Диссертация (Основные парадигмы концептуализации памяти в философии), страница 9

Егунова). В результат многие калечатся и ломаюткрылья, им все труднее видеть поле истины, а без этого видения они неизбежноисполняются забвения и зла, и, отяжелев, теряют крылья и валятся на землю(248с-d).Очевидно, что душа, подчиняясь космическому порядку движения, ненуждается в памяти, и если у нас есть повод говорить о памяти души, то лишь вотношении ее позиции в строе других душ, поскольку лишь это место в строю41позволяет ей удерживать свое равенство с другими и отличие от других, бытьотображением истины и в самом знании истины отличаться от нее, хранить ееобраз в себе от одного кругооборота к другому, а после падения – отперерождения к перерождению. Этот порядок движения связан с временнойприродой космоса, а это значит, что даже на вершине созерцания занебеснойобласти время вносит необратимое различие, мера которого и есть не что иное,как память.

Об истоке воспоминаний некогда виденного мы узнаем следующее:Припомнить то, что там, на основании того, что есть здесь, нелегко любой душе: одни лишькороткое время (βρᾰχέως) созерцали тогда то, что там; другие, упав сюда, обратились подчужим воздействием к неправде и на свое несчастье забыли все священное, виденное раньше.Мало остается таких душ, у которых достаточно сильна память. (250а)Βραχέως значит кратко, недолго; другое значение этого наречия – редко,иногда, что также соответствует смыслу сократовской речи, поскольку вкруговращении небес возможность на короткое время увидеть занебесноеслучается лишь в определенной точке цикла, и именно эта редкая и ограниченнаявозможность определяет то, каким образом душа усваивает истину и какимобразом она теперь не только знает, но и помнит.

Проблема познания,поставленная в «Меноне», как мы видели, не решается, а лишь делегируетсяпарадоксальной стихии памяти. В этом смысле любопытен факт, на которыйобращает внимание Эберт25: в «Федоне» Сократ иногда говорит о припоминаниитого, что люди познали когда-то прежде (75с), что, очевидно, исключает решениепарадокса познания с опорой на учение об анамнесисе. Но если само созерцаниеидей, как показано в «Федре», уже является по сути некоторым временнымпроцессом, а потому – одновременно – забвением и припоминанием увиденного,то мы во всяком случае получаем ту форму припоминания познания, при которойпарадокс памяти оказывается максимально приближен к тому, чтобы стать«Парадоксальна здесь характеристика приобретенного до рождения знания как чего-то некогда ранее намипознанного.

Ведь вся соль метафизического припоминания в том и состоит, что познание с его помощью можноинтерпретировать как воспоминание (срв. 72е5, 75е5-7, 76а6-7). Но стоит только титулом познания наградить самоприобретение знания до рождения, как мы чувствуем угрозу дурной бесконечности: а не было ли это познаниеприпоминанием чего-то, что было познано - то есть припомнено - еще прежде, а это последнее, в свою очередь,еще ранее того познанного, и так далее ...

?». Эберт Теодор. Цит. соч. С. 111.2542действительным образом истины, способом знания, доступным единичной душе.Иначе говоря, различие знания и припоминания, засвидетельствованное так же инесостоятельностью аргумента от припоминания в «Федоне», получает здесь своеполное обоснование: знание припоминается благодаря тому, что сама память иесть обусловленный временем образ истины, мера неизбежного отступления отнее в самом ее созерцании. Вот почему забвение не просто отделяет душу отзнания, но прежде всего лишает ее понимания себя, своего истинного образа,заставляет искать этот образ в чувственном мире, до предела обостряя чувства ипревращая каждое из них в ощущение утраты, в мучительное переживаниетомления и тоски, πόθος (250с), влечение к некогда изведанному блаженству. Вэтом влечении уже зарождается страсть и неистовство любви, которая есть такжежелание вспомнить себя в другом, словно в зеркале увидеть себя в лице любимого(255d).Сила Эрота влечет душу к оставленному ею берегу вечности, но слабость инепостоянство души таковы, что лишь в общении с другими душами, в опоре надрузей и возлюбленных, душа сохраняет свою окрыленность.

Не случайно,память питается прежде всего речами («Менон»), запоминает речи близких людей(«Федон»), бывает восхищена в речи божеством (вторая речь Сократа в «Федре»).В речи память обретает собранность, а потому и ораторская речь, как полагаетСократ, должна быть составлена словно живое существо, чтобы части ееподходили друг к другу и соответствовали всему целому (264с). Очевидно, чтообсуждение ораторского искусства, которым завершается «Федр», также неможет обойти стороной память, но вопрос здесь ставится не о лучшемзапоминании речей (ведь правильная речь обращена к самой сути памяти), но обих записи и о природе письма. В рассказанном Сократом мифе египетский богТевт нахваливает письмо как средство для мудрости и памятливости, на что царьТамус дает достаточно резкую отповедь:ты, отец письмен, из любви к ним придал им прямо противоположное значение.

