Диссертация (1098504), страница 16
Текст из файла (страница 16)
была понятна, по крайней мере, понятна, в отличие от того же Крапоткина, у которого «анархизм висел совсем на воздухе» 255.
По приезде в Женеву Тихомиров так же встретился с русским народником и социал-демократом Стефановичем, который, наблюдая раздробленное положение «Народной воли», предложил Тихомирову план создания трёхсоставной партии. В главе организации должен был стать тайный центра, состоящий из представителя «Народной воли» - Тихомирова, от социал-демократов – Якова Стефановича, от поляков (партия
«Пролетариата») – Людвига Варынского. Лев Александрович достаточно высоко оценивал организаторские способности как Варынского, так и Стефановича, но от идеи отказался, поскольку ни при каких условиях не хотел «надувать» своих товарищей. Людвиг Варынский, по свидетельству Тихомирова, «самый крупный и способный». При этом Тихомиров, наученный в школе Александра Михайлова, отметил в Варынском один крупный недостаток – «отсутствие осторожности», вследствие которой он очевидно и стал добычей для полицейских сыщиков256. Яков Стефанович был, как про него отзывался Тихомиров, «единственным представителем самозванщины», который в революционном движении 70-х годов именем Царя пытался поднять народ против господ и немало преуспел в этом, так что сумел в своё время собрать немалое количество своих сторонников. Трудно сказать какое влияние мог оказать на Тихомирова такой тип революционера в идейном отношении. Можно предположить, что тема самозванщины интересовала Тихомиров давно: неслучайно одна из сказок написанная им в ранний период ещё в кружке Чарушина называлась
«Пугачёв». Связь Царя и народа, которой постоянно мешают какие-то средостения (интеллигенция, бюрократия) являлась впоследствии темой публицистики Тихомирова.
255 Там же. С. 350, 437-438.
256 Там же. С. 426-427.
Прожив некоторое время в столице, Тихомиров, вынужден был переселиться в деревню Морне, находящуюся в предместье Женевы, по причине болезни сына. Уединившись окончательно от эмигрантских дел Тихомиров, проводил время в размышлении над своим прошлом. В этот период с И.Я. Павловским. Павловский находился под арестом вместе с Тихомировым в доме предварительного заключения и судился «по делу 193- х». Однако после, тюремного заключения он уехал заграницу и от революционных дел отстал, став корреспондентом «Нового времени». С эмигрантами, кроме Тихомирова, не общался. Разрыв его с эмигрантской колонией произошёл после того, как в одной из своих статей Павловский саркастически указал на никчёмность жизни эмигрантов, которые ничем не заняты, кроме того, болтают, пьют чай, курят и ссорятся.
Павловский жил в соседней от Тихомирова деревне – Моннетье. В тот период общение Тихомирова с Исааком Яковлевичем было непродолжительным, поскольку последний много путешествовал и в Савойе был проездом. Однако, уже тогда они сдружились и встречались семьями. Тихомирова в Павловском привлекало то, что у него было «множество интересов общечеловеческих, научных, художественных» 257. А его скептическое отношение к среде эмигрантов было близко и самому Тихомирову, который имел уже к этому времени опыт общения с такими людьми как Соколов и Добровольские.
Таким образом, круг общения Тихомирова в первое время пребывания заграницей состоял из представителей русской политической эмиграции, за исключением тех представителей западного мира (Элизе Реклю), которые относили себя к социалистам и могли объединяться с русскими на этой почве.
Европа поразила Тихомирова свои национальным консерватизмом, на фоне которого русские эмигранты казались некими чуждыми элементами. Характеристики, даваемые Тихомировым деятелям эпохи, с которыми его сводила судьба в этот период, имеют в себе определённое противоречие. С точки зрения нравственной, Тихомиров ценит в людях твёрдую приверженность своим идеям, отвагу и готовность служить этим идеям бескорыстно с самозабвением. Именно этими характеристиками Тихомиров наделяет людей близких к Плеханову. С точки зрения же чисто идейной, Лев Александрович с большей симпатией относится к людям, готовым выйти за рамки революционного миросозерцания, беспристрастно ставить перед собой спорные вопросы современности. Тихомиров негативно относится к нарушению революционерами общечеловеческих норм морали, видя в этом не только нравственные опасности для личности и социума, но и идейную безысходность. В целом же, не смотря на симпатии к определённым людям, Тихомиров не имеет единомышленников. Сразу по прибытии заграницу Тихомиров почувствовал то чувство идейного одиночества, которое не оставляло его практически весь эмигрантский период.
§ 2. Париж. Новые знакомства (1883-1888).
