Автореферат (1148274), страница 5
Текст из файла (страница 5)
S. 42.16одно из устремлений утопической мысли начала XX века, акцентирует свое внимание напроблеме поиска «нового человека», который в его эксперименте, равно как и вантропологической «программе» немецкого кабаретиста, поэта и писателя Эриха Мюзама(1878-1934), а затем и ранних экспрессионистов, в частности, Людвига Рубинера (1882—1920) и Иоганнеса Бехера (1891-1958)28, должен выйти со дна общества.В «Другой стороне» во многом повторяются принципы устройства жизнисуществовавшей с 1900 по 1941 швейцарской колонии Монте-Верита, описанные в эссеМюзама «Аскона»: превалирование немецкого языка, «исключительные личности иоригиналы» среди жителей, вегетарианская диета и близость к природе, отсутствиепотомства. Но если Мюзам лишь мечтает о превращении Асконы в место прибежища длябудущих «новых людей», которые должны выйти со дна общества, из среды бездомных,проституток, воров, художников, то Кубин осуществляет в своем Перле эту идею,населяя его различного рода «аутсайдерами», концентрируясь наобитателях«неблагополучного», пользовавшегося дурной репутацией Французского квартала.Однако антропологическая утопия терпит крах: используя типично пражский мотив«выбрасывания в окно» (дефенестрации), Кубин развенчает как образы обоих художниковв романе, так и образ падшей женщины.
Население города, нацеленное на поиск«непостижимой основы сущего» (10), превращается в завсегдатаев гигантского борделя,черты которого приобретает все пространство Перле, где практикуется так называемый«общественный сон», предполагающий размещение незнакомых прежде людей в общихпалатках и под одним одеялом.Отдельные компоненты габсбургского мифа (Клаудио Магрис), среди которыхобраз бессменного правителя Франца Иосифа и бюрократическая система, находятпространственное воплощение в образах замка Патеры и архива.
Властелин Патера,будучисинонимичензамку,выступаетпосредникоммеждуего«закрытымпространством» и окружающим городом. Фантастические мотивы волшебного портрета,сильной руки, всевидящего ока, вездесущего полипа, связанные с осуществлениемвластных устремлений повелителя, отсылают к австро-венгерскимреалиями временмонархии, указывая на близость Патеры фигуре австрийского императора. В свою очередьархив,выступающийсимволомрефункционализируется, превращаясьавстро-венгерскойв источникбюрократии,вроманепроисхождения зоологическихдиковин: нового вида книжной воши и нового вида бюрократов, а также в местозарождения сонной эпидемии, отсылающей не только к известной сказке Перро, но и кавстро-венгерской реалии «сна в бюро», ярко представленной в романе Кафки «Замок»,28Fähnders W.
Anarchismus und Literatur. Stuttgart, 1987. S. 180.17или к упоминаемой Баром в эссе «Вена» национальной специфике австрийцев, длякоторых сон является пространством для осуществления мечты о настоящей, живой,активной жизни29.Отождествление города с музеем в романе Кубина имеет под собой различныеподоплеки, отсылая и к расхожей формуле резиденции-музея, закрепленной на рубежевеков за Мюнхеном, и к его архитектурному эклектицизму, и к формирующемуся в этотпериод критическому отношению к институции музея, нашедшему выражение, например,в книге Юлиуса Лангбена (1851-1907) «Рембрандт-воспитатель» (1890) или в позициимюнхенского «Векрбунда», ратующего за максимальное сближение искусства и жизни.Одновременно музеализация города может быть проинтерпретирована как ирония авторанад очевидной стагнацией в художественной жизни Мюнхена начала века, прозванногоМайриком «городом искусств с пуговицами из оленьих рогов»30, где к 1900-м гг.
еще ниразу не выставлялись французские импрессионисты, в жанре портрета главенствуетстаромодная школа Франца фон Ленбаха (1836-1904), а спросом у публики пользуютсякопии и реплики старых мастеров.Возникающие в результате совмещения сфер культуры и природы, городскогопространства и его институций, а также самих институций между собой гротескнофантастические хронотопы, обнаруживая связь с традицией литературной фантастикиэпохи, выступают не только свидетельством распада цельности города, но одновременноприобретают значение метафор, высвечивающих определенные культурно-историческиеявления, в иносказательной форме указывающих на фобии и страхи современнойкультуры.Так,подоплекойгорода-муравейникапослужиликакстрахпередбиологической угрозой и деградацией человеческой личности, так и конкретная опасностьтехнизации и анонимизации Европы, подпадающей под влияние американской культуры,нашедшая отражение в мюнхенском «Ежегоднике по духовным движениям» («Jahrbuchfür die geistige Bewegung», 1912).
В свою очередь, образ города-болота, восходящий кдревнему культу матери-земли, ассоциируется в романе и с гнетущей, губительнойурбанистической атмосферой, и с состоянием стагнации в жизни и искусстве, но и сбаварским местечком Мурнау, располагающемся на одном из самых крупных болот вЦентральной Европе Мурнауэр Моос, где в купленном Габриэлой Мюнтер в 1909 годудоме собирается общество близких Кубину русских художников-авангардистов, средикоторых Алексей Явленский, Марианна Веревкина, Василий Кандинский.29Об этом: Magris C. Der Habsburgische Mythos in der österreichischen Literatur.
