Jizn_po_sluxam_odna (522851), страница 16

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 16)

– Как я могу? Я не могу!..

– Нина, перестань!

– Я не могу перестать.

И перестала. Странное дело. Слезы покапали, как дождик на первое мая, когда солнце вдруг просто так заходит за тучу и эта туча, легкая, весенняя, не сулит ничего страшного, а, наоборот, обещает веселье, перемены, поворот на лето.

– Дим, – Ниночка шмыгнула носом. Хорошо бы вытереть его, чтоб на нем не повисла, боже сохрани, как у кролика, капля, но для этого нужно вытащить у него руку, а это никак невозможно – вдруг потом не возьмет?.. – Дим, а как ты думаешь, если мы в этой жизни развелись, на том свете мы тоже не увидимся?

– Дура, что ли?!

– Я все время об этом думала, – призналась Ниночка печально. – Ну, когда ты ушел. Я все время думала, что это так неправильно! Мы же не можем вот просто так взять и расстаться… навечно!

– Не можем, – согласился он негромко.

– А мы расстались.

– Да ничего мы не расстались. Я тебе звоню каждый день. Я утром, когда просыпаюсь, думаю сначала о тебе, а уж потом – что надо бы вставать, бриться и на работу!

– А что ты обо мне думаешь?

Это был вопрос – не просто себе вопрос!.. Этот вопрос как раз был «со смыслом», на грани тех самых игр, в которые Ниночка играть не умела, потому что когда‑то получила Димку в полное свое распоряжение и больше никогда и никем не интересовалась.

Так тоже бывает.

– Ди‑им! Что ты обо мне думаешь по утрам, а?

Он вдруг усмехнулся и стал похож на прежнего Димку, у которого не было отечных век, отвислых щек и нездоровой жабьей кожи.

– Ты знаешь.

– Я не знаю, – тут же ответила Ниночка и протянула привычно: – Я забы‑ы‑ыла!..

После этого тягучего «забы‑ы‑ыла!» бывший муж моментально съехал на обочину – сзади сигналили нетерпеливо и сердито, – кое‑как приткнул машину к фонарному столбу, решительно обнял Ниночку за шею, притянул к себе и поцеловал.

Сто лет Ниночку никто не целовал.

Она пискнула, придвинулась ближе, вцепилась в него и очень близко увидела его щеку, синеву под глазами, и услышала его запах, и ей захотелось его потрогать, и она потрогала.

Какая‑то штука мешала ей, ввинчивалась в бок, и Ниночка очень на нее сердилась, но быстро про это позабыла, потому что Димка целовал ее так, что ни о чем, кроме поцелуя, думать было невозможно, да и не хотелось, и не осталось сил.

Потом пришел потоп, потом была пропасть, потом простерлись пески, потом…

В виске стучало так сильно, что, казалось, весь мир сотрясается в такт ударам глупого Ниночкиного сердца, которое всегда билось только для Димки.

«Я не могу, – думала Ниночка неотвязно, – не могу, не могу!..» А что «не могу», она и сама не знала.

Дыхания не хватило, и она оторвалась от Димы, и столько горя ей доставило это разлучившее их движение, что она снова придвинулась и стала смотреть, близко‑близко.

– Не смотри на меня.

Ниночка все смотрела. Потом подняла руку и потрогала его, как завороженная.

– Не смотри на меня, – повторил он жалобно. – Ну, что ты уставилась!..

– Я тебя забыла, – тихонько пожаловалась Ниночка и потрогала его щеку, горячую и немного колючую от пролезшей щетины. А потом под глазами потрогала, где была синева, и еще висок, где пульсировала жилка. – Я забыла даже, как ты сопишь, когда целуешься.

– Нина, – он взял ее ладони, сложил между своими и сдавил. Хрустнули какие‑то косточки, Димка замолчал и посмотрел испуганно.

– Что ты хотел сказать?

Он вздохнул и спросил:

– Ты меня… разлюбила?

Ниночка смотрела на него во все глаза. Потом чуть‑чуть освободила пальцы и, как давеча, поскреблась ему в ладонь.

– Нина?

– Лег на пузичко у шкапа, – выговорила Ниночка и еще поскреблась ноготками, – притаился, чуть дыша. Коротка кошачья лапа, не достать карандаша!..

– Только там не на пузичко.

– А на что? Я не помню.

Он пожал плечами. Эти детские стишки про кота были из «прошлой жизни».

– По‑моему, на коврике, – морщась, сказал Димка и посмотрел на ее пальцы, царапавшие его ладонь, – лег на коврике у шкапа!.. Зачем мы развелись?

– Вот это ты у меня спрашиваешь?!

Да уж. Спрашивать у нее было по меньшей мере непорядочно и уж точно очень глупо, но ему больше не у кого было спросить!

