Автореферат (1149091), страница 3
Текст из файла (страница 3)
Контекступотребления слова мера позволяет связывать его значение с единственнымвозможным способом познания для софиста—чувственным восприятием.При этом на основании фрагментов Аристотеля и Симпликия, посвященныхнечувственным геометрическим и материальным объектам, можно сделать12вывод, что для Протагора первые суть не самостоятельные априорныесущности, но мысленные абстракции, полученные в результате исходногочувственного опыта и идеализированные в процессе развития индивида всоциально-языковой среде. Последнее положение вполне согласуется своззрением, к примеру, Уилларда Куайна.
Мерой может быть исключительномера чувственно-социального опыта, укорененного в языковой среде ивыпавшего на долю конкретного индивида. Такое понимание меры можетпривести к согласию между разными индивидами или группами таковых и,следовательно,использоватьсявразныхдискурсах—научном,политическом, религиозном и т.
д. Мера — это то, что договорившиеся людиили отдельный человек таковым считают.Что касается термина человек, то он может пониматься и как конкретныйчеловек, и как человечество в целом, и как группа людей — полис, например.В случае «Теэтета», где даются примеры субъективности чувственноговосприятия, можно говорить о понимании слова человек исключительно впервом—субъективном—смысле (Dillon). Марио Унтерштайнер считает,что термин человек в учении Протагора эволюционирует от индивидуальногозначениядовсеобщего.альтернативнуюОнпытаетсяреконструкциюдоказатьсочиненийэто,софиста:Унтерштайнеру, Протагор написал только два сочинения—представивсогласно«Истина» и«Антилогии», а наименования трудов, приписываемых софисту ДиогеномЛаэртским, по Унтерштайнеру, суть не что иное как заголовки отдельныхглав«Антилогий»;взависимостиоттематикиигипотетическойреконструкции содержания этих глав меняется и объем и содержаниепонятия человек.Во втором разделе первой главы «Антилогии.
Невозможностьпротиворечия. Человек-мера» продолжается разбор высказывания очеловеке-мере, но уже в свете высказывания о двойных речах (δύο λόγους εἶναι13περὶπαντὸςπράγματοςἀντικειμένουςἀλλήλοις)иневозможностипротиворечия (οὐκ εἶναι ἀντιλέγειν).Чтобы о каждом предмете можно было что-то сказать не только двоякимобразом и непротиворечиво, как подразумевает это высказывание, но вообщечто-нибудь, нужно исследовать способ познания этого самого предмета. Наосновании анализа примера с ветром из «Теэтета» и некоторых других местстановитсяочевидным,чтовосновепознанияПротагоралежитчувственность, но отнюдь не основанная на гераклитовской текучести, какполагал или делал вид, что так считает, Платон, и что ее приписываниесофисту является всецело измышлением философа (Babut, Cornford,Woodruff). Протагор мог лишь воспользоваться учением эфесца как наиболееудобным способом опровержения элеатов (Schiappa).
Как Протагор, так иГераклит понимают айстесис не как элементарную чувственность, но какосознанное восприятие или способность на основании чувственного опытаконструировать вполне абстрактные объекты—например, математическиесущности. Поэтому айстесис может быть приравнен к знанию как таковому.Слово πράγματα может толковаться очень широко и в самом общемсмысле означать то, что и понимали под ним греки,—опыт (Untersteiner).Равным образом χρήματα всегда отсылает нас к кому-то, кто пользуется этойсамой πρᾶγμα, т. е. человеку: χρήμα = πράγμα ᾧ χρήταί τις (Wiśniewski).Человек есть мера вещи, поскольку последняя не существует без первого.Высказывание о двойных речах и невозможности противоречия обладаютгенетическим родством, они вытекают друг из друга, поскольку, еслиневозможно противоречить, значит обо всем можно сказать как минимум дваслова.
Перед тем как стать смысловым ядром антилогики, глагол ἀντιλέγεινпретерпел следующую смысловую эволюцию: от (1) возражения через (2)говорение обратного на основе некоторого социального равенства, далее,через (3) риторико-политическую функциональность и убедительность14принимать или не принимать решения с серьезными политическимипоследствиями, к (4) диалектическому, или философскому, контексту, вкотором антилогия должна устранить одно и утвердить другое теоретическоевоззрение или просто сказать, что́ есть (Rankin). Ступень 3 и 4 уже подпадаетпод ведение искусства антилогики. Протагор, при помощи высказываний оневозможности противоречия и о двойных речах, то, что уже давно былоизвестно поэзии и поэтам и философам, например тому же Гераклиту,некая всеобщая—т. е.двойственность и относительность, царящие в бытии(бинарные оппозиции: добро/зло, война/мир и т.
д.),концептуально, на формально-логическом уровне,——выразил болеетак, чтобы эти егосентенции в качестве отчеканенных формул могли быть применены клюбому наличному бытию, к любому единичному факту жизни или к любоймножественности таких фактов. В итоге доктрина о двух противоположныхлогосах может рассматриваться как зарождающаяся версия логическойформы Р и не-Р (Schiappa). Исследование оппозиционных аргументовлогосов как укорененных в лингвистической и логической сферах сталопередовымшагомквозможностиформализациионтологическихсоставляющих реальности, бытие этих логосов стало рассматриваться каквозможность осуществлять предикацию по отношению к вещи в строгологической форме.
