⁴²³ Ibid. Jahrgang 27. N. 19. S. 71.

⁴²⁴ Ibid. Jahrgang 31. N. 45. S. 179.

⁴²⁵ Ibid. Jahrgang 32. N. 50. S. 197.

⁴²⁶ Ibid. Jahrgang 37. N. 41. S. 162.

Нельзя, впрочем, сказать, что на страницах «Figaro» внедрялось в сознание читателей однозначное мнение о том, что премьер полностью зависим от славянских депутатов. Напротив, речь идет скорее о попытке сотрудничества двух сторон, каждая из которых пытается поставить другую под свой контроль. Если ряд журналистов создавали фельетоны о том, что Тааффе пляшет под дудку Ригера, то нередки были и заметки наподобие такой: «Каждый год Железное кольцо бывает заново позолочено с тем, чтобы его было проще водить за нос» ⁴²⁷. Некоторые материалы посвящены и тому, как премьер с хитростью предоставляет чехам незначительные уступки, создающие у них иллюзию внимания к чешскому вопросу: «“Маленьких детей можно приманить сахаром”, – сказал граф Тааффе, посулив чехам льготы в ценах на сахар» ⁴²⁸.

В общем русле подобных настроений авторы «Figaro» задавались и более глобальным вопросом о судьбе Австрии в принципе. Она виделась им в не самом радостном свете из-за страха перед «славянским морем». Неудивительно, что, несмотря на преобладание не-немецкого населения в Цислейтании, она по традиции воспринималась как государственное образование с ведущим немецким началом, чему, конечно, противоречил рост активности австрийских славян. Разумеется, на страницах венского журнала ситуация сильно гипертрофирована. Примером этого может служить, например, такое полное трагизма замечание: «После того, как чехи выразили недовольство министром иностранных дел, граф Тааффе должен сам занять этот пост, чтобы провести аннексию Боснии и Герцеговины и упрочить представление о том, что Австрия принадлежит самой себе» ⁴²⁹.

В немецком журнале также активно обсуждалась тема настойчивого подавления немецкого начала в империи славянским, которому за счет численности и активности его представителей было трудно противостоять. Например, автор статьи «Чувственная политика», перечисляя славянские

⁴²⁷ Ibid. Jahrgang 30. N. 21. S. 82.

⁴²⁸ Ibid. Jahrgang 31. N. 43. S. 169.

⁴²⁹ Ibid. Jahrgang 32. N. 43. S. 171.

народы империи, озабоченные утверждением собственной идентичности («Чехи хотят чувствовать себя по-чешски, поляки — по-польски, русины — по-русински»), жалуется, что все вместе они хотят заставить немцев осознать, что те в непозволительно малой степени ощущают себя по- славянски ⁴³⁰ . Надо сказать, что немцев беспокоили не только чешские амбиции, но и чересчур высокий уровень самосознания других славян. Например, недоумевая по поводу того, почему в Австрии столь велик интерес к венгеро-хорватским отношениям, автор одной из заметок «Figaro» восклицает: «Как можно в стране, где есть Великая Польша, Великая Чехия и Великая Словения, заниматься проблемами абсолютно безразличной нам Великой Хорватии?» ⁴³¹.

Наконец, еще одним типичным мотивом в описании деятельности правительства было недовольство им. В этом контексте зачастую высказывалась и надежда на то, что в скором времени оно сменится и вместе с ним властные структуры покинут и многочисленные представители славянской интеллигенции. На протяжении всей консервативной эпохи на страницах «Figaro» появлялись заметки с такими высказываниями:

«”Народни листы” рекомендуют правительству в ходе ближайшей сессии сделать значительные шаги. Поскольку правительство всегда выполняет то, о чем просят чехи, немцы надеются, что оно уйдет вовсе» ⁴³².

Подытоживая данный раздел, необходимо сказать, что в отношении происходившего на парламентской арене немецкие журналисты были хотя и многословны, но достаточно однообразны в своих высказываниях. Тиражировался ряд тезисов, которые они пытались донести до своей аудитории. Во-первых, это идея о полной и беспрецедентной оттесненности немецкого элемента на второй план во имя благоденствия славян. Во-вторых, представление о том, что сложившаяся ситуация представляет опасность не только для текущих интересов немецкой политики, но и для австрийских

⁴³⁰ Ibid. Jahrgang 27. N. 30. S. 118.

⁴³¹ Ibid. N. 31. S. 122.

⁴³² Ibid. N. 37. S. 146.

