Германский мастерер и его время (553387), страница 57

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 57)

присутствия, как сообщество и народ, должны быть включены в собственный

проект присутствия как аспекты брошенности. Тот, кто решился "свободнее от

иллюзий" принимать "брошенность своего вот" (Бытие и время, 391), не может

не заметить, что он не волен выбирать народ, к которому принадлежит, что он

брошен и в народ, то есть от рождения принадлежит к истории, традиции и

культуре этого народа. Хайдеггер называет судьбой такую вовлеченность

индивидуального присутствия в "событие общности, народа" (там же, 384). Но

эта сопричастность, как и другие виды жизненной самореализации, может

проживаться по-разному - подлинно и неподлинно. Присутствие может осознанно

принять судьбу народа, понятую таким образом; тогда оно будет готово

разделить эту судьбу и нести за нее ответственность; оно сделает дело народа

своим делом - и даже при необходимости пожертвует ради него собственной

жизнью; оно "изберет себе своего героя" (там же, 385) из сокровищницы

традиции этого народа. Но при всем том индивид не должен отказываться от

своей ответственности перед самим собой. Подлинная связь с народом остается

связью с собственной самостью. И, напротив, "неподлинно" ведет себя тот, кто

ищет причастности к народу лишь затем, чтобы убежать от собственной самости;

в его восприятии народ не будет ничем иным, кроме как миром "обезличенных

людей" (Man).

Итак, поскольку может быть подлинная и неподлинная связь с народом, все

рассуждения о народе и о принадлежности к нему неизбежно должны быть

окрашены той двусмысленностью, которая присуща всякой "подлинной" мысли [1].

"Все выглядит так, словно подлинно понято, схвачено и проговорено, а по сути

все же нет, или выглядит не так, а по сути все же да" (Бытие и время, 173).

1 Хайдеггер объясняет, что "двусмысленность возникает вовсе не от

специального намерения исказить и извратить... Она лежит уже в

бытии-друг-с-другом как брошеном бытии-друг-с-другом в одном мире" (Бытие и

время. С. 175).

288

В "Бытии и времени" Хайдеггер так и не сумел преодолеть эту

двусмысленность. В книге идет речь о народе и о судьбе, но хайдеггеровская

мысль еще не пытается понять, какой именно час пробил, чего конкретно

требует текущий исторический миг. Хайдеггер еще не ищет "своего героя". Он

еще не вышел за пределы забаррикадированной сложными терминами сферы

принципиального - фундаментальной онтологии. Он еще подозревает конкретную

историю в неподлинности; или формализует ее, сводя к историчности - пустой

форме, равно способной вместить любой исторический "материал" и не вместить

никакого. Его мышление требует от самого себя историко-политической

открытости (причастности к "судьбе народа"), но еще не достигает такой

открытости.

Тогдашняя критика заметила эту двусмысленность, эти колебания между

неисторичной онтологией и постулатом историчности. Один из примеров тому -

критические замечания Плеснера в адрес Хайдеггера. А еще раньше, в

обстоятельной рецензии на "Бытие и время", Георг Миш высказался в том плане,

что в Хайдеггере онтолог одержал верх над герменевтиком исторической жизни.

Сам Хайдеггер, хотя часто сетовал, что отклики на "Бытие и время"

(якобы) свидетельствуют о непонимании его книги, как раз в этом был со

своими оппонентами согласен. Во всяком случае, уже вскоре после публикации

"Бытия и времени" он начал работать в направлении, указанном Плеснером и

Мишем: размышлять о возможности более радикального понимания историчности, о

соотнесенности философии с текущим "мигом" и о политической решимости.

18 сентября 1932 года Хайдеггер писал Элизабет Блохман, что успел

далеко отойти от "Бытия и времени" и что путь, по которому он тогда

следовал, теперь представляется ему заросшим и непроходимым. Уже с 1930 года

он часто упоминал в письмах к Элизабет Блохман и к Ясперсу о необходимости

нового начала, но также и о своих сомнениях относительно того, удастся ли

ему это новое начало. В письме Ясперсу от 20 декабря 1931 года он открыто

признает, что "дерзнул зайти слишком далеко, за пределы собственной

экзистенциальной силы, не видя ясно ограниченности реально мною

вопрошаемого" (Переписка, 212). В том же письме он ссылается на "берлинский

эпизод", происшедший годом ранее.

