История социологии книга Голосенко Козловский (853703), страница 3
Текст из файла (страница 3)
Главные проблемы социологии, согласно Карееву, таковы: социология как наука, научный и этический элемент в ней, отношения социологии с другими общественными науками, а также с биологией и психологией, экономический аспект общества, социальная структура, прогресс как сущность исторического процесса и роль личности в истории. Научно-исследовательская работа самого Кареева за предыдущее десятилетие была как раз посвящена этим проблемам. С 1891 г. он предпринял попытку изложения в столичном университете этих же социологических проблем с "историко-критической точки зрения". Он признавался - "эти вопросы, сильно занимающие учащуюся молодежь, трактуются в многочисленных социологических книгах, журнальных статьях, частных беседах", и университет не должен их чураться, тем более, что, будучи необязательным, этот курс постоянно собирал слушателей-студентов самых разных факультетов [22. С. XII].
Таким образом, программа Кареева выступала общеобразовательным руководством для ориентировки в существующей разноплановой социологической литературе. Общественность к его программе относилась двойственно - с одной стороны, столичный отдел содействия самообразованию издал и позднее переиздал его в расширенном виде как "Программу чтения для самообразования", в виду ее успеха среди молодой интеллигенции, а с другой - его соратник по субъективной школе С. Южаков указал на "неполноту" его программы, преобладание в ней терминов философско-исторического характера за счет сугубо социологических [23. С. 88-90].
Далее Южаков сам предложил собственную учебную программу по социологии. Начинает он с места социологии в обществоведении, называет 26 конкретных социальных наук (этнография, антропология, палеонтология, статистика, демография, историческая география и др.) и шесть абстрактных - эстетика, правоведение, этика, лингвистика, политическая экономия и социология. Главное методологическое отличие социологии от всех общественных наук состоит в использовании следующих приемов:
1. Широкой дедукции из философии, которая служит основанием для изысканий (релятивизм и механистичность Конта; агностицизм и органицизм Спенсера; материализм и диалектика Маркса и др.).
2. Раскрытие конкретной формы проявления общих универсальных законов в частной общественной жизни. Проверка этих дедукций эмпирическим путем на исторических, этнографических, статистических материалах.
3. Если получается некий остаток, неподдающийся философскому истолкованию, то его подвергают индуктивному исследованию с привлечением материалов других социальных наук в лоно социологии. Последняя венчает собою исполинское построение этих наук, для знакомства с нею нет непременной надобности, по Южакову, изучать всю эту систему наук, подразделы ее и связи между ними основательно, но иметь понятия об абстрактных науках необходимо также как и общее знакомство с конкретными. Он советует делать это параллельно с изучением социологии.
Как видим, перед нами контовский вариант толкования предмета социологии, популярный среди русских позитивистов разных теоретических ориентаций. Далее Южаков предлагает классификацию основных направлений в социологии той поры - контизм, органицизм, марксизм и психологическая школа, дает практические рекомендации новичку при знакомстве с работами общего характера, вводящих в каждое из направлений что, в каком порядке и соотношении надо читать. Здесь обнаруживается проблемно-тематический подход, состоящий из 12 тем: 1) определение социологии, ее задачи и место среди общественных наук; 2) и З) проявление единства в общем строении и развитии универсальных законов и законов органической жизни; 4) определение личности, ее две стороны - "индивидуализация" и "активность" (деятельность); 5), б), 7) посвящены классификации, определению культуры как высшего воплощения "активности" личности; 8) социальная морфология, классификация социальных общностей; 9), 10) историческая и географическая среда; II) прогресс: 12) социологические методы. По этим проблемам дается переводная и представляемая отечественная литература, указываются наименее разработанные проблемы [23. С. 60-76].
Статья Южакова была учтена Кареевым в его последующем известном исследовании "Введение в изучение социологии", неоднократно переиздаваемой позднее развернутой программе изучения социологии. Она была задумана одновременно и как учебник, руководство, модель преподавания социологии, и как оригинальное историко-критическое исследование главнейших направлений в социологии тех лет. С нее началась "русская традиция" историографии социологии, включающая в себя со временем исследования крупнейших социологов - М. Ковалевского, В. Хвостова, К. Тахтарева, П. Сорокина, Н. Тимашева и других (26).
Вслед за Южаковым Кареев историзирует вопрос происхождения социологии, выясняет междисциплинарные отношения ее, дает энергично написанные очерки основных направлений (добавляя сюда социодарвинизм), обращает пристальное внимание на социологическую методологию (гипотетическое и фактическое, роль предсказания, объективизм и субъективизм) и заключает обзором современного состояния социологической науки, необходимостью институционализации ее, особенно преподавания. Что касается онтологических проблем в социологии, то они ограничены только двумя - личностью и прогрессом. Венчает книгу уникальная социологическая библиография на русском и других языках, которая была выпущена и отдельной брошюрой. Ничего подобного не было еще в мировой социологической литературе. Разумеется, цели этой библиографии отнюдь не ограничивались самообразованием, они имели важное стимулирующее значение для научно-исследовательской работы.