Salzburg, 1988. S.124.Meyrink G. Der heimliche Kaiser. Fragment (Kapitel XII aus dem „Roman der XII“, geschrieben 1907) //Meyrink G. Fledermäuse. Frank E. (Hg.). München, 1981. S. 315.3018В третьей главе работы «Город и герой» в центре внимания окажутся такиегротескно-фантастические трансформации города, которыегероя-художника,«обживающего»чуждыйемувначаленаходят отклик в судьбемирЦарствагрезиобнаруживающего все больше точек соприкосновения с ним. Город на рубеже вековстановится тем новым фактором, который формирует внутренний мир героя.
Художникрассказчик в романе Кубина, от лица которого ведется повествование, может бытьотнесен к типу наблюдателя, фиксатора событий, фланера, для которого, словамиВальтера Беньямина, «улица становится <...> квартирой, где он чувствует себя так жеуютно, как буржуа – в своих четырех стенах»31. Фланирующий по улицам Перле геройхудожник, наблюдая и рефлектируя сцены и события городской жизни, сам попадает под«превращающее» влияние его гротескно-фантастической топографии, в результатепогружения в которую обнаруживают себя новые сущности его собственной натуры.
Каксправедливо замечает А.А. Гугнин,«внутренний движущий центр романа –развивающееся сознание героя, претерпевающее метаморфозы по мере «опускания» вглубины бессознательного. На определенных ступенях этого «опускания» герой обретаетспособности ясновидения, он прозревает, становится визионером»32.Специфика героя выявляется на фоне хронотопов города-кладбища, городазоосада, города-сказки и города-помойки, которые, с одной стороны, свидетельствуют оразрушении города, с другой,способствуют открытию «других сторон» жизни, недоступных художнику ранее сфер женского, анималистического, детского, которые оносознает как новые стороны собственной личности, своего многоликого «я».На гибель Царства грез в аспекте естественного круговорота уже было указано В.Рашем33.
Однако в романе Кубина «неразрывная взаимосвязь» между полисом и могилойприобретает особые формы, выступая константной характеристикой Перле, где жизнь исмерть, строительство и разрушение, старое и новое не следуют одно за другим, аоказываются синхронны друг другу, находя выражение в гротескно-фантастическихмотивах живого мертвеца, а также женщины-смерти, снискавшего особую популярность вкультуре рубежа веков. Мотив женщины-смерти варьируется в романе в образахженщины-города, женщины-паука, фаланги смерти, обнаруживая многочисленныепараллели в произведениях современных Кубину фантастов, в частности в рассказе«Весть» Оскара Шмитца, в романе «Альрауне» и в рассказе «Паук» Г.Г.
Эверса, врассказах К.Х. Штробля «Склеп на Пер-Лашез» (1917) и «Злая монашка» (1911).31Беньямин В. Шарль Бодлер. Поэт в эпоху зрелого капитализма // Беньямин В. Маски времени. СПб., 2004.С.82-83.32Гугнин А.А. Альфред Кубин. С.106.33Rasch W. Die literarische Décadence um 1900. München: Beck, 1986. S. 124.19Одновременно гротескный мотив женщины-смерти, связанный в романе с образомМелитты, способствует осознанию художником его собственной автономности иидентификации себя как с мужским, так и с женским началом34, что в литературе нарубеже веков осознается как необходимое условие для творчества. Таким образом,путешествие героя по Царству грез выливается в череду событий, ведущих кпреодолению смерти и, в итоге, к раскрытию ее притягательной и одновременнопреображающей силы.Двойственность героя реализуется и в связи с процессом его зооморфизации,которая осуществляется синхронно превращению города в «гигантский зоосад» (183),«рай для животных» (181).
Контекст человеческого и анималистичного в романе Кубинаотождествляется с состоянием нависшей над человеком опасности, связанной с влияниембольшого города как в «Парижских тайнах» Эжена Сю, а затем в литературеэкспрессионизма,а также отражаетположения об аналогиях между людьми иживотными, развиваемые в работе «О последних вещах» («Über die letzten Dinge», 1903)Отто Вайнингера,которого Кубин называл «величайшим человеком столетия».Гротескно-фантастическим образам женщины-обезьяны и женщины-кошки, которыехарактеризуют регрессивность героинь романа, противостоит образ художника-собаки,свидетельствующий, напротив, о его сверхчеловеческих способностях. Художник-собакавоплощает собой расхожее на рубеже веков представление об особой роли запаха,развиваемой в работах немецкого дарвиниста Густава Йегера (1832-1917), известногосвоими оригинальными воззрениями на сущность отдельно взятого человека, животногоили растения, которая определяется особым веществом или материалом, получившимнаименование «запаха души» 35 .
Развитые обонятельные способности, свойственныесобаке, к которым апеллирует Йегер, провозглашаются в романе Кубина необходимыминструментарием для человека, стремящегося познать во всей полноте окружающий егомир.Ретроспективное Царство грез, где носят кринолины и царит мода на «старуюмебель», иллюстрирует не только концепции английского эстетизма, отраженные вработах Вальтера Пейтера, но и мысль о возможности возвращения в детство, к мирусамых ранних впечатлений, имеющих ключевое значение и для самого автора,отметившего однажды, что он описал в романе «пережитое им самим»36. Погружение во34Müller G. Magnetismus und Erotik.
Bemerkungen zu Kleist, E.T.A. Hoffmann, Thomas Mann und Alfred Kubin// Freiburger Universitätsblätter. 25 (1986).H.93. S.75-85. S.66.35Об этом. см.: Neue deutsche Biographie. Berlin, 1974. B.10. S.269. Weinreich H. Duftstoff-Theorie. G.Jäger(1832-1917). Vom Biologen zum Seelenriecher. Stuttgart, 199336Цит.по: Hoberg A. Aus halbvergessenen Lande // Hoberg A.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