289

28 марта 1930 года Хайдеггер получил приглашение в Берлин, на самую

престижную философскую кафедру в Германии. Комиссия по замещению вакантных

должностей, деятельность которой тогда еще курировал прусский министр по

делам культов Беккер, была настроена в пользу Эрнста Кассирера. Хотя

Хайдеггер и был включен в число самых ближайших кандидатов, мнение

противников его назначения перевесило. В обстоятельствах этой истории

разобрался Фариас [1]. Его разыскания показали, что против Хайдеггера

выступал прежде всего Эдуард Шпрангер. Шпрангер первым поднял вопрос о том,

что популярность Хайдеггера, возможно, объясняется скорее какими-то

свойствами его личности, нежели достоинствами его философии, которая едва ли

вообще пригодна для преподавания и изучения. В отчете комиссии говорилось:

"В последнее время часто упоминают имя Мартина Хайдеггера. Если научная

ценность его прежних литературных заслуг весьма спорна, то все же

несомненно, что его личность... обладает большой притягательной силой. Между

тем даже его почитатели признают, что из многочисленных студентов, которые

толпятся вокруг него, едва ли хоть один действительно его понимает. В

настоящее время он находится в состоянии кризиса. Следует подождать, пока он

из него выйдет. Приглашать его в Берлин именно сейчас было бы роковой

ошибкой".

1 Виктор Фариас - автор книги "Хайдеггер и национал-социализм" (1987).

Слухи о творческом кризисе, который якобы переживал Хайдеггер,

основывались прежде всего на том, что вторая часть "Бытия и времени" еще не

вышла из печати и даже не была заявлена. Книга о Канте, опубликованная в

1929 году, произвела двойственное впечатление, и, главное, ее не восприняли

как продолжение "Бытия и времени". Представлению о кризисе способствовало и

выступление Хайдеггера в Давосе. Все еще хорошо помнили, как резко он

критиковал "философию культуры" и как пророчествовал о каком-то новом

начале, смысл которого так и остался непроясненным.

В феврале 1930 года в прусском министерстве по делам культов произошла

смена руководства. Место Беккера занял Адольф Гримме. Этот политик с

философским образованием (между прочим, ученик Гуссерля), который входил в

кружок религиозных социалистов, объединившихся вокруг Пауля Тиллиха, отверг

список, представленный факультетом, и вопреки ясно выраженной воле

факультетского начальства добился того, чтобы приглашение послали именно

Мартину Хайдеггеру. Гримме хотел видеть на этом посту выдающуюся личность.

Кроме того, антибуржуазные, проникнутые идеей культурной революции

выступления Хайдеггера не могли испугать такого человека, как Адольф Гримме,

который и сам когда-то участвовал в антибуржуазном молодежном движении.

Берлинские либеральные газеты возмущались этим актом произвола:

"Социалистический министр приглашает в Берлин реакционера в области

культуры"...

290

В апреле 1930 года Хайдеггер поехал в Берлин на переговоры. Он

специально выбрал путь через Гейдельберг, чтобы посоветоваться с Ясперсом.

Ясперс еще раньше узнал о приглашении из газет и написал Хайдеггеру: "Вы

займете заметнейшую позицию и оттого получите и осмыслите доселе Вам

неведомые импульсы для философствования. Думаю, лучшей возможности не

существует" (29.3.1930, Переписка, 194). Так как Ясперс сам когда-то

надеялся получить берлинскую кафедру, ему было "чуточку больно. Но

совсем-совсем чуточку - потому что приглашение получили теперь Вы" (там же,

195).

Хайдеггер, хотя министр проинформировал его о сопротивлении факультета,

поначалу отнесся к переговорам всерьез. И попросил обеспечить необходимые

условия, чтобы его жизнь могла протекать "вдали от помех, обусловленных

сутолокой большого города, в относительном покое", аргументируя свое

требование тем, что подобный жизненный уклад является непременной основой

его философских занятий.