Поясним это чуть подробнее. Помогали ли подобные программы ознакомлению с социологией начинающим читателям? Конечно, помогали, хотя и неизбежно представляли известные неудобства и трудности в виду явной тенденциозности авторов. Так, Южаков назвал К. Маркса "крупным и оригинальным умом", но в рекомендованной литературе ссылок на него не дал. Больше в этих попытках было теоретического резона.
Во-первых, современному историку социологии отчетливо видны отличия во взглядах представителей одного направления и даже одной школы - Южакова и Кареева. Это важный дополнительный историографический материал. И, во-вторых, эти программы способствовали дальнейшему развитию самой социологии, росту ее самосознания, ограничению от других родственных наук, четкой постановке ряда отдельных ее вопросов. Ссылки в последующих научных монографиях и статьях на эту работу Кареева стали обычным делом. Но преподавание социологии в учебных заведениях страны по-прежнему оставалось под запретом. Недосказанное на родине приходилось договаривать, доисследовать за границей. Под словами Л. Мечникова: "Чтобы воспользоваться правом говорить, мне нужно было оставить родину", - могли бы подписаться М. Ковалевский, Е. Де Роберти, П. Кропоткин, П. Лавров, Я. Новиков и другие. Многие русские социологи преподавали в западноевропейских университетах, учились там же, печатались и приобретали ученые степени.
Более благоприятные условия для пропаганды и преподавания социологии на Западе привели к тому, что М. Ковалевский, воспользовавшись открытием в Париже всемирной промышленной выставки и массовым посещением ее русскими, создал летом 1901 г. Русскую высшую школу общественных наук, которую справедливо оценили как первую модель "социологического факультета" в Европе. Какова же роль Школы в формировании и развитии русской социологической науки?
С конца XIX в. для многих ученых стала очевидной неплодотворность диспропорции между социальными дисциплинами, узаконенными в системе высшего образования, и социологией, достигшей к тому времени известных научных успехов, но не вошедшей еще в учебные программы. Ряд западных социологов уже с середины 80-х годов заявил о необходимости создания университетской кафедры и даже особого социологического факультета. Первым был Е. Де Грееф, который в "Введении в социологию" (1886 г.) доказывал эту необходимость. Через два года он возглавил кафедру социологии в Новом брюссельском университете и привлек к работе на ней и русских - М. Ковалевского, Е. Де Роберти, К. Тахтарева. С 1894-1896 гг. целая серия университетских курсов, социологических семинаров и коллегий открывается во Франции (Э. Дюркгейм, Л. Дюги, М. Бернес, Р. Вормс, Г. Тард), США (Ф. Гиддингс, Л. Уорд), Германии (Ф. Теннис, В. Зомбарт, Г. Зиммель) и других странах.
Однако чтение курсов было довольно бессистемным, поражал и разнобой точек зрения и разное толкование терминов, складывались напряженные отношения с традиционными университетскими курсами социальных наук. Русская высшая школа общественных наук попыталась предложить свой, для того времени передовой вариант решения проблемы преподавания новой науки, который еще не имел аналога в мировой науке и системе высшего образования.
Начиная с первого года (а Школа просуществовала пять лет), ее учебные программы, которые менялись лишь в деталях, "объединяли в одно целое многие научные дисциплины, преподаваемые с давних времен, в ущерб единству общественного знания, по трем совершенно обособленным до сих пор друг от друга факультетам: философскому, юридическому и историко-филологическому" [27. С. 230].
В этой связи главную колею обучения в школе составила именно социология и, что особенно важно, - ее применение к "экономическим, политическим и духовным проблемам России". Но ввиду того, что социология как абстрактная наука еще не сложилась, писал Ковалевский (он не был в этом вопросе согласен с Южаковым), и в ней идет борьба односторонних подходов, а между тем в конкретных социальных науках - этнографии, истории семьи, государства, права и религии - даже эти односторонние принципы приносят прочные успехи, то общая социология "будет преподаваться более с точки ее метода и научных задач", чем догматического изложения той или иной доктрины [28; 29. С, 179]. Журнал "Вестник знания" стал регулярно печатать расписание лекций Школы, ее устав, статистические отчеты об учащихся и пропагандировать работы ее профессоров.
Главные систематические курсы были посвящены философским и методологическим основам естественных и общественных наук (Е. Де Роберти), истории социологии (Н. Кареев, М. Ковалевский), междисциплинарным отношениям социологии и других наук (Г. Тард). Одновременно читалось большое количество небольших спецкурсов и отдельных лекций по истории хозяйства, семьи, права, искусства, морали и религии с социологической точки зрения (В. Чернов, Н. Кареев, П. Милюков, А. Исаев, М. Туган-Барановский, П. Струве и другие). Практические занятия были посвящены следующим темам: 1. Земство и история самоуправления в России; 2. Экономический и технический прогресс; 3. Рабочий класс и крестьянство. Школа успела выпустить ряд сборников, по которым можно судить о месте социологии в ее общей программе, главных социологических темах и кадров [ЗО]. Предполагалась (для наиболее способных слушателей) подготовка диссертаций по социологии и защита их после трех лет обучения.