В душинаучившихся им они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения (μνήμηςἀμελετησία) память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам43(ἀλλοτρίων τύπων), а не изнутри, сами собою. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, адля припоминания (ὑπόμνησεως). Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они утебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими,оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения; они станутмнимомудрыми вместо мудрых. (275ab)Письмо вселяет в душу праздность и невнимание, ἀμελετησία, отвлекая отзаботы о душе, ἐπιμέλεια, о которой в «Федоне» говорилось как об очищениидуши, освобождении от чувств и приготовлении к бессмертию.

Письмо незабывает, но и не служит памяти, представляя собой не восходящий к знаниюанамнесис, а нисходящий гипомнесис, простое напоминание, которое держится немудростью, а ее пустым отражением, не речью, а всего лишь отголоском.Анализируя это место у Платона, Жак Деррида показывает, что письмопротивопоставляется памяти как мнимость истине, посколькудвижение aletheia от начала и до конца является развертыванием mneme.

Развертываниемживой памяти, памяти как психической жизни, представляющейся самой себе. Силы Летырасширяют одновременно регионы смерти, не-истины, не-знания. Вот почему письмо – покрайней мере, поскольку оно делает «души забывчивыми» – поворачивает нас в сторонунеодушевленного, в сторону не-знания26.Письмо является фармаконом, снадобьем, которое и помогает, и отравляет,восполняет недостаток памяти и одновременно лишает душу чистотыприсутствия в себе, изымает из ее знания истину.

Такими внешними знаками иэмблемами знания, цитатами, генеалогиями, мнемотехниками, одним словом, непамятью, а «мемуарами» 27, привыкли заниматься софисты, но подлинная речьпамяти не должна полагаться на подпорки письма, более того, как полагаетДеррида, мечтой Платона является вообще «память без знака»28,непосредственное присутствие души при истине.Разделение анамнесиса и гипомнесиса дает повод для такой интерпретации, ноневерно думать, что Платон исключает полностью использование письма,Деррида Ж.

Диссеминация. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. С. 130.Там же. С. 132.28Там же. С. 136.262744поскольку он вполне допускает запись для себя, то есть, собственно, – на память(276d), ведь в этом случае записанное представляется не внешним знанием, авнутренним совершением и накоплением души 29. Да и полное присутствие приистине исключено для памяти, раз уж она возникает во временном зазоре,который неизбежно отделяет душу от совершенного знания.

Нужно отметитьнаперед и тот факт, что Платон не только не исключает из памяти знаки, но,напротив, в «Теэтете» и «Филебе», толкует память как способ записи внешнихвпечатлений. Здесь, впрочем, есть важный нюанс, который, возможно, объясняетплатоновскую критику письма. В «Федре» речь идет о доверии к внешним знакам,ἀλλοτρίων τύπων, и хотя слово τύπος означает в этом месте просто знак,отпечаток, необходимо помнить, что в списке его значений есть и такие, какформа, образец, тип. В приведенном фрагменте эти значения позволяютподчеркнуть тот факт, что отпечаток делается не в расчете на собственное знаниеи, скажем так, качество самой души, но привносится внешним образом, почужому образцу.

В «Теэтете» отпечаток на восковой дощечке памяти будетназван ἐκμαγεῖον, что переводится как оттиск, и означает не только оставленныйпечатью знак, но и то, как этот знак изменяет форму материала, выявляя егокачество, его чистоту, глубину, пластичность. Очевидно, как и всякое лекарство,письмо вредит одним, но приходится впору другим, и поэтому главныйнедостаток письма состоит в том, что оно не знает, с кем ему должно говорить, а скем молчать, кто способен воспринимать только внешние знаки, а кто готоввзращивать в себе способность к познанию (275е-276b)30.«Современные интерпретаторы видят в критике hupomnēmata в «Федре» критику письма как материальногооснования памяти. Но по сути hupomnēmata имеет совершенно конкретное значение: это тетрадь, записная книжка.Как раз во времена Платона данный тип записной книжки начинает широко применяться для личных иадминистративных нужд.

Эта новая технология была столь же революционной, как сегодня – проникновениекомпьютеров в частную жизнь». Фуко М. О генеалогии этики: обзор текущей работы. Логос # 2 (65), 2008. С. 151.30Положение о том, что платоновская философия представляет собой победу новой письменной культуры надпоэтической памятью традиционной устной культуры, лежит в основе знаменитой работы Эрика Хэвлока «Prefaceto Plato». См., например, главу XI. Psyche or the separation of the knower from the known: Havelock Eric A. Preface toPlato.

Harvard University Press, 1963. Pp. 197-214. Возможно, Платон отделяет свою собственную писательскуюдеятельность от того, что считает злоупотреблением письмом, и видит союзника для своей сдержанной оценкиписьма в египетской традиции, где письмо остается делом узкого круга образованных людей, но в одномсущественном отношении Платон гораздо ближе греческой традиции письма, чем египетской: как указывает ЯнАссман, в Египте, и в целом на Востоке, профессиональная замкнутость письма делает его невосприимчивой кречевой практике и, напротив, именно у греков письмо, как нигде больше, становится выражением живой речи, и,29451.1.2.