Диссертация (Тип «подпольного человека» в русской литературе XIX – первой трети ХХ в), страница 6

Согласимся со словамиБ. Н. Тихомирова: «Через слово своего героя писатель не столько раскрываетцелостную и завершенную систему идей, сколько изображает больное сознаниеущемленной личности – “безвыходный круг”, “дурную бесконечность” внутреннегодиалога Подпольного человека с “другими” и с самим собой, диалога, который “неможет ни закончиться, ни завершиться”. Подполье, которое он носит в своей душе, –не твердая почва обретенной позиции, а “своего рода ад”» [Тихомиров 2010, с. 46.Курсив Б. Н.

Тихомирова].Аспекты изучения «Записок из подполья»Во 2-й половине ХХ в. многие исследователи сосредотачиваются на отдельныхаспектах творчества Достоевского. Остановимся на тех из них, которые особенноважны для нашей работы.Прежде всего, рассмотрим проблему типологии героев Достоевского и вопрос отом, какое место в этой типологии занимает герой «Записок из подполья». Наличие втворчестве Достоевского большого количества персонажей, имеющих определенноесходство между собой, отмечали многие исследователи – начиная с современниковДостоевского и заканчивая учеными конца ХХ – начала ХХI в.

Проблеме типизациипосвящена монография новосибирского литературоведа В. Г. Одинокова, в которой23рассматриваются такие важные для творчества Достоевского типы, как «мечтатель»,«подпольный», «гордый человек», «тип положительно прекрасного человека».В. Г. Одиноков для особенно значимых в поэтике Достоевского характеровпредлагаетиспользоватьпонятие«сверхтипа»:«Ф. М.

Достоевскийвсвоихпроизведениях, в частности в романах, стремится создать эпохальный “тип”,определяемый и социально-историческими условиями и особой психологической“конституцией”. Такой литературный “тип” у Достоевского проходит через все еготворчество и обладает свойствами “сверхтипа”, каждый раз реализуемого вполнеконкретно как образ-харктер (…) У Достоевского “сверхтипичность” выступает нетолько как сходство с “мировыми образами”, но и как социально-историческая ииндивидуально-психологическая характерность, выраженная в образах “мечтателя” и“подпольного”. Эти образы, возникнув на определенной стадии развития творчестваДостоевского как конкретные “персонажи”, постепенно обрели “сверхтипичность”,которая в черновиках часто характеризовала не один образ-характер, а несколькообразов, порой целую филиацию героев» [Одиноков 1981, с. 13–14].В.

Г. Одиноков пишет об особых системах, в которых персонажи вступают вдиалогические отношения, «дублируя» друг друга и создавая многочисленные«проекции». «Движение идей и образов подготавливало создание “сверхтипа” (...)Такой “сверхтипичностью” обладают (...) образы “мечтателя” и “подпольного”»[Одиноков 1981, с. 14].По мнению В. Г. Одинокова, типы «подпольный» и «мечтатель» являютсяключевым для творчества Достоевского, так как из этих типов позже «вырастают»остальные типы: «гордый человек», «положительно прекрасный человек», «бес»,«великий грешник».

Тип «подпольного человека» у Достоевского трансформируется в«великого грешника», а тот, в свою очередь, в «беса» и «положительно прекрасногочеловека».Проблема типологии героев Достоевского сохраняет актуальность и сегодня.Этому вопросу посвящена защищенная в 2009 г. диссертация литературоведаС. А. Косякова «Мечтатель и его трансформация в творчестве Достоевского». В работеисследуется, какие изменения претерпела фигура «мечтателя» в творческойлаборатории писателя.

По мнению исследователя, «“подпольный человек” и “идеолог”24являются результатом трансформации характера мечтателя, возникшего в раннемтворчестве Достоевского» [Косяков 2009, с. 7]. Косяков отмечает: «Несомненно, чтоподпольный человек имеет генетическую связь с мечтателями Достоевского.

