Автореферат (1145182), страница 7
Текст из файла (страница 7)
Взгляд мира проявляется в человеке, он пробуждается в нем,прорывая собой темный покров «дремоты» вещности.Вовторойглаве«Бытиекактяжесть,иличувственноеускользаниепервоматери (и)» материя и тело характеризуются через понятие тяжести, позволяющееобъяснить ряд значимых явлений культуры. В частности, устанавливаются причинынеподвластности тела сознанию в случае использования в культуре разнообразныхрационализированных техник его подчинения.В 1 параграфе «Деонтологическая онтология» уже отмеченная амбивалентностьтелесного бытия человека тематизируется через понятие «тяжесть».
Онтология тяжестипозволяет понять особенности процесса установления и закрепления социокультурныхсвязей, груз которых нередко оказывается для человека непосильной ношей. Преодолениечеловеком этой невыносимости обеспечивается раскрытием сущности отношений сДругим, включающих в себя телесно-переживаемую чувственность.Если само по себе телесно-наличное бытие мыслить только функционально, то егоуделом будет замыкание в своей нумерической единичности, безучастной ко всему иномусуществованию. На этом основании человек не может ни развивать свою собственнуюжизнь, ни формировать социальную и культурную среду.
Эта провальная, приносящаястрадание сторона человеческого существования в силу ее неустранимости дает о себезнать на всех исторических этапах. Но помимо этого существуют иные основания,удерживающие человека в бытии: 1) экзистенциальная решимость разорвать замкнутость28на своей единичности, порвать с частностью своего существования, и 2) вера в Другого,встреча с которым возможна.В акте утверждения себя как единичного существования содержится источникжизненных сил для большего, нежели поддержание своей индивидуальности. Изначальноэтих сил хватает для производства своего одиночества, материально-культурных средствудовлетворения нужд своего тела.
В осуществлении этой потребности происходит важноеосознание разотождествления, когда мир овнешняется и превращается в «совокупностьпищи», все же выводящей человека за самого себя. Но выход оказывается иллюзорным,потому что пища все также служит нуждающемуся в ней.
Спасение, смысл которого в том,чтобы порвать с одиночеством, обременяющим существование, не приходит.Пределом этой амбивалентной ситуации, всегда культурно проигрышной длясубъекта и удостоверяющей его болезненную замкнутость на себя, является мучительноесмирение перед таким положением дел. Страдание становится смертельной мукой. Моесобственное существование, свободно взятое на себя, удостоверяет свою кажущуюсянепреодолимую тяжесть. Любой поиск и изобретение избавления от себя на своихрационально-выстроенныхоснованияхоборачиваетсялишьсимуляциейвыхода.Действительно разрывающим эту тотальность связи с самим собой становится смерть.
Но ив ней, несмотря на то, что достигается некий «имманентный» предел для существующего,для последнего не наступает совершенного ничто, потому что мир вместе с ним неисчезает. Искомого выхода в абсолютное ничто нет, потому что такого ничто просто несуществует,а именно в нем мыслилось избавление от страдания пребывания водиночестве. Но несмотря на то, что абсолютного ничто нет, спасение все жевозможно. Более того, можно сказать, что оно необходимо, ибо иначе не было бы сил длясуществования и созидания культуры. И спасение - Другой, дающий о себе знать черезтело, через потаенные в нем возможности преобразования касания в ласку. В философии Э.Левинаса это трансцендентное, даруемое через имманентное, исходит от событийности,которая в культуре закрепляется символами «Женское» и «Отцовство».Женское как тайна не уничтожает субъекта, что происходит в последующей встречесо смертью (другое), не объективирует его, а ведет к отцовству, преодолевающемуприкованность и к себе, и к абсолютно чуждой мне смерти.
Этим окончательноустанавливается Другое как другое, но уже не как абсолютно чуждое мне.Другое приходит «изнутри» самого субъекта, что выражается в поиске субъектомспасения (как смерть относится к моей сущности, так и моя нужда в ласке говорит о ее«принадлежности» мне).
Этот поиск может быть безотчетным, без знания самого искомого,29где и в ком оно будет найдено. Но появляется Другой, дающий о себе знать телесно. Ласкаоказывается существенным моментом обозначения события встречи с Другим, т. е. ласка своеобразный род телесности, отличный от телесности, которая имеется у существующего,господствующего над ней. Это телесность Другого, в которой загадочно совмещаютсясознание, материальность и тайна (ускользание).Именно через трансцендентное (Женское, по Левинасу) определяются культурнозначимыефеноменыисторическогосуществованияи коммуникации,утверждаетсяонтологически множественное существование в противовес тотальной включенности вонтологически господствующее Единое.Во2параграфе«Сопротивлениетела:перспективыпреодоления»конкретизируется ситуация ускользания и неподвластности тела, что позволяет выявитьограниченность понимания тела, согласно которому тело имеет лишь функциональное иинструментальное значение для культуры.
