных процессов фактора физического недомоганияГанса.Как показывают первые дни «наверху», сложность данной констелляциипревосходит разрешающие способности сознания героя. Восходящий ккартезианскому детерминизму психологический анализ – единственныйгносеологический инструментарий Касторпа – настроен на механическоеупорядочение содержания сфер рационального и чувственного и оказываетсясостоятельным лишь в пространстве статичных свойств, а не амбивалентныхпсихических процессов.12Второй параграф «От „пристойности“ к „распущенности“: образКлавдии Шоша» посвящен исследованию драматургии отношений ГансаКасторпа и Клавдии Шоша. Интенсивный процесс взросления Ганса Касторпа,побуждаемый проблематизацией его сознания, вовлекает героя в пространстворомана антивоспитания.
Восхищение Клавдией поощряет сладостное погружениеКасторпа в еще недавно порицаемую им «распущенность». Герой перенимаетпривычки мадам Шоша, объясняемые теперь как естественное удобство. До порылишь дисциплинирующее присутствие строгого теоретика Сеттембрини,пытающегося силой слова отвратить героя от «Азии», и немногословногопрактика Иоахима, демонстрирующего солдатскую выдержку в отношениях сМарусей, удерживает Ганса от того, чтобы «попросить карандаш» у Клавдии, тоесть – от светского знакомства с ней. Все меняется на седьмом месяце пребыванияв «Бергхофе» – в «Вальпургиеву ночь». Стремительное расширение сознаниягероя приводит к тому, что он обретает трансгредиентную позицию поотношению к взрастившим его ценностям бюргерской «равнинной» культуры.Социальная этика Сеттембрини окончательно разрушается природной эстетикойКлавдии Шоша, персонифицирующей имморальную переориентацию Касторпа.Наваждение страсти, неотделимое от «влечения к смерти», в конечном счетепобуждает Касторпа внутренне отказаться от привычной рационализациимотивов своего пребывания в «Бергхофе» до «окончательного» выздоровления –ради робкой, но благородной надежды дождаться возвращения возлюбленной.Тем самым образ мадам Шоша вводит в роман перспективную вгносеологическом отношении трансформацию сюжетной функции героя отответственно-исполнительской к творчески-созидательной.В третьем параграфе «Лео Нафта – ментор романа антивоспитания»исследуется противоречивый образ Лео Нафты.
Раскрывается конструктивныйпотенциал его проблематизирующей педагогики в свете личностного роста ГансаКасторпа.Преодоление безнадежного кризиса европейского гуманизма видится Нафтев тотальном скептицизме. Направляемый имморальной интуицией иезуитвысказывает ряд пророчеств, главное из которых формулируется уже в первомнаблюдаемом Гансом споре. С течением времени Лео предлагает Гансуконцептуально осмыслить многое из того, что он до поры ощущал лишьинтуитивно, чем поощряет углубление его интроверсии. Нигилистический пафосНафты, опирающийся на остроумную историко-культурную аргументацию,достигает цели: в педагогических единоборствах двух менторов Касторп все чащепринимает сторону антивоспитателя.Переживаемый Лео внутренний конфликт позволяет ему гораздо тоньшеощущать драматизм исторического момента.
Тот факт, что с одной стороны,описанию формирования мировоззрения антивоспитателя посвящен отдельныйэпизод (Unterkapitel) «Operationes spirituales», а с другой стороны, голосповествователя посредством несобственно-прямой речи неоднократно сливается сголосом Нафты во время его нескончаемых споров с Сеттембрини,свидетельствуетобавторскомпониманиипродуктивностипозиции13антивоспитателя в интересах эволюции Ганса Касторпа.Содержательноеподтверждение особой роли ментора состоит в том, что так называемые сеансы«правления» («ответственные умственные занятия») Ганса начинаются лишьпосле знакомства с иезуитом. «Правление» Ганса по своей природе диалогично:Сеттембрини и Нафта олицетворяют собой две полярности, конфликт междукоторыми интенсифицирует труд души, способствующий личностному ростугероя.Согласно проницательной оценке Касторпа, Нафта – «революционерохранитель» (Revolutionär der Erhaltung). Данная характеристика не случайна.Воссозданная в романе радикальная смена культурно-исторической парадигмыобусловливает тот факт, что основным способом построения амбивалентногохудожественного образа Нафты является парадокс.
