Германский мастерер и его время (553387), страница 106

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 106)

Мартин Хайдеггер ожидал многого от общения с этим врачом, который, казалось,

понимал его мышление. "Он надеялся, - рассказывает Медард Босс, - что его

философские прозрения не останутся известными только в узком кругу

философов, но смогут послужить на пользу гораздо большему числу людей,

прежде всего тех, которые нуждаются в помощи" (ZS, X). Цикл "цолликонских

семинаров" начался в 1959 году и закончился в 1969-м. Поначалу у их

участников было такое ощущение, как будто "марсианин впервые встретился с

группой землян и хочет найти с ними общий язык" (ZS, XII). Но Хайдеггер

терпеливо, раз за разом начиная все сызнова, объяснял им свой

"основополагающий принцип", в соответствии с которым присутствие (Dasein)

означает: быть открытым миру. На первом семинаре он битый час рисовал на

доске полукружия, символизировавшие первичное состояние открытости. На этих

семинарах Хайдеггер впервые попытался объяснить психические отклонения в

свете основных понятий аналитики присутствия, как она излагается в "Бытии и

времени". Обсуждались истории болезней конкретных пациентов. При этом

главным всегда оставался вопрос: нарушено ли у данного человека - и если да,

то в какой мере - открытое отношение к миру. "Открытое отношение к миру"

(offener Weltbezug) означает: умение вынести (ausstehen) [1] настоящее, не

пытаясь укрыться от него в будущем или в прошлом. Хайдеггер критиковал

фрейдистский психоанализ за то, что он своими сконструированными теориями о

предыстории страдания не облегчает, а скорее

1 В докладе "Поворот" Хайдеггер объяснял это понятие так: "Это

вынесение подобно тому, когда - в области личного опыта - выносят боль.

Вынесение события бытия, т. е. для нас, здесь и теперь - вынесение постава,

совершится во всяком случае лишь через явление какого-то иного вызова,

который нельзя ни вычислить по законам исторической логики, ни метафизически

сконструировать в виде цели исторического процесса. Ибо ни происходящие в

истории, ни тем более историографически представленные факты не

предопределяют историческую судьбу, а наоборот, все происходящее вместе с

отталкивающимся от факта историофафическим представлением всегда стоит на

миссии так или иначе сбывающегося бытия" (ВиБ. С. 254).

533

затрудняет достижение такой открытости отношения к настоящему.

"Открытое отношение к миру" означает, далее, умение сохранить то

промежуточное пространство, в котором люди и вещи могут обнаруживаться,

показывать себя. Например, человек, страдающий маниакально-депрессивным

психозом, вообще не знает этого свободного, открытого напротив (Gegenuber):

он не позволяет ни вещам, ни другим людям занимать то

пространственно-временное положение, которое для них естественно; в его

представлении они находятся либо слишком далеко от него, либо слишком

близко: он их "пожирает" или "пожирается" ими, - либо они для него вообще не

существуют, как бы растворяясь в великой пустоте, внутренней или внешней. Он

больше не способен воспринимать и удерживать в своем сознании "зовы",

доносящиеся к нему из мира. Для него невозможна та близость к вещам и людям,

которая подразумевает сохранение определенной дистанции. Ему не хватает той

отрешенности, обладая которой, он бы прежде всего допустил и себе самому, и

другим людям - быть. Хайдеггер вновь и вновь возвращался к той мысли, что

большинство душевных заболеваний можно понять - в самом буквальном смысле -

как нарушение экзистирования: как результат того, что человеку не удается

акт вы-ступания (Aus-stehen), самораскрытия навстречу миру. Хайдеггер

полагал, что между болезнью и "нормальностью" не существует резкой границы,

разрыва. Он, например, мог рассуждать о каком-нибудь пациенте, страдающем

маниакально-депрессивным психозом, или о меланхолике - и тут же перевести

разговор на Декарта, вообще на "помрачение мира" в Новое время. В поведении

маньяка, воспринимающего весь мир как нечто такое, что нужно присвоить себе,

покорить и "поглотить", Хайдеггер видел доведенную до патологической

крайности волю к власти, которая сама по себе есть неотъемлемый признак

Нового времени. На цолликонских семинарах речь всегда шла и о том, и о

другом: о душевных болезнях индивидов и о патологии современной цивилизации

как таковой. В безумии отдельного человека Хайдеггер видел отражение

безумной ситуации Нового времени.

