murakami_hroniki_zavodnoy_pticy (Антология Харуки Мураками), страница 8

До Кумико у меня было несколько девушек, и, конечно, у каждой был свой период. У одних он проходил трудно, у дру­гих — легко, у некоторых заканчивался за три дня, у некото­рых продолжался неделю. Бывало, все проходило регулярно, а то случались задержки дней на десять, что пугало меня до смер­ти; у одних женщин от этого портилось настроение, на других почти не влияло. Хотя до женитьбы на Кумико я никогда не жил с женщиной, и природные циклы значили для меня лишь смену сезонов. Зимой я надевал пальто, летом наступало вре­мя сандалий. И только. Женившись, я обзавелся не только сожительницей, но и новыми представлениями о цикличнос­ти. Только раз в ее циклах произошел сбой на несколько ме­сяцев. Это случилось, когда она была беременна.

— Извини, — сказала Кумико, поднимая на меня взгляд. — Я не думала на тебя набрасываться. Просто устала, да и на­строение плохое.

— Все в порядке. Не думай об этом. Когда устанешь, надо выпустить пар на кого-нибудь. Потом легче.

Кумико сделала глубокий и медленный вдох, задержала дыхание и выдохнула.

— А ты? — спросила она.

37

— Что я?

— Ты, если устаешь, никогда ни на кого не выпускаешь пар. А я вот выпускаю. Почему так получается? Я покачал головой.

— Никогда не замечал. Странно.

— Наверное, у тебя внутри — глубокий колодец. Ты крик­нешь в него: «У короля — ослиные уши!» — и все в порядке.

— Может, и так, — не сразу откликнулся я, задумавшись. Кумико вновь обратилась к пустой бутылке. Рассмотрела этикетку, заглянула в горлышко, повертела в пальцах.

— У меня скоро месячные, — сказала она. — Поэтому, на­верное, такое плохое настроение.

— Знаю. Ты не переживай. Не у тебя одной проблемы. В пол­нолуние умирает масса лошадей.

Она отняла руку от бутылки, открыла рот и посмотрела на меня.

— Послушай, откуда вдруг ты это взял? Ни с того ни с сего — о лошадях.

— На днях прочитал в газете. Всё собирался рассказать тебе, да забыл. Интервью с каким-то ветеринаром. Оказывается, фазы Луны ужасно влияют на лошадей — и физически, и эмо­ционально. Когда приближается полнолуние, их мозговые колебания идут вразнос, и у них возникают разные физичес­кие проблемы. А в саму ночь полнолуния многие заболевают и даже умирают. Никто толком не знает, в чем причина, но это подтверждено статистикой. Ветеринары в полнолуние ни­когда не высыпаются — очень много работы.

— Интересно, — сказала жена.

— Впрочем, затмение солнца еще хуже. Для лошадей это настоящая трагедия. Ты не представляешь, как много их по­гибает во время полного затмения. Я просто хочу сказать, что как раз сейчас где-то умирают лошади. Вымещать свое раз­дражение на ком-то — пустяк по сравнению с этим. Так что не надо расстраиваться. Подумай о несчастных лошадях. Пред­ставь, как они лежат в полнолуние на сене в какой-нибудь конюшне, в агонии хватая воздух вспененными ртами.

Казалось, Кумико на минуту задумалась об умирающих ло­шадях.

38

— Ну, я должна признать, — произнесла она с ноткой по­корности, — ты способен убедить кого угодно.

— Тогда переодевайся — и пойдем есть пиццу.

*

Лежа в ту ночь рядом с Кумико в темной спальне, я глядел в потолок и спрашивал себя, что мне на самом деле известно об этой женщине. На часах — два часа ночи. Она крепко спит. Я думал о голубых салфетках, цветастой туалетной бумаге, го­вядине и зеленом перце. Все это время я прожил с Кумико, не подозревая, какое отвращение она испытывает к этим вещам. Сами по себе они не имеют никакого значения. Так, глупость. Пошутили и забыли. Какие проблемы? Через пару дней мы бы об этом и не вспомнили.

Но тут штука в другом. Что-то здесь не так — эта мысль бередила меня, мешая, как застрявшая в горле мелкая рыбья кость. Все это может иметь куда более важное значение, чем казалось, думал я. Вполне возможно, даже роковое. Или даже начало чего-то более серьезного и трагического. Может, я стою перед входом в некий мир, принадлежащий одной лишь Ку­мико, огромный мир, которого я еще не знаю. Мир этот пред­ставлялся мне огромной темной комнатой. Я стою в ней, дер­жа в руках зажигалку, и ее крошечное пламя освещает лишь самую малую часть помещения.