«Ни один из городов, ни Москва, ни Петербург, не имел такого глубокого влияния на мою внутреннюю эволюцию, как Париж. Я вышел из него совсем иным, чем вступил» 258, - писал Тихомиров на закате своей жизни в Сергиеве Посаде. И действительно, можно только удивляться тому количество знакомств, которое Тихомиров обрёл в столице Франции. Среди людей, которых близко знал, были русские революционеры, разночинцы и дворяне, аристократы, французские писатели, политики, публицисты…
В ноябре 1882 г. Тихомиров узнаёт о прибытии заграницу для встречи с ним Николая Николладзе. Грузинский общественный деятель, публицист и литературный критик, бывший сотрудником радикальных и либеральных изданий, Николладзе выступал в качестве посредника в переговорах между
«Священной дружиной» и народовольцами. Лев Александрович уважительно относился к переговорщику за его литературный талант и волевой характер, благодаря которому последний смог сделать провинциальную газету «Обзор», которую он вёл в Тифлисе, «на высоту лучших петербургских изданий и вёл её так резко, что можно было только удивляться, как ему позволяют так свободно писать в провинции». Переговоры, по представлениям Тихомирова, должны были стать серьёзной вехой в его жизни. В лице же Николладзе Лев Александрович, казалось, нашёл своего единомышленника. Тихомиров так вспоминал о ходе переговоров: «Николладзе в душе верил, что множество революционеров при новых условиях перейдут на почву легальной деятельности, да так, вероятно, и было бы. Я же в душе надеялся, что после этой работы буду в состоянии совсем отойти от политики и заняться серьёзно проверкой своего миросозерцания» 259.
Эта поездка в Париж стала новой вехой в эмигрантский период жизни Тихомирова. Если до того момента Лев Александрович рассчитывал максимально отойти от политических дел, то начиная с декабря 1882 г., его участие в судьбе «Народной воли» становится неизбежным. Ещё с ноября 1882 г. в народовольческих кругах обсуждалась идея создания собственного печатного органа за границей. После переговоров с Николладзе эта идея обрела новый смысл для Тихомирова. С помощью издания Тихомиров рассчитывал воздействовать на народовольцев в России для практического воплощения пунктов договора с Николладзе. Лев Александрович активно включился в процесс подготовки издания.
В ходе «дегаевской истории» Тихомирову пришлось наладить открытое взаимодействие с отдельными народовольцами (посвящены были приехавшие из России Караулов, Салова, Чернявская). В ходе операции по вызволению народовольцев из России Тихомиров встречал их в Женеве, Оловенникова – в Париже. Вторым тяжёлым впечатлением после дегаевского признания стала череда самоубийств народовольцев: в апреле 1883 г. Софьи Бардиной, в августе – Андрея Франжоли и Евгении Заводской. Всё это оставляло в душе Тихомирова неизгладимые противоречия между ценностями духовно-нравственными и революционно-идейными. «На ней лежал глубокий отпечаток грусти, и вряд ли она была довольна своей жизнью», - вспоминал Тихомиров о неукротимой и отважной революционерке Софье Илларионовне. Истории Андрея Франжоли и Евгении Заводской, покончивших жизнь по совместному решению, Лев Тихомиров посвятил отдельный очерк в своих воспоминаниях («Революционная элегия»). Судьбы этих любящих друг друга больше жизни людей не давали покоя Тихомирову. «Мыслимы ли такие сговоры и такое поведение у людей, не верящих в загробную жизнь, где души могут встретиться и продолжать совместное существование?» 260 – вопрошал Лев Александрович спустя десятилетия.
С организацией типографии «Вестника» помогал Йохильсон В.И. (Голдовский). Не смотря на то, что Тихомиров уже давно решил отойти от дел партии у него вызывали уважение люди, которые были готовы бескорыстно и с полной отдачей служить «Народной воле». «Это был хороший еврей, страстный поклонник народовольчества, взявший на себя в Женеве миссию быть представителем, защитником и сотрудником народовольчества». Людей искренне преданных «Народной воле» Тихомиров встретит на своём пути ещё достаточно много, однако, вопрос для него состоял в том, что среди них не было крупных величин, подобных
Михайлову или Перовской. «Народовольцев было много: сотни и даже тысячи. Охотник до игры в организации мог бы на моём месте разыгрывать роль центра огромных сил», - вспоминал Тихомиров об этом периоде261. Однако, дело «Народной воли» в том виде, в котором Тихомиров оставил его в России, по его мнению, не имело будущего. Требовалось идейное перерождение партии и изменение методов политической борьбы, а для этого нужны были неординарные личности, которых к тому времени не стало. Конечно, было большое количество и полных бездарностей и такие люди, как Голдовский всё-таки составляли, по мнению Тихомирова, лучшую часть народовольчества.
