Германский мастерер и его время (553387), страница 27

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 27)

2 Эйфель -- западная часть Рейнских Сланцевых гор, к северу от реки

Мозель.

137

эрзац-религий. Люди серьезные и заботившиеся о своей репутации

старались держаться подальше от того действа, что разыгрывалось на этих

грязных балаганных подмостках, но граница между ним и остальной жизнью была

весьма и весьма неопределенной. Сказанное относится и к политической сцене в

узком смысле: там тоже и "справа", и "слева" пышным цветом расцветали

мессианизм и всевозможные учения о спасении. Так, в дни мюнхенской Советской

республики в одном из указов, изданных Толлером и Мюзамом, говорилось о том,

что мир теперь превратился в "луг, усеянный цветами", на котором каждый

сможет "возделывать свою часть", и что с эксплуатацией, всеми видами

иерархии и мышлением в юридических категориях навсегда покончено; газетам же

рекомендовалось печатать на первых страницах, рядом с последними

революционными декретами, стихотворения Гельдерлина или Шиллера.

Лихорадочный дух тех лет выражался и в том, что представители всех

политических лагерей стремились любой ценой придать смысл вещам, которые

заведомо не должны были им обладать. Люди оказались неготовыми к тому, чтобы

смириться с расколдовыванием современного мира -- будь то в сфере политики

или в научной сфере. Упор на реализм и реальную политику (свойственный

"Веймарской коалиции") после 1920 года уже не пользовался популярностью, и

призыв Макса Вебера к воздержанию от мировоззренческой позиции почти не

нашел отклика в среде ученых-гуманитариев. Эдуард Шпрангер в 1921 году так

обобщил всеобщее недовольство веберовскими требованиями функционального

подхода к науке и ее отделения от метафизики: "Молодое поколение... с верой

ожидает внутреннего возрождения... Молодой человек сегодня более чем

когда-либо дышит и живет всей целостностью своих духовных органов..." Для

нынешнего времени характерно "влечение к целостности" и "одновременно

религиозное томление: стремление ощупью найти дорогу назад -- из мира

искусственных и механических отношений к неиссякаемому метафизическому

источнику".

Первая послевоенная лекция Мартина Хайдеггера, прочитанная в начале

1919 года, называлась "Идея философии и проблема мировоззрения". Молодой

приват-доцент посчитал нужным вмешаться в споры своего времени. Его

размышления отталкивались от точки зрения Макса Вебера. Хайдеггер подчеркнул

научный характер философии и то обстоятельство, что "личная позиция философа

-- как и в любой науке -- должна оставаться за скобками" (GA 56/57, 10).

138

Однако Хайдеггер не собирался ограничиваться веберовской идеей о

необходимости разделения научного познания и ценностных суждений; он хотел

не просто разграничить то и другое, но проанализировать, почему и как именно

мы выносим оценочные суждения и формируем мировоззренческие установки.

В отличие от большинства критиков Макса Вебера он не имел намерения в

очередной раз примирить науку, оценочные суждения и мировоззрение, объединив

их в рамках какой-то -- в конечном счете метафизической -- системы. Он

поставил себе более заманчивую цель: открыть область, предшествующую такому

разграничению. Он задался вопросом: как мы переживаем действительность еще

до того, как начинаем истолковывать ее с научной, оценочной или

мировоззренческой позиции? Такую науку о науке Хайдеггер назвал не "теорией

науки", а иначе: "идея философии как пранаука". Это прозвучало так, будто он

хочет продолжить гуссерлианский проект феноменологического обоснования

науки, то есть описания тех структур сознания, из которых вырастают как

наука, так и естественная установка по отношению к миру. Но уже эта первая

лекция Хайдеггера ясно показала, что он собирается продвинуться гораздо

дальше Гуссерля. Он процитировал принцип Гуссерля: "все, что в "интуиции"

представляется... исконным (originar), следует просто принять... как то, что

дано" (GA 56/57, 109); и тут же отметил, что Гуссерль описал только те виды

данности, которые открываются сознанию, имеющему теоретическую установку.

