Диссертация (Философская публицистика современной России генезис и потенциал познания), страница 61

Береги здоровье, скоро воевать...» И вот стою я во дворе, подходит работяга: «Дай закурить?» – «АВы за аннексию Крыма?» – «Не понял?» – «Вы за то, чтобы Крым был русским?» – «Амне плевать, какой он – русский или... китайский. Мне своих проблем хватает...» – «Ого!Лучший ответ, держите...» Понимаете, это был ответ обывателя, но этот обывательскийответ вызывал уважение.И мы выгибаем мою реплику в другую сторону: микрон уважения только увеличивает омерзение и отвращение, если человек, пытающийся во временном увидеть вечное, видит в вечном... коммунальную свару.

В этом случае большее уважение вызываетспокойный обыватель или честный и яркий журналист, не претендующий ни на какуюфилософию.Как ни странно, здесь вспоминается рассуждение отца Андрея (стукача-священника) из «Факультета ненужных вещей» Юрия Домбровского: «Знаете, из кого получаются предатели? Из тех, кто берет ношу не по силам... Из неудавшихся апостолов получаются предатели...» Дугин и Галковский роняют ношу (по-моему), предают философию. Оценочность остается, но со знаком минус. Вот такое рассуждение по поводу вашего правильно сформулированного вопроса.О философской публицистике и литературной критике– Повернем вопрос так: философская публицистика и литературная критика – насколько они совместимы?– Более чем совместимы.

Собственно, первый философский публицист России,Белинский, человек, прошедший школу Гегеля и весьма основательно ее прошедший,был по профессии литературный критик. Лучший философско-публицистический текстГефтера «Классика и мы» вполне может проходить по разряду литкритики.255– Белинский – первый философский публицист? А как же Чаадаев? Впрочем, определяя истоки русской философской публицистики, наверное, можнозайти и намного глубже – едва ли не к «Поучению» Владимира Мономаха…– Хорошее уточнение. Но Чаадаев у нас все же проходит по ведомству философии, а Белинский – по ведомству литкритики, а так, если посмотреть, то он-то (Белинский, в смысле) и есть настоящий философский публицист. Потом, насчет первого, –это все равно, как споры, кто первый изобрел паровоз. Хорошо, пусть Чаадаев будетпервым, тогда Белинский – второй...

А Герцена возьмем третьим. Кстати, Герцен – недаром от него был в таком восторге Исайя Берлин и очень жалел, что такого сильногомыслителя почти вовсе не знают на Западе.Владимир Мономах – мимо цели. Это все – так, для патриотического возбуждения. О чем вы? Какая философия в Древней Руси? Парижские схоласты, Роджер Бэкон,Оккам уже задаются серьезными, настоящими вопросами, а тут, «сидя на санех», поучают, что руки надо перед обедом мыть. Смешно. В России до Петра не было и немогло быть философии, как не могло быть богословия в православии. Я Вам, если хотите, растолкую свою теорийку о том, как Кирилл (Константин) и Мефодий порушиликрасивый Божий план.– Если эта теория касается философской публицистики – то да.

Получается,в вашем представлении философское мышление – плоть от плоти и кровь и кровиевропейской культуры?– Да. Правильная постановка вопроса. Именно. Философия – это Европа. Лао Цзы– не философ. Платон – философ. Конфуций – не философ. Фома Аквинский – философ.Есть ли здесь оценочность? Наверное, нет.– Как, по-вашему, литературная критика соотносится с публицистикой? Является ее составной частью? Абсолютно независимым типом текстов? Или лишьиногда входит в область взаимного пересечения? Я спрашиваю об этом, потому чтовопрос давно обсуждается, но до сих пор не решен.

Посади в одну комнату парупрофессоров-филологов – и они подерутся, но к одному мнению не придут.– Ну, когда происходит драка, то чаще всего оба правы. Или оба не правы. В общем, чума на оба ваши дома. Литературная критика может быть чем угодно, в том числеи публицистикой. В том числе и философской. Это вообще не жанр. Юлий Айхенвальди Юрий Тынянов работали в разных жанрах, хотя и тот, и другой писали критическиестатьи.