При этом идеологическийсинкретизм Нафты – странное на первый взгляд пересечение в его образепротивостоящих друг другу левого и правого радикальных течений –свидетельствует о развитой творческой интуиции писателя, тонко уловившегоамбивалентную природу феномена, названного Г. Лукачем «романтическимантикапитализмом»1, а также тоталитарную форму воплощения революционныхидеалов. Суицид Нафты на дуэли, трагически экстериоризировавшийполемические аргументы, символизирует абсолютное торжество иррациональногоаффекта над рационализирующими построениями просветительского гуманизма.В заключение параграфа подчеркивается, что осмысляемая Т. Манномэпоха модерна стремительно сужает (а порой и стирает) грань между Bildung иEntbildung.
Дионисийский порыв предстает теперь не ущербным «воспитанием»,а составной частью эволюционного культурного процесса. На страницах «Лотты вВеймаре» эта ответственная художественная позиция обретет многообещающуюметафорическую форму: «Разрушительная лава служит и удобрением»2.Третья глава «От романа антивоспитания к роману перевоспитания»посвящена исследованию логики того, как в художественном пространстве«Волшебнойгоры»антивоспитательныйромансменяетсяроманомперевоспитания, объективирующим более высокий уровень самосознания героя.Первый параграф именуется «Эдвин Кроковский – ментор романаперевоспитания».
Параграф начинается с анализа генезиса мотива перерожденияи рассмотрения истории термина «роман перевоспитания». Применительно кархитектонике «Волшебной горы» этот термин определяется как жанроваяразновидность, поэтизирующая усилия рефлектирующего героя интуитивновоспринимать и культивировать в себе ростки зарождающегося будущего.Излагаемое Кроковским психоаналитическое учение возникает на горизонтеКасторпа как шанс разобраться в «разнобое и беспорядке» собственной психики ипревращает доктора в ментора романа перевоспитания. В то время какпсихологический анализ эпохи французского рационализма настроен навыявление доминирующего поведенческого мотива, учение З.
Фрейда открываетперспективу проникновения в его динамическую структуру.12Лукач Г. Душа и формы. Эссе. М.: «Логос-Альтера», «Eccehomo», 2006. C. 245.Манн Т. Лотта в Веймаре // Манн Т. Собр. соч.: в 10 т. М.: Гослитиздат, 1959. Т. 2. С. 636.14Психоаналитическая интроспекция побуждает героя к осмыслению иизживанию полимотивного внутреннего кризиса. В частности, «блаженныйвосторг» предстает проекцией неведомой ранее стихии бессознательного. Смутноощущаемое столкновение «бездонных преимуществ греха» и «гнета чести»оказывается конфликтом инстинктивных влечений и требований культуры.Второй элемент душевного кризиса – влечение к «невоспитанной» Клавдии –также коренится в бессознательном. На мадам Шоша проецируются те чертыхарактера, которые Ганс вытеснял как наиболее опасные.
Вот почемукультуртрегерское сознание героя до поры инерционно противится признаватьсилу чувств к ней. Постепенно «вечная женственность» Клавдии ослабляетдействие защитных механизмов его психики. В свете фигуры Пшибыслава Хиппевзаимоотношения Ганса и Клавдии иллюстрируют процесс «возвращениявытесненного». Извилистым путем вытесненные влечения к польскомуоднокласснику возвращаются любовью к русской пациентке. Карандаш, на правахмедиума, связывает прошлое с настоящим – предчувствие с осуществлением.«Ограничивающее» воздействие аргументации Сеттембрини являет собою третийэлемент кризиса Ганса.
Психоанализ отводит итальянцу место проекции культуры– «Сверх-Я». В этой связи понятна сюжетообразующая антагонистичностьобразов Сеттембрини и Клавдии, соотносящихся друг с другом как «Сверх-Я» иподчиненное принципу удовольствия «Оно». «Я» Касторпа оказывается впромежуточном положении между ними. Истоки четвертого элемента «разнобояи беспорядка» – недомогания, а затем и болезни Ганса – проясняет будоражащийсанаторную общественность тезис Кроковского о вторичном характереорганических явлений. Самочувствие Ганса объясняется феноменом «бегства вболезнь» – неосознаваемого стремления к заболеванию как способу ухода отконфликта с реальностью.Значительная часть подробностей знакомства Касторпа с психоанализом неотражена в тексте романа, однако этот интенсивный процесс, несомненно,направлял дальнейшее развитие героя.
Т. Манн прибегает к излюбленной техникенарративного эллипсиса, заставляя читателя догадываться о происходящемпосредством подсказок и намеков.Несмотря на звучащий в адрес Кроковского ироничный тон,повествователь не склонен недооценивать познавательную продуктивность егопсихоаналитических штудий. То обстоятельство, что научные интересы доктора ипроблематика его лекций с течением времени претерпевают коррекцию,прочитываетсякакфактнепрерывногоисследовательскогопоиска,последовательно преодолевающего «истины в последней инстанции».
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
