Диссертация (1145159), страница 4
Текст из файла (страница 4)
Между картиной и словами невозможен эквивалентныйобмен». Дэвидсон Д. Цит. соч. С. 190.17демонстраций недискретный образ (зрительный или акустический) составляетимплицированное посредствующее звено между двумя дискретными словеснымикомпонентами» 10. Это замечание можно считать уточнением (или жеопределенной вариацией) мысли Дэвидсона, поскольку столкновение логическогои чувственного компонентов метафоры заставляют отступиться от строгогоопределения значения метафоры, открывая возможность видения, возникающегоодновременно внутри и вне языка, на самой границе явления и проговариваниячего бы то ни было, утраты и возможности удержания и возвращенияутраченного.Если теперь обратиться к метафорам памяти, то мы заметим, что в их структуревоспроизводится не только парадоксальное соединение логического ичувственного, души и тела.
Приближая нас к скрытой от глаз работе памяти, онипытаются представить еще и некий объединяющий эту работу принцип, способсвязи действий и эффектов памяти, ее средств и целей, действительных или хотябы возможных. Мы знаем, что припоминание требует усилия и каждое такоеусилие всегда уже вплетено в сеть культурных практик воспитания и дрессуры, апотому технические метафоры не только задают внешний образ для скрытого вдуше процесса запоминания, но и подчеркивают тотальную искусственностьлюбой мнемоники, первичность искусства если и не в отношении самой по себеспособности памяти, то во всяком случае в отношении попыток ее наивного инепосредственного описания.
Собственно, память столь важна и востребованасоциумом, столь необходимо ее присутствие в каждом действии и каждомчеловеческом свершении, что и метафорами наилучшими для ее описания иконцептуализации признаются те, что позволяют увидеть ее через призмутехнических новинок, объединяющих общество единой сетью коммуникации,единой культурной программой действия, производства и сохранения смыслов.Иначе говоря, в структуре метафоры ее конкретный компонент сводится непросто к чувственной природе, но и к разнообразным телесным и культурным10Лотман Ю.М.
Семиосфера. СПб.: «Искусство-СПБ», 2000. С. 179.18практикам, а также техническим системам, зачастую очень сложным втехнологическом отношении.Здесь, впрочем, видится опасность метафоры, а потому и необходимостьограничения ее использования в исследовании памяти. В случае с техническимиметафорами памяти эта опасность состоит в том, что процессы записи, передачи,воспроизведения информации восприниматься уже не как метафора, а какоднозначное уподобление, точная модель процессов и «механизмов» памяти.
Вметафоре забывается именно то, что делает ее столь близкой самой памяти, аименно отраженный взгляд, связанный с переносом значения, с пониманиемграницы, разделяющей видимое и невидимое, то, что присутствует в прямомвидении и то, что от него ускользает. Беспамятство метафоры наделяет ееэлементы и ее структуру в целом буквальным значением, что, в точномсоответствии с предупреждением Дэвидсона, превращает ее в ложное, если несказать бессмысленное, суждение 11.
По этой причине, анализ метафор памятиможет иметь для нас лишь подчиненное значение, в отличие от парадокса памяти,позволяющего увидеть подлинное место всей проблематики памяти в структурефилософского знания.Метод и структура работы. Поскольку мы говорим о границе языкафилософии, наш подход в целом можно назвать критическим, с той существеннойоговоркой, что в отличие от кантовской критики, основанной на формальномединстве трансцендентальной апперцепции и морального закона, мыограничиваемся тем, что строим анализ вокруг тех концептуальных структур,которые определяем, как формы парадоксов и апорий памяти.
Мы ставим вопросо значимости сохранения и воспроизведения прошлого, однако не предполагаемналичия какого-либо трансцендентального условия, позволяющего наделятьзначением прожитый опыт как прошлый, сохраненный, восстановленный.11Замечательный пример такого обессмысливания метафоры приводит Курт Данцигер, показывая, как метафораписьма, ставшая на короткий момент господствующей моделью в психологии в форме компьютерной аналогии,приводит в конце концов к осознанию «того, что компьютерная память есть своего рода контр-пример,показывающий, чем человеческая память в действительности не является».
Danziger, Kurt. Op. cit. P. 151.19Критический подход не означает для нас анализ памяти как априорной структуры,будь то в формальном либо материальном смысле. Опыт утраты и завершенияустанавливает границу субъективности, однако утрата возмещается несобственным усилием сознания, а опытом принципиально новой встречи,внутренним изменением субъекта, в котором устанавливается новая меранесоизмеримого. Внешние выражения ее известны по бесчисленному множествусоциальных и индивидуальных правил мнемотехники, ориентации в пространствеи времени, передачи и систематизации знаний, но с философской точки зренияособый интерес представляет работа с парадоксами, которая как раз и позволяетдвигаться вдоль самой границы субъективности и языка, отталкиваясь отпринципов кантовского метода без необходимой для него трансцендентальнойпредпосылки.Итак, речь не идет о некой способности памяти по образцу способностипознания и желания, а лишь о языке философии, при этом не только в еговнутренней логике, но и фактической истории.