Хайдеггер дружил с Медардом Боссом, но к его психотерапевтическим

услугам не прибегал. И, тем не менее, рассказал Боссу свой якобы

единственный, но часто повторявшийся сон. Хайдеггеру снилось, будто он

должен еще раз сдать экзамены на аттестат зрелости - тем же преподавателям,

которые когда-то их у него принимали. "В конце концов, - отметил в своих

записках Медард Босс, - этот стереотипный сон перестал ему сниться - после

того, как он (Хайдеггер. - Р. С.), уже в бодрствующем мышлении, сумел

осознать "бытие" в свете "события"" (ZS, 308).

534

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Перекликающиеся Кассандры. Адорно и Хайдеггер. Аморбах и "проселок". От

"жаргона подлинности" к подлинному жаргону шестидесятых годов. Говорение и

молчание об Освенциме. Интервью для еженедельника "Шпигель". Пауль Целан во

Фрайбурге и в Тодтнауберге.

В 1965 году состоялась радиотрансляция (теперь уже легендарной)

дискуссии двух собеседников, из которых один выступал в роли Великого

Инквизитора, а другой - в роли "друга человечества". Великим Инквизитором

был Гелен, его оппонентом - Адорно. Гелен: "Господин Адорно, вы, конечно,

видите здесь "проблему совершеннолетия" [1]. Вы и в самом деле полагаете,

что бремя фундаментальных проблем, связанных с ними рефлексивных усилий и

имеющих глубокие последствия жизненных ошибок, через которые мы с вами

прошли, потому что пытались "плавать самостоятельно", - что эту тяжелую ношу

нужно было доверить всем людям? [2] Мне бы очень хотелось это узнать".

Адорно: "На это я могу ответить совсем просто: да! Я имею некоторое

представление об объективном счастье и объективном отчаянии, и я сказал бы,

что до тех пор, пока людей будут освобождать от бремени и не признавать за

ними права на полную ответственность и самоопределение - до тех самых пор их

благосостояние и их счастье в этом мире останутся пустой видимостью, мыльным

пузырем.

1 Имеется в виду утверждение Канта, что просвещение есть выход человека

из фазы несовершеннолетия, то есть той фазы, когда он был неспособен

пользоваться собственным разумом без посторонней помощи. В книге Адорно и

Хоркхаймера "Диалектика Просвещения" шла речь о том, что сегодняшний

человек, став "совершеннолетним", превратился в ноль, которым манипулирует

культурная индустрия (см.: Реале Д., Антисери Д. Западная философия. Т. 4.

С. 562-564).

2 Сам Арнольд Гелен полагал, что человеческая жизнь нуждается в

руководстве и что функцию такого руководства должны выполнять социальные

институты (роль которых он сопоставлял с ролью инстинкта в жизни животных).

Основной проблемой индустриального общества Гелен считал значительную

деинституционализацию частной сферы в сравнении со сферой публичной

деятельности (см.: Григорьян Б. Т. Гелен. - В: Культурология. XX век. Т. 1.

С. 142-143).

535

Пузырем, который когда-нибудь лопнет. И когда он лопнет, это будет

иметь ужасные последствия". Гелен возразил, что мысль эта хотя и красивая,

но, к сожалению, годится лишь для утопической антропологии. Адорно ответил:

потребность человека в освобождении от бремени не является, как утверждает

Гелен, естественной антропологической константой, а представляет собой

реакцию на тот тяжкий груз, который люди сами же на себя и взвалили - через

посредство своих социальных институтов. Желая освободиться от неподъемного

груза, люди обращаются за помощью именно к той силе, что причинила им "зло",

от которого они страдают. Эта "идентификация с обидчиком" должна быть

выявлена. Ответ Гелена, завершивший эту дискуссию, звучал так: "Господин

Адорно... хотя, как я чувствую, глубинные исходные предпосылки у нас с вами

одни и те же, у меня сложилось впечатление, что ваша позиция опасна и что вы

имеете склонность внушать людям недовольство даже теми совсем немногими

вещами, которые - в нынешней катастрофической ситуации - еще остаются у них

в руках".