Однако в действительности мы в нашем "переживании окружающего мира" имеем

теоретическую установку лишь в исключительных случаях. "Изначальная

установка переживания" (die Urhaltung des Erlebens, GA 56/57, 110) есть

нечто совсем иное, она вообще по-настоящему еще не попала под прицел

философского анализа, самоуверенно продолжал развивать свою мысль молодой

приват-доцент, которого в то время все еще считали самым многообещающим из

учеников Гуссерля.

"Переживание", "изначальная установка переживания" -- не скрывается ли

за этими терминами некая тайна, черный мешок, из которого в конечном итоге

лектор волшебным образом вновь извлечет на свет божий метафизические

сокровища? Именно так казалось присутствовавшим на той лекции студентам, о

чем свидетельствуют в своих воспоминаниях Карл Левит и Ганс Георг Гадамер.

Однако тех, кто

139

ожидал чего-то подобного, кто, изголодавшись по мировоззрению и

метафизике, хотел найти в переживании какие-то новые или старые смыслы,

Хайдеггер с его холодными и одновременно страстными, лаконичными и вместе с

тем обстоятельными формулировками не мог не разочаровать. Ибо вместо того,

чтобы выступить в роли "кафедрального пророка", он неожиданно потребовал от

студентов, чтобы они четко осознали, что представляет собой переживание

кафедры, на которой он в данный момент стоит и читает лекцию. Вся лекция

будет вращаться вокруг единого стержня -- "переживания кафедры", -- поэтому

имеет смысл сразу же процитировать довольно длинный пассаж из этого

впечатляющего феноменологического описания конкретной ситуации: "Вы, как

обычно, пришли в привычный час в эту аудиторию и заняли свои привычные

места. Зафиксируйте это переживание "видения своего места", а если хотите,

попробуйте мысленно воспроизвести и мою установку: я, входя в аудиторию,

вижу кафедру... Что же "я" вижу? Коричневые поверхности, сходящиеся под

прямым углом? Нет, я вижу что-то иное: ящик, причем довольно большой, поверх

которого надстроен другой, поменьше. Нет, опять не то: я вижу кафедру, с

которой должен говорить. Вы же видите кафедру, с которой к вам будут

обращаться, с которой я уже обращался к вам. В чистом переживании нет

никакой -- как это принято называть -- фундирующей связи, то есть нет

такого, чтобы я сперва увидел коричневые поверхности, сходящиеся под прямым

углом, потом они предстали бы передо мной как ящик, потом как пюпитр и,

наконец, как академическая трибуна, то есть кафедра, -- словно я взял и

приклеил к ящику, наподобие этикетки, представление о том, что должно быть

присуще кафедре. Все это плохая, неправильная интерпретация, уводящая в

сторону от чистого всматривания в переживание. Я вижу кафедру как бы сразу в

разных аспектах; я вижу ее не только как нечто изолированное, но вижу и

пюпитр, установленный слишком высоко для моего роста. Я вижу, что на пюпитре

лежит книга -- лежит так, что мне это мешает... я вижу кафедру, определенным

образом сориентированную в пространстве, определенным образом освещенную,

выделяющуюся на определенном фоне... В переживании видения кафедры мне

дается что-то и из непосредственно окружающего меня мира. Это "что-то",

относящееся к окружающему миру... не есть вещи с определенными значимыми

характеристиками, то есть предметы, к тому же воспринимаемые как

обозначающие то-то и то-то; нет, значимое -- это то первичное, что дается

мне непосредственно, так, что моя мысль не должна блуждать окольными путями,

постигая отдельные вещи. Мне, живущему в окружающем мире, всегда и всюду

дается знать: это все отмирное, оно мирствует" (GA 56/57, 71/72).

140

"Мирствует" -- это был первый из своевольных хайдеггеровских

неологизмов, количество которых позже многократно умножится. Однако в данном

случае можно проследить, как было найдено это выражение, нужное для

обозначения процесса, который поначалу кажется самоочевидным, однако при

ближайшем рассмотрении в нем обнаруживается такая сложность, что для нее и

названия-то никакого не существует. Хайдеггеру пришлось придумать

специальное название, чтобы определить то, чего мы обычно даже не замечаем,

ибо оно находится слишком близко от нас. И потому получается как правило

так: размышляя о "видении кафедры", мы незаметно для себя соскальзываем в

другой порядок, который уже не является порядком непосредственных данностей.

