УМ пособие по организации самостоятельной работ (1018894), страница 13
Текст из файла (страница 13)
…эта система показала свою несостоятельность, декрет о концессиях публично об этом заявляет, говоря, что одним коммунистическим национализированным хозяйством производительные силы России восстановлены быть не могут, и что для этого необходимо участие частного капитала.<...> Я сейчас не хочу критиковать этот декрет, наоборот, скажу, что эту мысль в известных формах и рамках можно признать. Нужно привлечение частной инициативы, частного капитала под регулирующим руководством государства к делу восстановления производительных сил в России. Эта идея, за которую мы, меньшевики, объявлялись прислужниками капитализма.<...>
Хрестоматия по истории России. 1917–1940. Под ред. М. Е. Главицкого.–М., 1995. С. 161–165.
9. О сущности НЭПа, разногласиях в подходе к политике
Из воспоминаний Н. Валентинова (Н. Вольского)
Валентинов Н. (псевдоним Н.В. Вольского, 1879–1964) – публицист, философ. С 1930 г. эмигрант.
В октябре 1921 г. на московской партийной конференции Ленин указал, что о необходимости «новой экономической политики никто не спорил, вся партия на съездах, на конференциях и в печати приняла её совершенно единогласно». В марте 1922 на XI съезде Ленин снова ссылался не единодушие. <…>
Дело в том, что Ленин по разным соображениям сказал неправду: никакого единодушия в принятии НЭП в партии не было. Вот что я слышал от коммуниста-«середняка» П.Н. Муравьева, одно время бывшего вместе со мною членом редакции органа ВСНХ – «Торгово-промышленной газеты».
«Во время военного коммунизма жилось тяжко, мучил голод, даже мороженый картофель считался редким экзотическим фруктом. Но самый остов, самый костяк существовавшего в 1918–1920 гг. строя был прекрасным, был действительно коммунистическим. Все было национализировано, частная собственность вытравлена, частный капитал уничтожен, значение денег сведено к нулю, а вместо торговли по капиталистическому образцу – в принципе равное для всех распределение, получение материальных благ. Мы осуществили строй, намеченный Марксом в его «Критике Готской программы». Нужно было только влить в него материальное довольство, и все стало бы сказочно прекрасным. Словно молотом по голове ударило, когда услышали, что нужно нефть в Баку и Грозном отдать заграничным капиталистам в концессию, что им нужно отдать в концессию леса на Севере, в Западной Сибири и множество всяких других предприятий. В тот самый момент, когда появилась такая мысль, здание Октябрьской революции треснуло, пошатнулось. Это означало поворот к капитализму. Ну, а когда к этому добавилась НЭП, денационализация многих частных предприятий, свобода торговли, реставрация экономических отношений прошлого, многие из нас это восприняли, и не могли не воспринять, как измену коммунизму, явное и открытое отступление от всего, за что боролась Октябрьская революция. Она была побежденной».<...>
В статьях и речах Ленина, посвященных НЭП, можно найти немало лиц, думавших и говоривших как Муравьев. Забывая, что он говорил об единодушном принятии НЭПа, Ленин признает, что в партийных кругах, в связи с НЭП, проявляется «настроение уныния и упадка», часто «негодования», «настроение весьма кислое, почти паническое», «настроение подваленное».
«Если сейчас,– говорили многие коммунисты,– выдвигаются обыкновенные, простейшие, вульгарнейшие, мизернейшие торговые задачи, то что может остаться от коммунизма?» Ленин указывает, что есть партийцы, которых он называет поэтами, утверждающие, что прежде в 1919–1920 гг. в Москве, «несмотря на холод и голод все было чисто и красиво», а с приходом НЭПа от нее стало вонять. … Сражаясь с подавленным настроением, Ленин стремился доказать (вступая в противоречие с самим собой), что военный коммунизм совсем не был стройной системой, <...> а только «временной мерой, вынужденной обстоятельствами». Ленин жаловался, что в провинции новая политика «остается в громадной степени не разъясненной и даже непонятной». И Ленин начинал свирепо злиться, когда слышал, что большого внимания НЭП отдавать не следует: это, мол, новшество не всерьез и не надолго. Отвечая на это, Ленин на X конференции партии разразился ставшей знаменитой фразой: «НЭП – всерьез и надолго»…
Я видел, что это уже не тот Ленин.