– А как ты думаешь?..

– Что?

– Если мы с тобой… ну… просто попробуем… Может, у нас получится? Нет, я не говорю – сразу, но, может, постепенно… Если надо, я за тобой буду ухаживать… вот, в кино сходим… Хотя, конечно, я понимаю, это вряд ли…

Ниночка не стала делать вид, что ничего не поняла из его сбивчивой речи.

– Димка, – сказала она и вытащила у него свою руку, – ты понимаешь, что второго раза я просто не переживу? Ну, если все опять повторится? Я тогда пойду на Неву и утоплюсь. И тебе будет стыдно за то, что ты меня окончательно погубил.

Он вздохнул так, что куртка на груди поднялась горой. Вообще куртка на нем странно топорщилась, как будто под мышкой у него был автомат.

– Я не хочу тебя губить, – сказал бывший муж. – Я хочу попробовать все наладить. Раз и навсегда. И только с тобой.

– Только со мной, – повторила Ниночка. – А ту… другую… куда мы денем?

– Нина! – почему‑то очень громко закричал Димка. – Ну какая тебе разница, куда мы денем другую?!

– Я просто не могу быть… в списке, – сказала Ниночка с необыкновенной серьезностью и посмотрела ему в глаза. – Ни первым номером, ни последним. Может, кто‑то и может так жить, но точно не я. Ты это понимаешь?..

– Нина! – опять взревел бывший муж.

– А если понимаешь, – так же серьезно продолжала Ниночка, – то можно попробовать, Дима. Ну, в смысле наладить. Ну, то есть я не возражаю.

…В Екатерининском парке, до которого они все‑таки доехали, было просторно и холодно. Экскурсии уже не водили, и только одинокие царскосельские старушки в старомодных шляпках и вытертых пальтишках «совершали моцион» под сенью столетних лип да молодые мамочки выгуливали младенцев в ярких колясках, и по‑осеннему притихший парк отдыхал от летнего разухабистого безумства и улыбался Ниночке как старой знакомой.

Пластмассовые столы и стулья летнего кафе были грудой навалены на том берегу озера, и хмурые грузчики таскали их под навес, сильно гремели, и Нина с Димой туда не пошли. Чесменская колонна, возвышавшаяся на островке посреди озера, странным образом оказывалась то справа, то слева от них, а они все говорили и говорили друг с другом о том, что казалось им страшно важным.

Ну вот, например, нынче в парке стало очень много детей в колясках, раньше было значительно меньше. Или еще – где зимуют лебеди? Может, на острове, прямо под колонной, у них есть маленький домик, очень уютный? А в будке при входе раньше жила кудлатая вертлявая собака, и сейчас живет точно такая же – это та самая или ее дочь?..

И в кафе на Куйбышева они заехали – там было шумно, полно народу и пахло какой‑то вкусной едой. Сто лет они не были в этом кафе и, должно быть, выглядели неуместно – Ниночка в итальянской дубленке и Дима в дорогущей безвкусной куртке, которая топорщилась на груди, как будто под мышкой был припрятан автомат!..

Ниночка ела курицу руками, облизывала пальцы, и щеки у нее горели, и глаза блестели, и Димка не отводил от нее взгляда, и все было так хорошо, что невозможно было поверить в то, что они остались теми же, кем были и вчера, и неделю, и полгода назад – бывшим мужем и бывшей женой, которых неизвестно почему вдруг потянуло вспоминать старое!..

А потом он привез ее на Фонтанку, и тут оказалось, что ничего не кончилось!..

Это удивительно, в это почти невозможно поверить, но – нет, не кончилось. Они поцеловались, на сей раз очень быстро, чтобы никто не заметил, и, должно быть, из‑за спешки и конспирации поцелуй получился обжигающим, требующим продолжения сейчас же, сию же минуту!..

– Может, я заеду… потом? – выпалил бывший муж, рассматривая ее губы. – А, Нин? Ты же будешь дома? Или… не будешь?

– А?

– Ты вечером будешь дома? Можно мне… приехать?

Ниночка знала, что по всем правилам женской науки ни на что соглашаться нельзя. Что нужно его мучить. Что нужно довести до точки кипения – как будто он чайник! Нужно расставить искусные ловушки и терпеливо ждать, когда он угодит в них – желательно по очереди в каждую, чтобы продлить его мучения. Нужно заставить его страдать так, как страдала она. Нужно дать ему понять, что она – несмотря на поцелуи, Екатерининский парк и кудлатую собаку, которую он гладил рукой в перчатке, – так же недоступна для него, как Пэрис Хилтон для каирского таксиста.