Смогу ли я когда-нибудь увидеть остальное? Или мне суж­дено состариться и умереть, так и не узнав по-настоящему эту женщину? Если это все, что у меня в запасе, — в чем заключа­ется смысл моей супружеской жизни? В чем вообще смысл жизни, если я провожу ее в постели с чужой женщиной?

*

Вот о чем я думал в ту ночь и о чем продолжал размышлять потом время от времени. Лишь много позже мне пришло в голову, что я отыскал подход к существу проблемы.

3. Шляпа Мальты Кано • Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы

Я готовил ленч, когда вновь зазвонил телефон.

Отрезав два куска хлеба, я намазал их маслом и горчицей, поместил между ними ломтики помидора и сыра, положил на кухонную доску и только собирался разделить ножом на две части, как начался трезвон.

После трех звонков я разрезал сандвич пополам. Перело­жил его на тарелку, вытер и сунул в ящик нож, налил себе чашку кофе.

Телефон продолжал надрываться. Наверное, еще звонков пятнадцать. Пришлось сдаться и поднять трубку. Я предпочел бы не отвечать, но это могла быть Кумико.

— Алло? — произнес женский голос, которого я раньше не слышал. Не жена и не та странная женщина, что звонила на днях, когда я готовил спагетти, — какая-то совершенно не­знакомая особа.

— Скажите, пожалуйста, не могу ли я поговорить с господи­ном Тору Окада? — сказал голос таким тоном, будто его обла­дательница читала по бумажке заранее заготовленный текст.

— Можете, — ответил я.

40

— Вы супруг госпожи Кумико Окада?

— Да. Кумико Окада — моя жена.

— А Нобору Ватая — старший брат госпожи Окада?

— Вы правы, — отвечал я, демонстрируя великолепное уме­ние владеть собой. — Нобору Ватая — действительно старший брат моей жены.

— Мое имя — Кано.

Я ждал, что последует дальше. Неожиданное упоминание имени старшего брата Кумико настораживало. Я почесал шею тупым концом карандаша, лежавшего возле телефонного ап­парата. Прошло пять секунд, а то и больше — женщина мол­чала. Из трубки вообще не раздавалось никаких звуков, будто женщина закрыла ее рукой и разговаривала с кем-то рядом.

— Алло? — озабоченно сказал я.

— Извините, пожалуйста, — вдруг выпалил голос. — Я дол­жна просить вашего разрешения перезвонить вам позже.

— Но подождите минуту, — сказал я. — Это...

Связь оборвалась. Я уставился на трубку, снова приложил ее к уху. Сомнений не было: разговор окончен.

С чувством смутной неудовлетворенности я вернулся за ку­хонный стол, выпил кофе и съел сандвич. Перед тем как раз­дался звонок, я о чем-то думал, но сейчас никак не мог вспом­нить, о чем именно. Держа нож в правой руке, я собирался разрезать сандвич и в тот момент совершенно точно думал о чем-то. О чем-то важном, что долго, безуспешно пытался вспомнить. Это пришло мне в голову в ту самую минуту, когда я хотел разделить сандвич пополам, но теперь снова испари­лось. Жуя сандвич, я изо всех сил старался снова вызвать это чувство, но ничего не получалось. Оно уже вернулось в тем­ные задворки моего сознания, где жило до того момента.

*

Закончив еду, я убирал посуду — и тут опять раздался звонок. На этот раз я взял трубку сразу.

— Алло, — вновь послышался женский голос, но на сей раз это оказалась Кумико. — Как дела? — спросила она. — Ты уже поел?

41

— Так точно. А ты?

— Нет. С самого утра очень много работы. Может быть, куп­лю бутерброд попозже. А ты что ел?

Я описал ей свой сандвич.

- — Понятно, — откликнулась она без всякой зависти. — Кстати, утром я забыла сказать тебе одну вещь. Тебе сегодня должна позвонить женщина по имени Кано. Уже звонила, — сказал я. — Только что. Она лишь назвала Наши имена — мое, твое и твоего брата — и отключилась. И ни слова о том, что ей нужно. Что это значит?

— Она повесила трубку?