Лев Данилкин и Борис Рогинский – вроде как, оба литературные критики, носовершенно очевидно, что работают в разных жанрах. Абсолютно независимым типомтекстов литкритика не является именно потому, что она может быть разной, принципиально разной.– Наверное, то же самое можно сказать и о публицистике…– Наверное, и даже наверняка. Потому мы и прибавляем к существительному«публицистика» прилагательные, например, «философская».О существительных и прилагательных– Помимо «философской публицистики», в нашем интеллектуальном лексиконе витают многие другие слова. Есть и «философская эссеистика», и «интеллектуальная публицистика», и так далее. Вы эти явления и понятия для себя разграничиваете?– Вообще-то есть очень хорошее рассуждение Бродского и Рейна на тему прилагательных-существительных.

Строго, по-философски, говоря, все это, конечно, нарушение бритвы Оккама. Умножение сущностей. Интеллектуальная публицистика? А чтоесть не интеллектуальная публицистика? В смысле, «мачи хахлов»? Философская эссеистика? Не знаю. Эссе все же создание философа – Мишеля Монтеня...256– Может быть, тогда и прилагательное «философская» около публицистикистоит убрать, чтобы не плодить лишних сущностей?– Можно, но тут все-таки есть отличие.

Я не столь консеквентен, как Бродскийили Рейн. Иногда прилагательные нужны. Все же Гефтер не публицист или не простопублицист. И Розанов все же не философ или не просто философ. Здесь мы прилагательное разрешим.О прошлом и будущем– Итак, имеются философия, публицистика, литриктика. И философскаяпублицистика как область их взаимного сосуществования, публичной репрезентации философии, которая отличается всеми перечисленными вами свойствами…– Очень славно получилось, соглашусь.– Вы уже упоминали Белинского как первого российского философскогопублициста. А откуда и когда в принципе философская публицистика взялась, ского началась? И почему? Есть тут какая-то общественная потребность?– Это трудный вопрос. Но есть один ход: Христос.

Иисус Христос, а следом заним апостол Павел – вот первые философские публицисты. Возможно – Сократ с Платоном. Люди, говорящие с простыми людьми об очень сложном, заставляющие их думать над такими вещами, над какими странно задумываться простому человеку.– Тогда давайте попробуем посмотреть в будущее: какой вы видите российскую, а может быть, и зарубежную тоже, философскую публицистику? Есть ли перспективы у этого типа текстов, и, если да, то какие?– «Стоим мы слепо пред судьбою, не нам сорвать с нее покров...» Менее всего япророк. Как у всякого человека, с юности настроенного на историю, голова у меня повернута назад.

Чаще всего я вижу руины, что поделаешь. По-моему, я могу неплохообъяснить, что было, чуть похуже, что есть, но что будет?Если рискнуть... Если рискнуть, то, скажем так: постольку, поскольку будет существовать христианская цивилизация, будут существовать и эти тексты, тексты этоготипа. Постольку, поскольку будет существовать демократия, будут существовать тексты этого типа. Потому что первыми философскими публицистами были Сократ и Христос. Ибо, что такое философская публицистика? Это философия для профанов. Сократбеседует не с профессиональными философами. Он ставит вопросы бытия, свободыволи, общего мироустройства перед людьми, которые до встречи с ним отродясь бы обэтом не задумались.

Почему это возможно? Потому что он существует в обществе, вкотором народ, все люди, все свободные граждане ответственны за очень серьезное дело– госуправление. Они ответственно решают, воевать или не воевать, заключать мир сперсами или не заключать. Это не Перикл им сказал: а давайте-ка мы побьем Спарту!Это они так решили. И Перикл, мудрый, опытный, осторожный, был вынужден подчиниться им. Получили они, конечно, по самое «не могу» за это свое решение. Но это ихошибка, их, а не их вождя. В этих условиях только и может появиться человек, буде тоСократ, или Протагор, который способен заинтересовать людей общими проблемамиэтики и философии.Христос беседует с совсем простыми людьми – рыбаки, налоговые инспекторы,шлюхи. Беседует об очень, мягко говоря, не простых вещах.

Об этих вещах положеноговорить со жрецами, опытными толкователями Закона, а он с какими-то «чмошниками». Почему? Потому что в той религиозной парадигме, которую он создал на основемоисеевой, каждый человек предстоит Богу. Каждый – Богу. У Кьеркегора есть по этомуповоду блестящая притча.