Все это Ниночка отлично знала и поэтому сказала – в полном соответствии со своими знаниями:

– Я буду тебя ждать. Ты приезжай, пожалуйста, Дима.

Он все смотрел на нее, никак не мог оторваться.

– У тебя же есть ключи?

– Что?

– Ключи от квартиры у тебя есть?

– А? Да, конечно.

– Ну вот. Ты можешь приехать, когда тебе захочется. Только не слишком рано! Я все‑таки обещала Катьке сходить на эту чертову вечеринку, но я постараюсь оттуда убежать. Я ее там оставлю и часов в десять приеду. Хотя ты можешь раньше приехать и просто меня подождать. У тебя же есть ключи?

– Да. У меня есть ключи.

…Ночью в милицию позвонили Ниночкины соседи. Какая‑то обезумевшая женщина кричала в парадной, и они вышли посмотреть. Женщина кричала, стоя у дверей Ниночкиной квартиры. Сама Ниночка лежала почти у порога, в луже черной и страшной крови – у нее было детское недоумевающее лицо и розовые щеки, как будто она и не думала умирать!..

Глеб нисколько не удивился, когда таможенный начальник Вадим Григорьевич позвонил и пригласил его поужинать.

Видно, проконсультировался у кого следует, указания получил и теперь жаждет их выполнить. Причем немедленно. На встречу Глеб согласился, хотя ему не слишком хотелось в ресторан. Он предпочел бы «ответный визит» – по правилам игры было бы отлично, если бы начальник прибыл к нему в «Англию». Впрочем, настаивать Глеб Петрович не стал. Ресторан так ресторан, он и в ресторане дожмет брыкающегося Вадима Григорьевича в одну минуту!.. Да и те, у кого Вадим Григорьевич консультировался, видимо, поняли все правильно, раз отреагировали так быстро, и Августа Романовича, не к ночи будь он помянут, не пришлось беспокоить понапрасну.

Глеб размышлял таким образом, стоя в своем номере, выходящем окнами на Исаакиевский собор, и ему казалось, что Исаакий каким‑то образом принимает участие в его мыслях, пожалуй, даже помогает ему размышлять, и в этот момент позвонил Ястребов.

Такие звонки случались нечасто, а когда Глеб бывал «на задании», почти никогда. По старой фээсбэшной привычке он все свои командировки называл «заданиями».

– Да, Александр Петрович.

– Да, Глеб Петрович.

– Здравствуйте.

– Привет. – На заднем плане за низким ястребовским голосом явственно слышались какие‑то голоса, смех и отдаленный писк. Начальник явно был не один и не в кабинете.

– Как наши дела, Глеб Петрович?

– Понемногу двигаются.

– Куда?

– В направлении финиша, Александр Петрович. – Глеб никак не мог понять, чего именно ждет от него шеф – детального отчета, это было на него не похоже, или какой‑то сногсшибательной информации, которой Глеб покамест не располагает. Да и вообще – зачем он звонит?! – Я был в таможенном комитете, попросил начальника наш вопрос решить в самые короткие сроки. Мы с ним сегодня еще раз должны все обсудить.

Писк и визг на заднем плане усилились.

– А ты ему сказал, чтоб он больше так не делал, а то я его в угол накажу, начальника‑то этого? – Ястребов повысил голос, перекрикивая шум.

Глеб невольно тоже стал говорить громче.

– Сказал, Александр Петрович!

– А он? Понял, как ты думаешь?

– Боюсь, что не до конца, – искренне ответил Глеб. – Но я ему еще раз скажу!

– Мы прилетим послезавтра утром, – неожиданно заявил Ястребов. – Ты мне тогда все подробнее расскажешь. Договорились?

Глеб ничего не понял.

Ястребов послезавтра утром прилетит в Питер?!

Начальник службы безопасности знал о поездках своего шефа все – поездки обсуждались на совещании в начале каждого месяца, так было заведено. Заранее распределялись роли: кто именно летит с Ястребовым в Москву, кто в Женеву, а кто на Чукотку.

Почему‑то всегда выходило так, что на Чукотку лететь хотят все, а в Москву никто. Вот интересно, почему так?..

Начальник службы безопасности знал о поездках своего шефа все – и ничего не знал о том, что тот собирается в Питер!.. Более того, Глебу совершенно точно известно, что Ястребов всю неделю должен пробыть в Москве и после встречи с президентом вернуться в Белоярск. О визите в Питер не было никакой речи!..

– Я не понял, Александр Петрович, – осторожно сказал Глеб. – У меня какие‑то проблемы?

– У тебя?! Нет у тебя никаких проблем, кроме одной – твое начальство неожиданно прилетает. Конец твоей казацкой вольнице! Выгоняй из номера всех голых девах, начинай работать.

Характеристики

Список файлов книги