Однакомечтательство его все-таки принципиально иное – оно “подпольное”. Кроме того, уэтого героя появляется и то, чего ранее у мечтателя не было, – идея, имеющаяпринципиально иное отношение к жизни, чем мечта. Там, где идея, – там уже и мысльо ее воплощении и о силах, которые для этого необходимы» [Косяков 2009, с. 15]. Ещеодно отличие «мечтателя» от «подпольного» – это обида последнего на жизнь[Косяков 2009, с. 15].Тем не менее, верно отмечая все отличия «подпольного человека» от«мечтателя» (принципиально иная природа мечтательства, возникновение т. н.

«идеи»,обида на жизнь), С. А. Косяков все же делает вывод о том, что «подпольный»представляет собой трансформацию образа «мечтателя».Точка зрения о том, что «подпольный человек» – это «мечтатель» в прошлом,озлобившийся на весь мир и отказавшийся от идеалов юности, очень распространена всовременном литературоведении. Вопрос об отношении этих двух типов в поэтикеДостоевского до сих пор не решен однозначно. Часть исследователей считают«мечтателя» и «подпольного» самостоятельными типами, часть указывает напреемственность «подпольного» по отношению к «мечтателю».На близость этих двух типов указывает, например, В. Г.

Одиноков: «Именно изэтой среды мечтателей рекрутировались “подпольные”. Между “мечтательством” и“подпольем” была очень, тонкая перегородка. Стоило перейти это почти незаметное“чуть-чуть”, как герой-“мечтатель” становился “подпольным парадоксалистом”»[Одиноков 1981, с. 16–17]. И далее: «Достоевский показал генезис “подполья”, увидевего корни в “мечтательстве”, в своеобразном варианте русского романтизма»[Одиноков 1981, с. 18].Мы не можем до конца согласиться с этой мыслью. Безусловно, Парадоксалиступрисуще «мечтательство», он сам признается в этом: «Мечтал я ужасно, мечтал по тримесяца сряду, забившись в свой угол» [5, с. 132], но мы убеждены, что корни«подполья» лежат вовсе не в «мечтательстве» или, по крайней мере, не только в нем.По мнению В.

Г. Одинокова, язвительность и озлобленность появится у героя«Белых ночей» позже, с возрастом, и тогда он из «мечтателя» превратится в25«подпольного человека». Но мы хотели бы возразить: вспомним о том, что геройповести «По поводу мокрого снега» (вторая часть «Записок из подполья») ирассказчик «Белых ночей» ровесники. История с Лизой, обед со Зверковым, случай софицером – все это произошло с молодым человеком двадцати четырех лет (а герою«Белых ночей» двадцать шесть). Разве можно про «подпольного человека» 40-х гг.сказать, что «подполье» только начинает формироваться в его душе или что «героймолод и только предчувствует будущую безысходную тоску» [Одиноков 1981, с.

43]?На наш взгляд, очевидно, что «подполье» уже с ним, и оно сопутствует герою сраннего детства. Вот что пишет Парадоксалист о своих школьных товарищах: «Явозненавидел их тотчас и заключился от всех в пугливую, уязвленную и непомернуюгордость (…) Я ненавидел их ужасно, хотя, пожалуй, был их же хуже. Они мне тем жеплатили и не скрывали своего ко мне омерзения.

Но я уже не желал их любви;напротив, я постоянно жаждал их унижения» [5, с. 139–140]. Разве детские годы«мечтателя» могли быть такими? Разве мечтательный отшельник, задающийсявопросом «неужели же могут жить под таким небом разные сердитые и капризныелюди?» [2, с. 102], тоскующий по петербуржцам, уехавшим на дачу, ведущий дружбу сдомами на Невском проспекте, мог бы признаться в ненависти и омерзении к людям,тайном «развратике», жажде власти и унижения (в чем открывается читателюПарадоксалист)? Разве есть что-то общее между восторженной, патетической речьюгероя «Белых ночей» и «двуголосым» словом Подпольного человека, которое, повыражению Бахтина, «корчится и ломается» [Бахтин 2002, с.