По этой причине мы будемследовать правилам кантовской эстетики, аналитики и диалектики, в тоймере, в какой они предоставляют инструментарий для формального анализафеноменов внешнего и внутреннего чувства, различия определяющих ирефлектирующих суждений, а также систематического значения антиномий.Но, очевидно, что эти правила должны быть существенно дополнены и инымиметодологическими установками. К их числу мы отнесем:феноменологический анализ сознания времени, памяти, тела (Э.
Гуссерль, М.Мерло-Понти, Э. Кейси),логический и лингвистический анализ языка, прежде всего, таких фигур каксуждение, парадокс, метафора, метонимия,дискурсивный анализ М.Фуко, впервые примененного к исследованию наук опамяти философом и историком науки Я. Хакингом,принципы диалектики самосознания, разработанные в немецкойклассической философии после Канта и усвоенные различными направлениями20ХХ века от экзистенциализма до структурного психоанализа (М.
Хайдеггер, А.Кожев, Ж.П. Сартр, Ж. Лакан).Работа с материалом конкретных философских концепций памяти, задачавыявления различных парадигм концептуализации памяти определили такжеобращение к стандартным методамисторико-философского и герменевтического исследования текстова такжесравнительно-исторического и типологического подходов к анализу итолкованию устойчивых и взаимосвязанных, а также изменчивых иконкурирующих друг с другом явлений и процессов культуры.Мы постараемся отследить сквозные темы, определяющие историютрактовок памяти в европейской философии, формы преемственности иразрывов в этой истории, однако основное внимание будет уделяться тому, какизменяет проблематику памяти продвижение принципиально новых концептовзнания и бытия, как уточняются эти концепты в применении к анализу памяти,иначе говоря, что изменяет в них самих вызов, брошенный им парадоксамипамяти.В поле нашего исследования можно выделить три взаимосвязанныхструктурных момента: во-первых, то, что стоит назвать ядром парадокса,наиболее устойчивой формой внутренней несоизмеримости, инаковости в строеязыка; во-вторых, общий способ включения этого ядра в систему аналитических иобъяснительных процедур; и, наконец, ту форму деятельности памяти, котораямыслится своего рода образцом, или инвариантом, всех иных ее проявлений, ипотому может служить выражением как парадокса памяти, так и егопрактического «разрешения».
Как мы покажем, в античной философии подобнымполюсом внутренней несоизмеримости становится бытие единичного сущего,прежде всего, познающей души, обращенной к истине познания, но неизбежноотделенной от нее природой инаковости; эта двойственность ее позицииудерживается различением припоминания и памяти, активным и пассивнымотношением к отсутствующему; соответственно, наиболее общей моделью21памяти служит сохранение и узнавание образа или порядка образов прошлого.Построение систем Нового времени связано с появлением фигуры субъекта какгаранта истинности этих систем, однако вместе с этим устанавливается и своегорода граница субъекта как зона антиномий и парадоксов; здесь парадоксприсваивается специфической форме суждений памяти, тогда как в целомдеятельность памяти мыслится по образцу знака, соединяющего случайную,эмпирическую форму означающего (представления, воспоминания, привычки) суниверсальной природой означаемого (мыслящей субстанции, личности, монады,духа).
В современной философии несоизмеримым бытию и истине оказываетсяуже сам субъект; и этой чрезмерности соответствует стремление быть большесамого себя, и в особенности – желание помнить, для которого единственнымудовлетворением служит болезнь воспоминания и никогда не завершающегосясвидетельства забытого.В завершении скажем о структуре работы. Последовательность ее частей и главцеликом определяется исторической последовательностью философскихконцептуализаций памяти. Первая глава включает в себя разделы, посвященныеПлатону, Аристотелю и Августину, поскольку их идеи определяют едва ли не всюпоследующую европейскую философию памяти.
Вторая глава следуетразвертыванию проблемы памяти в рамках новоевропейской философии субъектаот Декарта и Локка до немецкой классики. В третьей главе показано, какизменяется понимание памяти в современной мысли вместе с отказом отпостроения философских систем и присвоением парадокса памяти самойструктуре порождения смысла и производства различных форм субъективности.Наша работа не претендует на то, чтобы исчерпать тему памяти в европейскоймысли; за ее рамками остаются риторические, педагогические и медицинскиеработы античности, средневековые и ренессансные труды, так или иначесвязанные с традицией ars memoria, ее магическими и герметическимиинтерпретациями, попытки объяснения эффектов памяти посредствомразнообразных физиологических моделей, опыты строго психологического, азатем и психиатрического изучения памяти и т.д.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