Смысловой резонанс, в который вступают высказываниео человеке-мере, двойных речах и невозможности противоречия приводит кследующим предварительным заключениям:1. Постулирование доктрины о человеке-мере ведет к а) невозможностипротиворечить, поскольку у всех по всякому поводу есть свое мнение, и одномнение не может быть более истинным, чем другое, ибо б) отсутствует какойлибо внешний, лучше сказать, экстралингвистический критерий, на основаниикоторого можно было бы сделать предпочтение в ту или иную сторону, т. е. нет«объективности», которая бы не зависела от человека, поэтому все замыкается15в сфере языка.
Истиной является то, во что люди верят, поэтому и несуществует ложных верований (Day).2. Язык и основанный на нем праксис,будучи явлениями социальными,выступают вместе с обществом единственными критериями, на основаниикоторых может быть сделан выбор в пользу того или иного решения иливоззрения. Язык и праксис образуют две простейшие лингво-практическиесовокупности: κρεῖττον λόγον → более убедительно → хорошо; ἥττον λόγον →менее убедительно → плохо.3.
Категории «убедительно» и «не убедительно» всецело относятся криторической практике, в рамках которой на основании аргументовдляобсуждения может быть предложено мнение, которое либо принимаетсябольшинством, либо отвергается им. В первом случае мнение или положениевходит в повседневный обиход и становится общепринятым до тех пор, покаоно полезно, т.
е. до тех пор, пока люди его таковым считают, а таковым онибудут считать его до тех пор, пока не появится другой оратор и не предъявитаргументы, опровергающие предыдущее мнение. В последнем случае системаценностей и предпочтений частично или даже полностью может быть измененапо воле большинства, убежденного оратором.Так или иначе, но здесьнеобходимонежелиучитыватьскореесоциальный,индивидуальныйприоритет, поскольку риторика действует по преимуществу в сфереколлективных верований,которые в свою очередь уже продуцируютиндивидуальные. Т.
е. общественное первично — будь то город или социальныйкласс, хотя в «Теэтете» Протагор и не дает четкой дистинкции междусоциальным и индивидуальным (Reinhardt). Если говорить об истине, то,будучи относительной, она является таковой не для индивида, но сначала—для социума, а потом только для индивида, и уже не относительной, но вполнеобъективной как для социума, так и для индивида, после того, как она прошлагорнило риторической убедительности и плотно засела в душах людей.164. Вопрос об истинности и ложности в данном случае снимается, несмотря нато, что для большинства, на мнении которого и основывается вышеуказаннаяконвенция, это и может предстать как истина или ложь, или добро и зло.Оратор же прекрасно понимает, что «одно лучше другого, но ничуть неистиннее». Тем не менее, вопрос об истине и само это слово звучит в устахоратора, однако продолжая функционировать только в социальном дискурсе иданном контексте в качестве общего места илитопоса, т.е.
сугубориторического приема. Таким образом, истина — ситуативна, контекстуальна и,следовательно, конвенциональна.Все это, и не только, содержится вследующем, предельно плотном с точки зрения смысла и в то же времяпредельно ясном, высказывании Протагора: «…ведь то, что каждому городупредставляется справедливым и прекрасным, то для него и есть таково, пока онтак считает. Однако мудрец вместо каждой дурной вещи заставляет достойнуюи быть, и казаться городу справедливой».
Фактически это есть та же декларациячеловека-меры, только сказанная по-другому.5. Отсюда следует важный вывод: быть и казаться суть одно, противостояниесущности и явления, формы и содержания исчезает. И это так потому и толькопотому, что в рамках софистического дискурса человек не имеет доступа кмиру-самому-по-себе, или к сущности вещей, но всегда пребывает в сфереявлений, которая окутана покрывалом языка и риторики как высшей формы егоинтенсивности.В третьем разделе первой главы «Экзистенциальная трактовкачеловека-меры:М.Хайдеггер»данаоригинальнаяинтерпретациявысказывания о человеке-мере, представленная М. Хайдеггером: «Для всех“вещей” (т.
е. всего того, что человек имеет в пользовании, употреблении ипостоянном обиходе—χρήματα, χρήσθαι) человек,—говорит Хайдеггер,(каждый конкретный) является мерой, для вещей присутствующих,——что ониприсутствуют так, как они присутствуют, а для тех, которым не дано17присутствовать,философа——что они не присутствуют».
Άνθρωπος для немецкогоэто тот, комунечто кажет ся (себя). Он выступает недекартовским субъектом, но созерцателем и свидетелем бытия и сущего. Меройчеловек является потому, что каждый раз дает «кругу непотаенного, для каждойчеловеческой самости ограниченного, стать основной чертой своего бытия». Втой мере, в какой сущее может быть открыто человеком и через человека, оно иприходит к бытию — к несокрытости, или явленности. Предельно огрубляя, этоможно выразить так: сколько человека, столько и сущего. Протагор, согласноХайдеггеру, ограничивает непотаенность сущего внутримировым опытом, длякаждого человека уникальным и неповторимым.В четвертом разделе первой главы «Полис и риторика» показанафундаментальная укорененность греческого политического и социальногобытия в говорении.