Фукуяма конец истории (1063652), страница 41

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 41)

привезены прямо из Африки в качестве рабов.³⁴¹ Такие различия

предполагают, что экономическая эффективность не определяется исключительно

средой, например, наличием или отсутствием экономических возможностей, но

связана и с различиями в культуре самих этнических групп.

Помимо таких грубых мерок экономической эффективности, как душевой

доход, существует еще масса тонких контрастов в подходе к труду в различных

культурах. Приводя небольшой пример, Р.В. Джонс, один из основателей

английской научной разведки во время Второй мировой войны, вспоминает

историю о том, как британцам в ранние годы войны удалось захватить

невредимым немецкий радар и доставить в Англию. Радар изобрели англичане и в

технологии достаточно сильно опережали немцев, но немецкая установка

оказалась на удивление хорошей, поскольку антенна была сделана с такими

малыми допусками, что в Великобритании ничего подобного сделать было

нельзя.³⁴² Долговременное превосходство Германии над европейскими

соседями в поддержании традиции высочайшей квалификации промышленных работ,

все еще очевидной в автомобильной и инструментальной промышленности, -- это

один из тех феноменов, которые нельзя объяснить в терминах

"макроэкономической" политики. Его истинную причину следует искать в области

культуры.

Традиционная либерально-экономическая теория, начиная с Адама Смита,

придерживается точки зрения, что работа есть по сути неприятная

деятельность,³⁴³ выполняемая лишь ради полезности вещей, работой

создаваемых.³⁴⁴ Этой полезностью может прежде всего насладиться

лень; в некотором смысле цель человеческого труда -- не работать, а

лениться. Человек будет работать до тех пор, пока незначительная

обременительность труда -- то есть неудобство от поздней задержки в офисе

или работы по субботам -- не превысит полезность или материальную выгоду,

получаемую от работы. Люди отличаются по производительности труда и по

субъективной оценке его обременительности, но момент, до которого они будут

работать, есть, в сущности, результат рационального расчета, в котором

обременительность работы сопоставляется с удовольствием, получаемым от ее

результатов. Более усердная работа отдельного рабочего стимулируется

большими материальными выгодами: человек охотнее задержится на работе, если

начальство за сверхурочные дает двойную плату. Желание и рассудок -- вот что

по традиционной либерально-экономической теории адекватно описывает различия

в стимулах к работе.

Но самый термин "трудовая этика" подразумевает различия в том, каким

образом и до какой степени работа людей определяется культурой и обычаями,

то есть в определенном смысле -- тимосом. И действительно, очень трудно дать

адекватную характеристику человека или народа с сильной трудовой этикой в

строго утилитарных терминах традиционной либеральной экономики. Возьмем

современную личность "типа А" -- ревностного в работе юриста, или работника

руководства корпорации, или японского "человека зарплаты", работающего на

конкурентоспособную японскую транснациональную корпорацию. Такие люди

запросто могут работать семьдесят -- восемьдесят часов в неделю, с редкими и

короткими отпусками, продвигаясь по карьерной лестнице. Они могут получать

зарплату весьма высокую по сравнению с теми, кто трудится не с такой

отдачей, но усердие, с которым они работают, не связано строго с получаемой

платой. На самом деле в строго утилитарных терминах их поведение

иррационально:³⁴⁵ работают они так много, что никогда не способны

воспользоваться своими деньгами; они не могут насладиться ленью, поскольку

таковой у них не имеется, и они в процессе работы разрушают свое здоровье и

перспективы комфортабельного житья на пенсии, поскольку вряд ли до нее

доживут. Можно возразить, что такие люди работают ради своей семьи или ради

будущих поколений, и это, несомненно, какой-то мотив лает, но большинство

"трудоголиков" почти не видят своих детей и так одержимы карьерой, что

семейная жизнь слишком часто от этого страдает. Причина, по которой они

работают так усердно, только частично связана с материальным

вознаграждением: совершенно ясно, что они получают удовольствие от самой

работы или от статуса и признания, которые эта работа им дает. Их ощущение

собственной ценности связано с тем, насколько усердно и умело делают они

свою работу, насколько быстро продвигаются по служебной лестнице, и с

уважением, которое они получают от других. Даже материальному имуществу они

радуются более ради репутации, которую это имущество дает, чем благодаря

фактическому использованию этой собственности, поскольку у них слишком мало

времени на последнее. Иными словами, работают они более для удовлетворения

тимоса, нежели желания.

На самом деле многие эмпирические исследования трудовой этики считают

ее в основе своей не утилитарной. Наиболее известные из этих работ, конечно,

"Протестантская этика" и "Дух капитализма" Макса Вебера (1904--1905 гг.).