"Целое негативно" [1] - такую позицию занимали они оба. Такова была и

позиция Хайдеггера. Самое лучшее, говорил Гелен, - помогать людям осознать,

что они могут заниматься своими делами, "не обращая внимания на критику и

обладая иммунитетом против возражений со стороны"; но при этом их следует

освободить от чрезмерных рефлексивных усилий, из-за которых они, собственно,

и сталкиваются впервые с проблемой катастрофического состояния целого. Нет,

возражал Адорно, во имя освобождения мы должны поощрять людей к такого рода

рефлексии, чтобы они заметили, как плохи их дела. Один философ, Гелен, по

причинам в высшей степени рефлексивного свойства - а именно, потому, что не

видел никакой реальной альтернативы существующему положению вещей, - хотел

защитить людей от необходимости рефлексии; другой, Адорно, напротив, хотел

побудить их к рефлексированию - хотя и не мог предложить им никаких радужных

перспектив, кроме тех зыбких надежд на спасение, что еще сохраняются в

воспоминаниях о детстве, в поэзии, в музыке и в "метафизике в миг ее

крушения".

1 Формулировка Адорно, под которой он подразумевал "прежде всего

расколотость, трагичность реальности в XX в." (см.: Соловьева Г. Г.

Современный Сократ. - В: Путь в философию. Антология. М.: Университетская

книга, 2001. С. 354).

536

Примечательно, что такие разные философы, как Гелен, Адорно и даже

Хайдеггер, сходились в одном: установка, при которой взгляд обращен на

целое, катастрофична. Однако катастрофа, о которой идет речь, лишена аспекта

тревожности. С ощущением такой катастрофы можно жить, причем вполне

комфортно. Адорно видит в этом следствие двойного отчуждения человека: люди

отчуждены - и сверх того утратили сознание своей отчужденности. В

представлении Гелена цивилизация вообще является не чем иным, как

катастрофой в том ее состоянии, которое еще допускает жизнь. А для

Хайдеггера постав есть "посыл судьбы" (Geschick), изменить который человек

не властен. Фундаментальные проблемы технического мира в принципе нельзя

решить техническими средствами. "Только Бог еще может нас спасти", - говорил

Хайдеггер.

Итак, три Кассандры философского мира, угнездившись на горных вершинах,

откуда открывался вид на нехорошее будущее, перекликались друг с другом,

делясь своими мрачными предчувствиями; а у подножия этих вершин, в низинах,

жизнь шла своим чередом - люди усердно работали, подбадривая себя

возгласами: "Давай поднажми!".

В пятидесятых и начале шестидесятых годов сформировался "дискурс

катастрофы", мирно сосуществовавший с лихорадкой созидательного труда,

удовлетворением от уже достигнутого благосостояния, оптимизмом в малых делах

и на коротких дистанциях. Голоса критиков культуры вносили мрачный диссонанс

в бодрую деловитость процветавшей Федеративной Республики. К хору

недовольных принадлежали и голоса Адорно, Гелена, Хайдеггера...

Эти трое, каждый по-своему, участвовали в том безобразии, которое они

же и критиковали. Гелен хотел защитить общество от интеллектуалов - с

помощью интеллектуальных средств; Адорно рисовал пугающую картину

капиталистического отчуждения - и в то же время, чтобы упрочить положение

Института социальных исследований, по поручению руководства концерна

Маннесман изучал нравственный климат на предприятиях этого концерна;

Хайдеггер обличал велеречивые выступления против техники - в столь же

велеречивых выступлениях.

537

С Хайдеггером, желавшим быть критиком своей эпохи, произошло нечто

подобное тому, что случилось и с Адорно, - ему внимали как оракулу от

искусства. Его расположения добивались не только академии наук, но и

академии изящных искусств (позже та же ситуация повторится с Адорно).

Фундаментальную критику, которая не хочет стать политической и деликатно

обходит вопрос о своем отношении к религии, неизбежно воспринимают в

эстетических категориях. Когда в 1957 году берлинская Академии изящных

искусств обсуждала вопрос о принятии Хайдеггера в число своих членов,

преобладающее большинство академиков согласились с Гертрудой фон ле Форт,

сказавшей, что работы этого философа читаются как "великая поэзия". Вряд ли

Характеристики

Список файлов учебной работы