немцев как центрального элемента австрийской государственности, находящейся теперь под агрессивным напором получивших массу уступок славян. В-третьих, характерно внимание к образу премьера Тааффе как источнику всех бед немецкого народа, опрометчиво и оскорбительно пытающегося завоевать симпатии славянских политиков.

Характерной особенностью подхода журналистов обоих изданий было стремление максимально подробно описать трудность положения собственного народа. Порой после сравнения их материалов создается ощущение, словно речь идет о двух разных ситуациях: в одной из них премьер скрытно сотрудничает с немецким либерализмом, в другой, напротив, делает все возможное, чтобы расположить к себе славян. К числу сходств следует отнести и то, что в итоге, по мнению обоих журналов, наиболее виноватым оказывается премьер-министр: либо из-за своей нечестности, либо из-за недальновидности, либо из-за первого, отягощенного вторым.

Богемский вопрос

В предыдущих главах уже была детально рассмотрена дискуссия вокруг богемского вопроса, доводы в рамках которой были достаточно тщательно проработаны именно в последнее двадцатилетие XIX века. Они включали в себя подробный количественный анализ соотношения численности населения в разных регионах Богемии, количества народных школ и многих других аспектов. Велся напряженный спор о трактовке терминов

«Landessprache» и «landesübliche Sprache» и, следовательно, необходимости применения одного или нескольких языков в документообороте провинции.

Специфика сатиры, впрочем, не предполагала серьезного рассмотрения проблемы статуса языков на территориях со смешанным населением, зато давала простор для комментариев относительно ее конкретных проявлений. Объем материалов, посвященных этой теме, красноречиво подтверждает, что

именно этот аспект был главным проявлением конфликтной стороны чешско-немецкого сосуществования в Австрии. На материале сатирической печати можно проследить все ключевые пункты чешско-немецкой дискуссии в эпоху Тааффе.

Уже первый шаг чехов на поприще богемского вопроса – меморандум

«Чешского клуба» вызвал волну сатирических интерпретаций на страницах немецкого издания. Общая оценка разумности чешских требований была, разумеется, невысока. Типичная иллюстрация подобной трактовки – заметка, обыгрывающая образование степеней сравнения прилагательного «глупый» –

«dumm»: «Качественное прилагательное: глупый. Сравнительная степень: глупее. Превосходная степень: чешский меморандум» ⁴³³ («dumm – dummer – czechisch memorandumm»).

Сам факт появления меморандума стал поводом для многочисленных попыток создать «альтернативный» текст, в котором излагались бы гипертрофированные и попросту невыполнимые требования чехов. Как правило, такая сатира не отталкивалась от реального текста документа, оставляя лишь его заголовок. Содержание же обычно становилось бессистемным перечислением всех стремлений, симпатий, намерений и свойств, обычно приписываемых славянам и, в частности, чехам: желание превратить империю в славянское государство, сведя роль немцев и немецкого языка к минимуму; прорусские настроения; антипатии к конституционалистам и т.д.

Типичнейшими примерами того, какие именно требования приписывались чешской стороне, станут выдержки из статьи «Разъяснение чешских требований» ⁴³⁴ , якобы опубликованной в чешском издании

«Прогресс». Во-первых, это были заявления о ведущей роли Чешских земель в Австрии: «Цислейтания должна отныне состоять из Богемии, Моравии и Словении, к которым остальные территории будут присоединены по

⁴³³ Figaro. Humoristisches Wochenblatt. Jahrgang 23. N. 52. S. 207.

⁴³⁴ Ibid. N. 51. S. 203.

географическому принципу»; «Резиденцией императора становится Прага, а Вена объявляется городом в составе провинции Богемия». Во-вторых, ирония немецких журналистов неизменно касалась и неспособности чехов освоить немецкий язык: «Культурной нацией может быть объявлена лишь та, которая мало знакома с немецким языком. Образцом культурной нации становится русский народ». Русофильство чехов также было одной из популярных тем: «Берлинский мир, как не соответствующий желаниям и требованиям России, объявляется недействительным». Наконец, не обходится и без шпилек в адрес характерных особенностей чешского языка:

«Персоны, в чьих именах не встречается пяти согласных подряд, либо звуков ř или ž, должны быть высланы из страны».