Вебер никоим образом не был первым, кто заметил связь между протестантизмом,

особенно его кальвинистским или пуританским вариантом, и развитием

капиталистической экономики. Вообще это наблюдение было уже настолько общим

местом, когда Вебер писал свою книгу, что он считал, что бремя опровержения

этого тезиса лежит на других.³⁴⁶ После публикации Вебера это

положение бесконечно оспаривалось. Но хотя многие ставили под сомнение

конкретную причинно-следственную связь, указанную Вебером между религией и

экономическим поведением, мало кто станет опровергать существование сильной

взаимосвязи между первой и вторым.³⁴⁷ Связь между протестантизмом

и экономическим ростом остается очевидной сегодня в Латинской Америке, где

за масштабными обращениями в протестантизм (обычно в евангелические секты

Северной Америки) следовал серьезный рост личных доходов и снижение

преступности, потребления наркотиков и так далее.³⁴⁸

Что хотел объяснить Вебер -- это почему многие капиталистические

предприниматели прежних времен, посвящавшие свою жизнь бесконечному

накоплению богатства, с виду мало были заинтересованы в потреблении этого

богатства. Их умеренность, самодисциплина, честность, чистоплотность и

отвращение к простым удовольствиям составляли "аскетизм от мира сего",

который Вебер понимал как видоизменение кальвинистского учения о

предопределении. Работа не есть неприятная деятельность, выполняемая ради

пользы или потребления, скорее это "призвание", которое, как надеялся

верующий, будет способствовать его спасению от вечного проклятия. Работа

предпринималась ради совершенно нематериальной и "иррациональной" цели, то

есть человек хотел продемонстрировать, что он "избран". Рвение и дисциплина,

с которыми работал верующий, не могли быть объяснены никакими обыденными

расчетами удовольствия и страдания. Вебер считал, что исходный духовный

импульс, лежащий в основе капитализма, в последующие годы атрофировался, и

работа ради материальных благ снова встроилась в капитализм. Тем не менее

"идея долга в призвании человека" продолжала жить в современном мире "как

призрак мертвых религиозных верований", и трудовая этика современной Европы

не может быть до конца объяснена без обращения к ее духовным истокам.

Аналоги "протестантской этики" были обнаружены и в других культурах для

объяснения их экономического успеха.³⁴⁹ Например, Роберт Белла

показал, как трудовая этика современных японцев может быть прослежена до

некоторых японских религиозных источников, которые послужили функциональными

эквивалентами кальвинизма. Буддистская секта "Дзодо Синею", или "Чистая

Земля", например, требует экономности, бережливости, честности, усердия в

труде и аскетического отношения к потреблению, легитимизируя стремление к

выгоде, в то время как в более ранней японской конфуцианской традиции этого

нет.³⁵⁰ Движение "Синкагю" Исиды Байгана, хотя и менее

влиятельное, чем "Дэодо Синею", тоже проповедует некоторую форму "мистицизма

от мира сего", настаивая на экономности и прилежании и принижая

потребление.³⁵¹ Эти религиозные течения увязаны этическим

кодексом класса самураев "Бусидо". "Бусидо" -- это идеология

воина-аристократа, прославляющая смертельный риск, но одобряющая вместо

праздного господства аскетизм, бережливость, а превыше всего -- образование.

Таким образом, "дух капитализма" с его аскетической трудовой этикой и

рациональностью не обязательно должен был прийти в Японию извне вместе с

искусством мореплавания и прусской конституцией; он с самого начала

присутствовал в японских религиозных и культурных традициях.

Наряду с этими случаями, когда религиозные верования способствовали

экономическому развитию или сделали его возможным, есть и легион примеров,

когда религия и культура служили препятствиями. Например, индуизм -- одна из

немногих великих мировых религий, не основанных на учении о равенстве людей.

Напротив, доктрина индуизма делит людей на сложную лестницу каст,

определяющих их права, привилегии и образ жизни. Любопытный парадокс:

индуизм не был особым препятствием либеральной политике в Индии (хотя

растущая религиозная нетерпимость наводит на мысль, что это может

перемениться), но явно представлял собой барьер на пути экономического

роста. Обычно это относят на счет того факта, что индуизм освящает нищету и

социальную инертность низших каст: обещая им возможность более высокого

рождения в следующих жизнях, он диктует людям примирение с тем состоянием, в

котором они родились сейчас. Ганди, отец современной Индии, одобрил

традиционное освящение нищеты в индуизме и дал ему несколько более

современную форму. Он проповедовал добродетели простой приятной жизни как

духовный подвиг. Индуизм, быть может, облегчал ежедневное бремя жизни тем

индийцам, что жили в сокрушительной нищете, а "духовность" этой религии

невероятно привлекательна для молодых людей среднего класса на Западе-. Но

она вызывает в своих последователях определенный род оцепенения и инертности

"от мира" сего", которые во многих 'отношениях противоположны духу

капитализма. Есть много весьма успешных индийских предпринимателей, но они

(как и китайцы) преуспевают ироде бы куда больше вне рамок своей культуры.

Отмечая, что многие из великих индийских ученых свои работы выполняли за

границей, романист В.С. Найпол пришел к такому заключению.

"Индийская нищета дегуманизирует куда сильнее любой машины; и, куда

более чем в любой машинной цивилизации, люди в Индии --- единицы, замкнутые

в строжайшем послушании своим представлением о дхарме. Ученый,

возвращающийся в Индию, теряет индивидуальность, приобретенную им за

границей; он возвращается в безопасный мир кастовой идентичности, и снова

мир его становится простым. Есть подробные правила, удобные, как бинты; а

личное восприятие и суждение, которые когда-то вызвали в нем творческие

силы, отбрасываются как бремя... Проклятие касты -- это не только

неприкасаемость и следующее из нее обожествление в Индии грязи, это еще и

проклятие в той Индии, что пытается расти, еще и всепроникающее послушание,

которое из него следует, готовое удовлетворение, увядание духа авантюризма,

отвержение всех, у кого есть индивидуальность и возможность превзойти

других".³⁵²

Гуннар Мирдал в своем великом исследовании нищеты в Южной Азии пришел к

выводу, что в целом индийская религия представляет собой "колоссальную силу

социальной инерции" и нигде не способствовала переменам в отличие от

кальвинизма и "Дзедо Синею".³⁵³

Имея такие примеры, как сознательное освящение нищеты в индуизме,

большинство социологов предположили, что религия есть один из тех аспектов

"традиционной культуры", которому предстоит увянуть под действием

индустриализации. Религиозные верования в основе своей иррациональны, и

потому в конце концов уступят рациональному стяжательству, составляющему

Характеристики

Список файлов реферата