В 1921 г. Ленин уже не безответственный подпольщик-демагог, а человек переживший в четыре года грандиозный опыт социально-экономического строительства, проверивший в нем социалистические схемы, освободившийся от множества иллюзий и, с высоты поста правителя-диктатора России, познавший и увидевший то, чего прежде не знал, чего совсем не понимал (не только Ленин, а мы все тогда очень многое и очень важное не знали и не понимали).
Валентинов Н. (Н. Вольский). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. – М.,1991. С. 64–65, 66–68, 69–71.
10. Три Ленина
(из статьи известного российского публициста Ю. Буртина, написанной к 75-летию со дня смерти
В. И. Ленина)
<...>
Итак, что такое Ленин?
<…> фигура совершенно исключительная. Ибо он основал не просто государство и даже не просто новый общественный строй, но, что уже вовсе поразительно, целых два – один вслед за другим – общественных строя, в некоторых отношениях полярно противоположных друг другу! … и историческая роль Ленина по меньшей мере раздваивается. При единстве биографии и личности определенную двойственность (даже тройственность) обнаруживает и он сам как политический деятель. Ленин Октября, Ленин перехода к нэпу и Ленин начала 1923 г. – все это во многом разные исторические лица, они не только контрастируют, но по ряду важнейших линий резко спорят между собою.
Ленин Октября (относя сюда и всю его дореволюционную деятельность, и всю последующую до начала 1921 г.) – самый ярый революционер, теоретик и практик грандиозной общественной ломки. Ленин периода нэпа (статей 1923 г. – тем более) требует «не ломать» капитализм, а «оживлять» его он даже не просто мирный реформатор, а, по собственному определению, «постепеновец», «реформист». В этом отношении, как и в ряде других, он всего за два года проходит тот путь, который в духовном развитии человечества займет почти целое столетие.
<…> Ленин периода нэпа в гораздо большей степени, чем прежде, склонен считаться со сложившимся порядком вещей, с интересами обыкновенного человека, как бы далеко они ни были от коммунизма. А его последняя статья «Лучше меньше, да лучше» – сплошное предостережение против спешки и самонадеянного своеволия в социальных преобразованиях. «В вопросах культуры торопливость и размашистость вреднее всего» ; «в вопросе о госаппарате мы теперь из предыдущего опыта должны сделать тот вывод, что лучше бы помедленнее» ; «в этих делах достигнутым надо считать только то, что вошло в культуру, в быт, в привычки» ; «надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительному быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и т.д. <...> Вреднее всего здесь было бы спешить. Вреднее всего было бы полагаться на то, что мы хоть что-нибудь знаем».<...>
Трезвость, реализм, уважение к действительности, свобода от какого бы то ни было доктринерства – вот черты того нового взгляда на вещи, ярким проявлением которого стала вышеприведенная формула «не ломать, а оживлять». С таким взглядом на жизнь уже явно не вязались принцип «цель оправдывает средства» и основанная на нем этика «революционной целесообразности», открыто прокламировавшаяся «классическим» большевизмом. И хотя никакой иной этики Ленин сформулировать не успел или не смог, нельзя не увидеть, как возросло в конце жизни его внимание к нравственным критериям и ценностям. Это сказалось и на характеристиках, которые в «Письме к съезду» он дает главным деятелям партии и, еще весомее и рельефнее, в том месте только что цитированной статьи, где говорит о требованиях, которым должны удовлетворять кадры Рабкрина, – люди, «за которых можно ручаться, что они, <...> ни слова не скажут против совести». (Ну-ка приложите этот критерий к нашим нынешним политикам и чиновникам – много ли найдется таких?)
Итак, «три Ленина» или, во всяком случае, два с половиной, из которых каждый следующий в той или иной мере вытеснял и замещал предыдущего…
Независимая газета,– 1999, 20–21 января.
11. Из резолюции XIV съезда партии по отчету
Центрального Комитета ВКП(б), 23 декабря 1925 г.
<...>Вести экономическое строительство под таким углом зрения, чтобы СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, превратить в страну, производящую машины и оборудование, чтобы таким образом СССР в обстановке капиталистического окружения отнюдь не мог превратиться в экономический придаток капиталистического мирового хозяйства, а представлял собой самостоятельную экономическую единицу.<...>
Во главу угла поставить задачу всемирного обеспечения победы социалистических хозяйственных форм над частным капиталом, укрепление монополии внешней торговли, рост социалистической госпромышленности и вовлечение под ее руководством и при помощи кооперации все большей массы крестьянских хозяйств в русло социалистического строительства.
КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. – Т.3. С. 427–429.
12. М.А. Шолохов о коллективизации
<...>Я мотаюсь и гляжу с превеликой жадностью. Гляжу на все. А поглядеть есть на что. Хорошее: опухший колхозник, получающий 400 грамм хлеба пополам с мякиной, выполняет дневную норму. Плохое: один из хуторов, в нем 65 хозяйств. С 1-го февраля умерло около 150 человек. По сути — хутор вымер. Мертвых не закапывают, а сваливают в погреба. Это в районе, который дал стране 2 300 000 пудов хлеба. В интересное время мы живем! До чего богатейшая эпоха!<...>
Неизвестное письмо Шолохова // Московские новости, 1988, 3 апреля, N14.
13. Отто Лацис
<...>
Даже самый общий анализ показывает, что ход пятилетки был сорван после ее начала резкими толчками к ускорению по сравнению с оптимальным вариантом, и без того достаточно напряженным. Лозунги выполнения плана в четыре года и даже в три, попытка насильственного ускорения в начале и середине пятилетки привели к диспропорциям, нарушению плановости и в итоге – к спаду темпов в конце пятилетки, продолжавшемуся и в начале второй пятилетки. Общий итог довоенного развития промышленности – по сравнению с тем, что, судя по опыту, может дать планомерное, пропорциональное развитие, – этот общий итог был, несомненно, снижен скачком с последующим спадом, ибо спад дал большее отклонение от средних цифр, чем скачок.
Отправной вариант предлагал высокие, но постепенно снижающиеся ежегодные приросты промышленной продукции – от 21,4 процента в первом году пятилетки до 17,4 в пятом. Это соответствовало объективным тенденциям в те годы. <...>
Оптимальным вариантом предписан был постепенный рост – от 21,4 до 25,2 процента. Но в годовых [планах] уже со второго года началось подхлестывание, которое не дало реального ускорения, но дезорганизовало производство. <...> Вместо декретированного прироста на 31,3 процента фактический прирост в 1930 г. составил 22 процента. На третий год запланировали 45 – вышло 20,5. На четвертый план был 36 – вышло 14,7. Начался неудержимый спад, который снизил прирост 1933 г. до 5,5 процента – неслыханно мало по тем временам. Но Сталин уже объявил пятилетку выполненной, пятый год в нее не попал и не испортил картину побед. <...>
Нетрудно понять, что срыв второй половины пятилетки объяснялся именно авантюрным игнорированием материальной стороны дела. При такой напряженности и отсутствии резервов за срывом в одном месте шла цепная реакция, одна диспропорция тянула за собой другую. <...>
Хотя производительность труда в промышленности возросла за годы пятилетки лишь на 41 процент (планировался рост на 110 процентов), средняя зарплата за это же время удвоилась (а план предусматривал ее рост менее, чем в полтора раза). Поскольку удвоилась и численность рабочих и служащих, выходит, общий фонд зарплаты возрос вчетверо, хотя план этого не предусматривал. А производство товаров народного потребления росло, напротив, медленнее, чем намечалось. Таким образом, не плановым, а стихийным стало движение и другой важнейшей пропорции: соотношение массы денег и массы товаров.
Естественное следствие – быстрый рост розничных цен, сменивший политику низших цен, которая проводилась до 1928 г. <…>
Валовой сбор зерновых в 1932 г. составил 69,9 миллиона вместо 105,8 миллиона по плану и 73,3 миллиона тонн, полученных в 1928 г. Сбор сахарной свеклы за четыре года упал с 10,1 миллиона до 6,6 миллиона тонн. Поголовье лошадей сократилось с 31,1 миллиона до 21,7 миллиона (а планировался его рост). Поголовье крупного рогатого скота упало с 60,1 миллиона до 38,3 миллиона (в пятилетнем плане значилось 80,9 миллиона). Поголовье свиней и овец сократилось более чем вдвое. Резко (в полтора – два раза) сократилось производство молока, мяса, шерсти, яиц.
Лацис О. Перелом. Опыт прочтения несекретных документов. –
М., 1990. С. 31–36, 37–39, 40, 42, 44–45, 46–47.
14. Объем промышленного производства в СССР по отношению к развитым западным странам