В главе очерчиваются имеющиеся основаниядлятакихоценоквсвететеоретическихположений,касающихсяразвитиязападноевропейской живописи и техники.Культивирование отдельных технических средств (например, прямой перспективы),используемых в живописной практике, привело к образованию подводных теченийсопротивления тела, так как его с помощью разрабатываемых приемов стремились«опрозрачить» и «приручить». Тело, как ресурс бытия, действительно, с одной стороны,всегдавыступалопрепятствиемипомехойдляреализацииидеальныхпроектовчеловеческой мысли, достижения торжествующего царства духовной культуры, обретенияцелостности реальности (полноты бытия).
Однако, с другой стороны, именно ономанифестирует эту целостность самим фактом своего существования (оно уж е здесь как«свершившаяся» целостность, хотя еще пребывает в развитии и постоянно ускользает), чеми побуждает способность воображения продуцировать этот «недостижимый» идеал.Тело в новоевропейской культуре нередко оказывалось простым средством,запущенным в оборот для реализации определенной, рационально оформленной стратегииобретения идеала (для которой и вырабатывался изощренный инструментарий), но врезультате, в этом обороте оно стало превращаться в содержание.
Интеллектуальноподкрепленное включение в живопись прямой перспективы - это предложение новогоэффективного средства, позволяющего добиваться в творческом процессе поставленныхсверхзадач. История совершенствования мысли, пронизывающей это средство, приводитего к тому, что оно мыслится в качестве содержания (сообщения), которое должно сделатьпрозрачной ранее замутненную предрассудками реальность.30Эксперимент с прямой перспективой, нацеленный помимо прочего на достижениебольшей реалистичности вотражениидействительности,привелк пониманиюобратного: единственный способ схватывания самого тела при посредстве мышления фиксация его в моментах культурного сбоя мышления, в ситуациях его разрывов, впрерывностях акта мышления. Именно в такого рода лакунах обнаруживает себя самотелесное.
Не в мышлении тела, а в разрывах мышления о нём.В современной культуре к такого рода прерывностям, порождаемым в том числеискусственно,относятмногообразныепрактики-перформансы,инсталляции,политические провокации, производство боли и насилия и т.д. Все они, так или иначе,всегда ориентированы на обретение истины присутствия, на возвращение человекупереживания его тела. Такой дискурс о телесности раскрывает нам особенности и характервозникающих как специфических типов социокультурных отношений, так и определенныхметафизических приоритетов в философии, позволяя в новых условиях обретать пути(методы) осмысления человеком самого себя.
Но этот же феномен отчетливо проявляетсяуже в ренессансных теориях искусства.Когда мы изучаем ювелирно отточенную технику письма фламандцев, очевидноочарованных методически выверенной рефлексией нарождающейся науки эпохи Новоговремени, мы замечаем, насколько безуспешными оказываются их усилия математически ифотографически строго отразить предмет изображения. Пропасть разверзается еще больше,когда цифровые 3D-технологии предлагают нам погрузиться в сконструированнуюреальность, якобы максимально приближенную к нашему повседневному восприятиюжизни. Развитие технологии позволило достигать почти что полноценного переживанияартефактов как реальности, превращая тем самым искусство в аттракцион.
Притягивая(at-traho - лат.) к себе подобными трюками, псевдомагическими и квазимистическимиэффектами, в нашем восприятии оно становится сродни чуду, которому мы дивимся, ноуже не как чему-то таинственному, а как тому, что предъявило себя целиком наповерхности, в которой можно просто раствориться, удобно расположившись в креслеперед экраном или монитором. Обласканные его прикосновением (attrectatio - лат.) от насуже особо ничего и не требуется, ни сосредоточения для понимания, ни внутреннегоусилия для осознания выраженных эмоций творца и пережитых собственных эмоций.Однако при всем ошеломляющем впечатлении от иллюзорной достоверностипогружения, мы ловим себя на том, что воспроизводимая реальность ничего общего сокружающей нас реальностью не имеет, - хотя именно она взята в качестве модели. Как ифламандцы,мыполучаемвсетотжерезультат-симулякр,какследствие31санкционированнойкультуроймечтыопродуктивностирефлексии,способнойпроизводить счастье в отрыве и вне учета своих пространственных и телесных границ.Такое рассмотрение вновь возвращает нас к теме «ничто», которое имеет полноеправобытьистолкованочерезметафизическоепонятиеповерхности,границы,существующей, но не так, чтобы позволить какому-либо сущему ее занять, ибо граница не просто место, которое одновременно соединяет и отсоединяет сущее.