Мы тогда начинаем думать в соответствии со стереотипом: существует некое

воспринимающее "я", и это "я" сталкивается с чем-то, с каким-то предметом, и

постепенно замечает все новые присущие этому предмету свойства. Хайдеггер же

хочет обратить наше внимание на то, что в реальности вещи вовсе не предстают

перед нами таким образом. Как они в действительности предстают перед нами,

можно показать только одним способом: здесь и сейчас заставить студентов, к

примеру, зафиксировать свое переживание кафедры -- как она переживается

именно здесь, в аудитории No 2 Фрайбургского университета, в этот хмурый

февральский день 1919 года. Присутствующие должны попытаться не говорить

"об" актах восприятия, не прибегать, в поисках эрзаца подлинного понимания,

к расхожим теориям, а совершить сам акт восприятия -- и одновременно

внимательно за ним проследить. То есть нужно направить внимание на внимание.

И тогда станет очевидно, чего именно добивается Хайдеггер, вокруг чего он

описывает все новые круги, так что у слушателей может создаться впечатление,

будто он и вовсе не трогается с места. Станет очевидно, что прежде всего мы

воспринимаем расплывчатое, но значимое нечто -- связность мира, -- а к

"нейтральному" предмету приходим только путем абстрагирования от

естественного акта восприятия. Когда мы рассматриваем тот же процесс

восприятия, имея обычную теоретическую установку, мы его как бы

переворачиваем с ног на голову: нам кажется, что он начинается с по

видимости "нейтральной" вещи, в которой мы затем распознаем определенные

свойства и относим ее к соответствующей ячейке целостной мировой системы.

141

Теперь невнятное словосочетание "изначальное переживание" (Urerlebniss)

обретает глубокий смысл: оказывается, этот термин обозначает восприятие,

каким оно бывает в действительности -- по ту сторону наших теоретических

представлений о нем. Утверждение, что кафедра мирствует, означает следующее:

я одновременно переживаю значимость кафедры, ее функцию, ее размещение в

пространстве, то, как она освещена, и, наконец, связанные с ней маленькие

истории (я знаю, что час назад здесь стоял кто-то другой; вспоминаю о пути,

который проделал, чтобы прийти сюда; раздражаюсь из-за того, что вот сижу

перед этой кафедрой и должен слушать всякую непонятную чепуху, и пр.).

Кафедра мирствует, что означает: она концентрирует в себе целый мир -- и в

пространственном, и во временном смыслах. Проверить это очень легко. А

именно: когда мы позже вспомним о чем-то типа сегодняшнего переживания

кафедры, мы заметим -- и, кстати, со времени Пруста мы подмечаем такие вещи

особенно хорошо, -- что одновременно вспомнили целую жизненную ситуацию:

стоит нам вытащить из забвения одну эту кафедру, и вместе с ней на

поверхность памяти всплывет целый мир. Пруст окунул в чай кусочек пирожного

"мадлен", и перед ним развернулась вселенная Комбре. Пирожное "мадлен"

мирствовало.

Не каждое "нечто", переживаемое нами, так сильно мирствует -- но хоть

сколько-то мирствует каждое "нечто". Хайдеггер продолжает: представьте себе,

что в нашу аудиторию какими-то судьбами занесло "сенегальского негра" и что

он видит перед собой эту странную деревянную штуковину -- разве он не будет

воспринимать ее как что-то непонятно-нейтральное, в известной степени как

голую вещь? Разве к данному случаю подходит утверждение, что сперва всегда

воспринимается просто значимость? Да, оно подходит и к данному случаю, ибо

негр все равно будет воспринимать "эту штуковину" с точки зрения ее

значимости -- он подумает: "Я ни для чего не могу ее использовать".

Вначале всегда бывает значимость, вначале "оно мирствует" -- тем или

иным образом.

Но зачем нам нужно углубляться в переживание и в это мирствование?

Во-первых, вот для чего: нам надлежит осознать, что, собственно, происходит,

когда мы находимся в мире -- к примеру, перед этой кафедрой. Такое

"нахождение", которое всегда есть переживание, должно стать "прозрачным" для

нас самих. Но Хайдеггер хотел большего: он хотел ярко высветить и то, что

Характеристики

Список файлов учебной работы