Из «морнейского пустынника», как его прозвали друзья за уединённую жизнь в деревне Морне, Тихомиров превращается в одного из главных руководителей «Вестника Народной воли». Первым делом необходимо было определить направление журнала и сформировать соответствующую редакцию. Тихомирову предстояло построить взаимодействие с главными идейными силами эмиграции. Первое время Тихомирову приходилось, оставляя семью в Морне наведоваться то в Женеву для устройства типографии, то в Париж для решения редакционных вопросов. Только к концу 1883 года Тихомиров окончательно перебрался в Париж.
Во время прибытия в Париж состоялась встреча Тихомирова с Марией Николаевной Оловенниковой (псевдоним Марина Никаноровна Полонская) и Петром Лавровичем Лавровым, который был приглашён к редакторству
«Вестника». Мария Николаевна Оловенникова революционерка, эмигрировавшая из России, с 1882 г. проживала в Париже и являлась одной из главных соратниц Тихомирова в эмиграции. Оловенникова была противницей практики террора и придерживалась якобинских взглядов. В этом отношении она оказалась очень близка Тихомирову. Лев Тихомиров описывает её как «весьма умную», глубоко презирающую тот «ничтожный
сброд, вертевшийся около неё и Лаврова». Интересно следующее замечание Тихомирова, оставленное в его воспоминаниях: «Когда мы ещё не разошлись, она часто говорила: «Стыдно подумать, какими дураками окружены мы» 262. Можно только догадываться, насколько Тихомирова задевало то, что, когда он открыто высказал своё отношении к делу революционной организации и её наличному составу, его никто не поддержал, и даже те умные люди, которых он уважал (такие как Оловенникова) предпочли объединиться с «дураками» против новых взглядов Тихомирова.
В качестве редактора «Вестника» был привлечён П.Л. Лавров, автор известных всей революционной России «Исторических писем». Пётр Лавров проживал так же в Париже и был своего рода революционной знаменитостью. Именно поэтому привлечение Лаврова в качестве редактора
«Вестника Народной воли» было очень важно с точки зрения престижа печатного органа. Сам же Тихомиров относился к Лаврову с немалой долей сарказма. С одной стороны, Тихомиров отмечает в нём человека обширных познаний, с другой – удивляется его неспособности отличить «умное от глупого, научное от ненаучного». Определяющим для Лаврова была приверженность человека известным «передовым» идеям. Так, Тихомиров приводит следующие курьёзные эпизоды: «Приходит к нему какой-нибудь NN и сообщает, что пишет статью, положим, ос социалистической культуре. Лавров после этого рассказывает: «А слыхали вы – NN пишет труд о социалистической культуре?» Этот NN – первый встречный, с самыми ограниченными знаниями, пишет просто компилятивную статейку, но она касается важного предмета, и Лавров именует её трудом». Лавров, по его мнению, был «прирождённым синкретистом», благодаря чему «около него
собирались люди весьма различных мнений, особенно молодёжь, ещё не оформившая своих идей» 263.
В личном отношении Лавров оставался человеком идеологии и «жил по принципу, а не по личным влечениям». «Принцип требовал братства между своими, и он всем своим помогал. Принцип требовал жизни нравственной – и он был нравственен – и он был нравственен. Принцип требовал, чтобы человек не позволял себе роскоши и излишеств, - и он строго соблюдал это». Это в целом положительно сказывалось на отношениях: его всегда окружало большое количество людей. Негативным качеством Лаврова было то, что для него не существовало никаких мистических и духовных вопросов, что, по мнению Тихомирова, «показывало какую-то ограниченность ума и чувства» 264.
Дома Оловенниковой и Лаврова в Париже, по свидетельству Тихомирова представляли собой как бы два политических центра. «Вся редакционная работа сосредоточивалась у Петра Лавровича, вся партийная – у Марины Никаноровны. Переписка с Россией шла через неё, то есть, конечно, письма шли не на её адрес, но препровождались к ней. Все деньги получались также ею, и она была чем-то вроде казначея, отпуская суммы куда нужно. Иногда по этому предмету советовалась со мной, по большей же части распоряжалась самостоятельно» 265.
Для организации «Вестника» во время визитов в Париж, Тихомирову необходимо было познакомиться с наибольшим количеством новых людей.
«В Париже слой людей, принадлежавших такому пересмотру, - вспоминает Лев Александрович, - составлял целые сотни лиц, так что ознакомиться с большинством из них не хватало ни времени, ни сил». Встречи новыми людьми происходили как у Лаврова, так и у Оловенниковой. На такие
263 Там же. С. 382, 383.
264 Там же. С. 382, 383.
265 Там же. С. 400.
встречи приглашали обычно по несколько человек. Впоследствии Тихомиров вспоминал об этом времени, как об одном из лучших в своей жизни266.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