Очевидно, что ничего общего с требованиями, которые теоретически могли бы озвучить чехи, такие заметки не имеют. Однако эта сатира показательна сама по себе, так как в ней отображаются стереотипы восприятия немцами чехов и всего чешского: труднопроизносимые имена, сложности с освоением чужого языка, принадлежность к огромному «морю» славянских народов, на главенствующую роль в котором якобы претендует русский и т.д. Несмотря на деланное презрение, все это вызывало у немецкого населения непонимание и страх. Этот страх вряд ли был рациональным опасением, например, того, что славяне способны оттеснить немцев с ведущих позиций в регионе, или того, что Российская империя заинтересована в распространении своего влияния на славянское население других империй — Австрийской и Германской. Это было иррациональное, но вместе с тем крайне типичное отчуждение по отношению к славянским соседям. Тот же мотив звучал и в контексте славянского присутствия в парламенте.

Другим резонансным для немецкого издания сюжетом стала работа богемского сейма и, в частности, события 1884-86 гг., когда после провального рассмотрения немецкого проекта о замкнутых языковых областях немецкие депутаты заявили об обструкции сейма. Нельзя, впрочем,

сказать, что этот эпизод (несмотря на его значимость в реальной политической борьбе) вызвал детальное внимание со стороны немецких журналистов – как и в случае с австрийским парламентом, они были склонны скорее публиковать стереотипно-обобщающие материалы, нежели давать оценки конкретным событиям.

Подавляющее большинство сообщений о работе чешского сейма на страницах венского еженедельника основано на карикатуризации противостояния чешских и немецких депутатов. В изображении немецких журналистов представители двух наций были настолько принципиальными противниками, что многие действия предпринимались ими просто потому, что могли нейтрализовать деятельность соперников. Эта особенность изображалась даже в мелочах, наполнявших описание заседаний сейма: когда чешские депутаты вставали, немцы якобы оставались сидеть (и наоборот). Более того, в ироничном изображении «Figaro» многие заседания ландтага подобными демонстрациями националистически настроенного депутатского корпуса и заканчивались.

Приведем в качестве примера заметку «Из богемского сейма», написанную в виде ежедневных сводок о работе законодательного органа. После того, как в первый день немецкие депутаты потребовали 500 тыс. гульденов на открытие немецкого театра в Праге, с каждым следующим заседанием чехи и немцы попеременно требовали все больше на открытие второго, третьего и последующих чешских и немецких театров. Финалом недели подобных «переговоров» было решение «превратить сам богемский сейм в чешско-немецкий национальный театр» ⁴³⁵ . Налицо не просто ироничное, но презрительное отношение немецких журналистов к работе чешского сейма, который, с точки зрения Вены, не воспринимался всерьез. Надо сказать, что изображение богемского ландтага как театра – один из характерных приемов авторов «Figaro».

⁴³⁵ Figaro. Humoristisches Wochenblatt. Jahrgang 27. N. 29. S. 114.

Конфликт немецкой фракции с большинством сейма изображался авторами немецкого журнала с подобным пренебрежительным оттенком и сводился исключительно к взаимным попыткам чехов и немцев унизить и обмануть друг друга. Этот сюжет привлек особое внимание карикатуристов, которые активно использовали образы чеха-Вацлава и немца-Михела, от лица которых словно выражалась позиция двух народов. Любопытно, что, описывая потенциальное возвращение немецких депутатов в сейм, немецкие журналисты использовали термин «примирение» (die Versöhnung)⁴³⁶.

Впрочем, «примирение» в изображении немецких журналистов отнюдь не было мирным. Весьма характерным примером венского восприятия этой перспективы становится карикатура, изображающая Вацлава и Михела у дверей ландтага. Чех приглашает немца внутрь с мыслью «Я приглашаю его лишь потому, что знаю, что он не пойдет», а немец отказывается, говоря в сторону: «Он хочет, чтобы я был там, поэтому я не пойду!» (см. рис. 6).

Что касается демонстративного ухода немецких депутатов из сейма, то это событие также не вызвало того ажиотажа, который можно было бы ожидать. Чешские авторы лишь иронично прокомментировали причины конфликта, сформулированные, например, в диалоге правительства и Вацлава (любопытно, что и редакция чешского журнала прибегала в этом случае к образам Вацлава и Михела): «Вашичек [уменьшительная форма от имени Вацлав], почему же Михелек не захотел с тобой больше играть? – Ну... Он хотел меня побить, а я ему не дал!» ⁴³⁷ . Уход немецких депутатов воспринимался чехами как торжество их политики и, разумеется, не вызвал негативных эмоций. Редакция венского журнала не проявила ярко выраженного интереса к этим событиям. В целом для нее было характерно в чем-то пренебрежительное отношение к работе сейма как органа мелкого регионального масштаба.

⁴³⁶ Именно «примирительная политика» (Versöhnungspolitik) была ключевым лозунгом Эдуарда Тааффе в