Однако потом, уже после возвращения во Фрайбург, Хайдеггер все-таки

решил отклонить приглашение. "Отказ дался мне тяжело, особенно из-за самого

Гримме", - писал он 10 мая 1930 года Элизабет Блохман. В письме же к Гримме

обосновал свое решение следующим образом: "Сегодня, именно когда я вплотную

приблизился к началу уверенной работы, я не чувствую себя в достаточной мере

подготовленным, чтобы выполнять обязанности, связанные с берлинской

профессурой, так, как считаю необходимым этого требовать от самого себя или

от любого другого. Действительно долговечной может быть только такая

философия, которая поистине есть философия своего времени, т. е. владеет

своим временем".

Последняя фраза имеет решающее значение: Хайдеггер откровенно признает,

что еще не чувствует себя "в достаточной мере подготовленным", что еще не

пришел к "истинной философии", которая не только - в гегелевском смысле -

выражает свое время, но и владеет им, а это значит, что она должна указывать

ему направление или, как скажет Хайдеггер год спустя в лекции о Платоне,

должна "преодолевать настоящее".

Хайдеггер чувствует, что еще не дорос до уровня этого предъявленного

самому себе требования, но он также пишет, что находится на верном пути, что

начало уже положено.

291

Хотя уже первое приглашение в Берлин вызвало большой общественный

резонанс, в тот раз со стороны Хайдеггера еще не последовало триумфального

по тону и программного по характеру заявления о "приверженности провинции"

[1]; он ограничился лишь скромным признанием недостаточности достигнутых им

до сей поры результатов. Письмо к Гримме заканчивается просьбой "принять во

внимание границы, которые существуют и для меня".

1 Которое будет содержаться в докладе 1933 г. "Творческий ландшафт:

Почему мы остаемся в провинции?".

Истинная философия, как писал Хайдеггер, должна "владеть своим

временем". Он поставил перед философией и перед самим собой грандиозную

задачу: философия должна доказать, что способна поставить верный диагноз

эпохе и обладает прогностической силой; кроме того, она должна предложить

конкретные решения насущных проблем - а не просто проявить абстрактную

решимость. Необходимы такие философские взгляды, которые могут быть

политизированы; философия должна уметь показывать альтернативные варианты

политического действия и, по возможности, помогать делать выбор между ними.

Вероятно, все это и имел в виду Хайдеггер, когда утверждал, что философия

должна "владеть своим временем".

Требования, которые предъявлял к философии Хайдеггер, соответствовали

духу времени. Это особенно отчетливо видно на примере взбудоражившей

тогдашний культурный мир большой дискуссии о "социологии знания", поводом

для которой послужило яркое выступление Карла Мангейма [2] на конференции

социологов в 1928 году. Один из участников этого мероприятия, молодой

Норберт Элиас [3], говорил тогда о только что свершившейся "духовной

революции", а социолог Альфред Мезель сказал, что испытывает "ощущение

тревоги", как будто ему предстоит пересечь "разбушевавшийся океан на не

приспособленном для морского плавания судне". Что же произошло?

2 Карл Мангейм (1893-1947) - немецкий философ и социолог, один из

основателей "социологии знания". Учился в университетах Будапешта,

Фрайбурга, Гейдельберга, Парижа. С 1925 г. приват-доцент философии

Гейдельбергского университета, с 1929 г. профессор социологии и политической

экономии во Франкфуртском университете. С 1933 г., эмигрировав в

Великобританию, читал лекции по социологии в Лондонской школе экономики и

политической науки. Незадолго до смерти стал руководителем одного из отделов

ЮНЕСКО. Инициатор и редактор "Международной библиотеки по социологии и

социальной реконструкции". Автор работ "Идеология и утопия" (1929), "Человек

и общество в эпоху преобразования" (1935), "Диагноз нашего времени: очерки

военного времени, написанные социологом" (1943, рус. пер. 1994) и др.

3 Норберт Элиас (1897-1990) - немецкий социолог-эмигрант, преподавал в

Англии, последние годы жизни провел в Голландии. Автор книг "О процессе

цивилизации. Социогенетические и психогенетические исследования" (1939),

"Придворное общество. Исследования по социологии королевской власти и

придворной аристократии" и других многочисленных работ по общей социологии,

социологии знания, науки, искусства, спорта и т. д.

292

Карл Мангейм выступил с докладом о "значении конкуренции в духовной

сфере", в котором, как казалось на первый взгляд, прибег к обычному

Характеристики

Список файлов учебной работы