Школа в лице ее создателей - М. Ковалевского, Е. Де Роберти и Ю. Гамбарова поставила ряд академических задач. Главными из них, по словам Ковалевского, были следующие: Обычно русские стремились получить образование в Германии, где социальные науки преподавались весьма основательно, но необходимо "изучить социологию в самой стране, где последняя зародилась". "Все мы более или менее были учениками этих учителей ...большинство из нас примыкает к позитивной философии Огюста Конта" [28. С. 175]. Школа должна была далее развивать эту научную традицию. Другая задача - знакомство зарубежных ученых с капитальными проблемами, которые волнуют русское общество, с тем, что делается русскими мыслителями в области социальных исследований, выяснение степени применимости западных научных разработок в русской действительности.
Как же строилось обучение в этой необычной Школе, каков был состав слушателей и преподавателей? Обучение в Школе было фактически бесплатным, все расходы взяли на себя ее устроители, прием -- свободный, вне зависимости от вероисповедания, полученного образования, сословной и этнической принадлежности. Относительно общего количества слушателей (особенно в первый год обучения) в русской печати приводились несколько разноречивые цифры, частично это связывалось с тем, что по мере популярности Школы ее состав постоянно пополнялся русскими студентами, получавшими образование в различных институтах и университетах Франции. Но в целом за все время существования Школы ее курсы прослушало более двух тысяч человек. Однако Школа не выдавала диплома, позволяющего делать карьеру в России, где в кругах, причастных к высшему образованию, социологию категорически не пускали в круг академических дисциплин. Главные ценностные ориентации слушателей Школы, неоднократно подчеркивала пресса тех лет, были связаны только с любовью к гуманитарному знанию, неудовлетворением постановкой этих вопросов в обычных учебных заведениях, желанием узнать самые "свежие" социологические идеи, получить новейшие навыки исследовательской работы [28. С. 167-168; 31. С. 185-191; С. 143].
Возглавлял Школу Совет профессоров ("высший штат преподавателей в России", по аттестации Ковалевского), в соответствии с французским законодательством в совете были и три француза (один из них - Е. Дельбе, душеприказчик Конта и друг Ковалевского, всячески помогал школе). Кроме того, был создан Попечительский, комитет, который как бы гарантировал правительству лояльность и академический характер учреждения. Возглавляли этот комитет представители европейской культуры и науки - Э. Золя, Ф. Олар, Ш. Сеньобос, Р. Вормс, В. Анри, А, Леви - Брюль, А. Фулье, Г. Тард, Г. Де Грееф и другие, многие из которых также преподавали в Школе.
В идеологическом отношении руководство Школы, постоянно подчеркивающее чисто академический характер обучения, стояло на откровенных либеральных позициях, противопоставления просвещения политической борьбе, реформ - революции и террору. Красноречив в этой связи лозунг Ковалевского: "Лекции всегда лучше и эффективнее, чем бомбы". Бывали случаи, когда радикально настроенные слушатели мечтали об единых совместно с профессорами акциях протеста напротив русского посольства в Париже. Ковалевский старался с юмором погасить молодежный задор. Отсюда и своеобразный нарочито подчеркиваемый идейный нейтралитет: для чтения лекций приглашались представители разных идеологических течений - кадеты, эсеры, народники (Н. Кареев, П. Струве, В. Чернов) и марксисты (В. И. Ленин, В. Г. Плеханов). Но, конечно, в целом Школа была сторонницей буржуазных свобод и капиталистического обновления самодержавной России. Ковалевский. Де Роберти и другие были типичными "блудными сыновьями" дворянства. И не случайно, историк-позитивист А. Трачевский. обращаясь к слушателям Школы в 1905 г., прямо указывал на связь Школы с русской буржуазной революцией. Школа возникла как протест против "гнусного политического классицизма гг. Катковых и Леонтьевых". Мы, продолжал он, "старались подготовить новую Россию. Среди будущих государственных думцев мелькают имена прямых учеников ваших преподавателей, не говоря уже о тех, которые воспитывались на их книгах" [ЗЗ. С. 57-60].
Деятельность Школы была замечена и отечественной печатью ("лучшая часть московской, петербургской и провинциальной печати, - вспоминал один из первых слушателей Школы, - приветствовала ее"), и царской администрацией [32. С. 142]. По личной оценке Николая II, деятельность Школы была признана "вредной". Поэтому в конце 1905 г. предпринимались полицейские акции, в результате которых Школа была закрыта, а ее основателям настоятельно рекомендовано вернуться на родину под страхом лишения русского подданства. Впрочем, уже с момента возникновения Школы парижский префект полиции постоянно докучал Ковалевскому на предмет то программы, то лекторов. Вероятно, тут сказались международная полицейская солидарность и зуд "досмотра и запрещения", который мучил отечественного архицербера Д. Ф. Трепова, навязчиво мечтавшего закрыть Школу, передавался и ему.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