261]?Б. Н. Тихомиров отмечает целый ряд отличий «мечтателя» и «подпольного»:«Для Мечтателя “Белых ночей” сфера его грез – это единственная подлиннаяреальность. Тут и только тут сосредоточивается все его духовное бытие. Никакихмаломальских отношений с действительной петербургской жизнью, которой лишьвнешним образом принадлежит его физическое существование, у героя “Белых ночей”нет и не может быть. О социальном, идеологическом, нравственно-психологическомконфликте Мечтателя с окружающим миром не приходится говорить: он егопрактически не воспринимает, не замечает.

Максимум, который здесь можноконстатировать, – это изредка возникающая досада на житейскую суету, когда таотвлекает его от фантазий. Подпольный человек, напротив, с петербургским рутиннымчиновничьим миром пребывает в многообразных контрах: его критическим складом26ума, самолюбием, тщеславием и одновременно чувством собственной ущербностиобусловлено ни на минуту не прекращающееся психологическое состязание героя едвали не с каждым встречным, которое поглощает все его силы и в котором он терпитодно поражение за другим. Мир его фантазий – это не уход от действительности, аособый модус продолжения отношений с нею.

Здесь совершается возмездие,обретается всеобщее признание и слава, насыщается честолюбие и т. д. МечтыПодпольного героя – это фантазии ущемленной личности, которая подобным образомтщетно пытается изживать свой “комплекс неполноценности”» [Тихомиров 2010,с. 63].Здесь исчерпывающе охарактеризовано ключевое различие между двумя типамивтворчествеДостоевского.«Мечтатель»существуеткакбыпараллельнодействительности, взаимодействие с реальностью если и осуществляется, то тольковынужденно.

Отношения же Подпольного человека с реальной действительностьюможно охарактеризовать как явно конфликтные, а мысли и фантазии героянепосредственно связаны с происходящим вокруг него. В грезах Мечтателяфигурируют выдуманные, отвлеченные лица, Парадоксалист же воображает себеситуации, героями которых, помимо него самого, выступают вполне реальныеперсонажи: офицер, который никак не хочет посторониться, Зверков и компания, слугаАполлон, недоброжелательные сослуживцы и однокашники, посетители трактира и др.Все они в пространстве фантазий героя наделяются теми ролями, которые приготовилим сам Подпольный. И роли эти всегда довольно предсказуемы: либо (чаще)Парадоксалист торжествует, а окружающие повержены и унижены, либо (реже) вседействующие лица в восторженном умилении обнимаются и просят друг у другапрощения.

Поэтому мы не можем согласиться с тем выводом, который делаетБ. Н. Тихомиров ниже: «… в изображении Достоевского “подполье” 1860-х гг.осмыслено как прямое следствие кризиса романтического мечтательства 1840-х»[Тихомиров 2010, с. 64–65], поскольку, на наш взгляд, Парадоксалист в 40-х годах,точно так же, как и в 60-х, вовсе не был классическим «мечтателем», таким, как герой«Белах ночей». «Подполье» Парадоксалиста не является приобретенной болезнью, ононе пришло на смену «мечтательству», а было с героем всегда, существуя на равныхправах с «прекрасным и высоким», с возвышенными идеалами.

У героя же «Белыхночей» никакого «подполья» не было и вряд ли есть основания полагать, что к сорока27годам оно возникнет в его душе и разовьется до степени, описанной в «Записках изподполья».Таким образом, мы убеждены в том, что «мечтатель» и «подпольный» – это двасовершенно разных характера с различными убеждениями, философией и судьбой.Другой важный аспект изучения повести – жанровая природа «Записок изподполья».ЭтомувопросупосвященыисследованияВ. Н. Захарова,О. Г. Дилакторской, А. Б.