1879 г., когда он получил кресло премьер-министра и приступил к формированию нового кабинета.

⁴³⁷ Humoristické Listy. Ročník 29. Č. 6. S. 47.

Совсем иначе в прессе были восприняты венские переговоры 1890 г. С чешской стороны ход встречи и ее итоги были восприняты в полном соответствии с обычным представлением о том, что значение чешских деятелей в этих переговорах минимизировано, а немцы диктуют им свою волю, обводя вокруг пальца. Кроме того, ожидаемыми были и отсылки чешских авторов к потенциальному развитию великогерманского варианта. Так, чешский автор писал: «Теперь, когда над чехами и немцами витает дух согласия, немцы радуются тому, что получили закрытую территорию, <...> которая теперь будет открыта Германской империи!» ⁴³⁸.

Что касается содержания подписанных протоколов, то для чехов оно фактически сводилось к тому, что теперь в Чешских землях установится безраздельное главенство немецкого языка. В связи с этим один из авторов иронично отмечал: «Говорят, что при компромиссе мы ничего не выиграли? А ведь немцы отдают нам то, что им дороже всего – свой родной язык!» ⁴³⁹. Вряд ли, однако, такой подарок был из числа желанных.

На страницах венского еженедельника подписанному соглашению не уделялось внимания даже в самых общих чертах. В заметках этого периода сначала освещался сам ход переговоров, а затем попытки законодательно закрепить их результаты.

Надо заметить, что для «Figaro» вообще были характерны акцент и особенное внимание к роли конкретных личностей в тех или иных сюжетах. Главными действующими лицами венских переговоров в изображениии

«Figaro» (как, впрочем, и в реальности), были Тааффе, Ригер и Пленер. Во всяком случае, именно в их уста вкладывается основная часть аргументов за или против того или иного пункта.

Впрочем, Пленер, олицетворяя немецкую сторону, находится в тени личности премьера, который выступает в роли главного заинтересованного в этих переговорах лица. С ним, как правило, соперничает чешский лидер,

⁴³⁸ Ibid. Č. 8. S. 58.

⁴³⁹ Ibid. Č. 10. S. 73.

пытаясь по возможности выгородить интересы своих соотечественников. Это, а также сомнения в том, что оба деятеля действительно выступали от лица своих соотечественников, иллюстрирует короткий диалог премьера и старочешского лидера, которые препираются относительно того, кто первым уступит: Ригер, согласившись на компромисс, или Тааффе, сделав чешский обязательным для учреждений языком. Когда первый называет себя защитником интересов чешского народа, а второй – представителем всей империи, они обмениваются показательными репликами: «Доктор, уверены ли Вы, что за Вами последует весь чешский народ?» и «А Вы, Ваше превосходительство, уверены, что за Вами – все австрийское государство?» ⁴⁴⁰.

Однако основное внимание немецкого издания было сосредоточено на конфликте правительства и старочехов с Национальной партией свободомыслящих. Как уже было сказано выше, ни один младочех не был приглашен на переговоры в столицу, что вызвало закономерное недовольство, а затем и противодействие воплощению Пунктаций в жизнь.

Тема оппозиционности Национальной партии свободомыслящих, которая вполне отражала отношение чешской общественности к потенциальному выделению территории с немецкоязычным населением в изолированную территорию, крайне занимала немецких авторов. Они активно обращались к аргументации младочехов против Пунктаций, зачастую оформляя их как заметки от лица Эдуарда Грегра или иного сочувствующего этой партии чеха. Надо сказать, что помимо традиционных претензий, явно заимствованных из риторики младочешских деятелей и многократно преувеличенных (в первую очередь, речь идет об обвинении чешских участников переговоров в предательстве интересов соотечественников), в ряде материалов прослеживается и знание конкретного содержания потенциальных законов.

В известном смысле лучше, чем авторы заметок, роль младочехов в судьбе Пунктаций отразили карикатуристы. В их видении она была чем-то средним между палачом и могильщиком. Это активно обыгрывалась иллюстраторами, изображавшими Грегра, ведущего «компромисс» в облике младенца на плаху, или толпу младочехов с дубинками, поджидающих за воротами «компромисс» (опять же, антропоморфный), который несут Ригер и Тааффе (см. рис. 7 и 8).

Как уже говорилось, Пунктации были лишь предварительными договоренностями, которые необходимо было оформить юридически. Все страхи и опасения чешских авторов, таким образом, были преждевременны и во многом преувеличены. Это подтвердилось дальнейшей судьбой подписанных в столице соглашений.

В этом аспекте «Figaro» отличает сравнительно трезвое и реалистичное восприятие событий. На страницах немецкого журнала нет преждевременных оценок и прогнозов относительно исхода этого проекта. Значительным препятствием в его реализации немецким журналистам справедливо казалась позиция младочехов. В первые несколько месяцев после окончания переговоров, когда судьба этого начинания не была ясна, в материалах «Figaro» вполне допускалось, что младочехи еще пойдут на попятную и Пунктации будут полностью претворены в жизнь. В связи с этим на страницах журнала нередко появлялись обращенные к Тааффе или Грегру вопросы наподобие: «Господин Грегр, Европа уже заждалась: скоро ли все разрешится или продлится еще?» ⁴⁴¹. Впрочем, такого рода материалы быстро исчезли с полос еженедельника, как исчезло и повышенное внимание к теме заключенных соглашений в принципе. Эта особенность вполне вписывается в общую тенденцию, характерную для деятельности немецких журналистов: не злоупотреблять теми сюжетами, которые распространялись на уровне слухов и предположений.

Указы Шёнборна, первая и единственная удавшаяся попытка претворения в жизнь договоренностей, непосредственно после их подписания на короткое время вызывают интерес немецких журналистов, хвалебно отзывавшихся о «храбром Шёнборне», который «не боится чехов» ⁴⁴² . Помимо этого, нельзя сказать, чтобы тема Пунктаций бурно муссировалась в материалах «Figaro», особенно когда стало ясно, что ажиотаж, окруживший венские постановления, был излишним. Если в 1892 г. автор одной из заметок писал, что от изначальных расчетов немецкой стороны осталось лишь «скромное желание», то на следующий год его коллега определяет положение дел с соглашением куда более сурово: «Пока компромисс еще не погребен, остаются те, кто не верит, что он давным-давно мертв» ⁴⁴³.

В целом, при анализе богемских сюжетов можно заметить, что они вызывали куда меньшее внимание и небольшую озабоченность у авторов венского издания, чем события парламентской жизни. Происходившее в Богемии, как правило, оценивалось как малозначимое в контексте всей империи, хотя отдельные поползновения чехов и подливали масла при обсуждении грядущего славянского засилья на территории всей страны. Тому может быть несколько причин. Первая, вероятнее всего, коренится в статусе журнала – это была венская газета, рассчитанная в первую очередь на жителей столицы. Их интерес к региональным сюжетам был довольно умеренным, особенно при отсутствии простых и понятных перемен в этой области. Таковыми грозили стать лишь Пунктации, и внимание к ним действительно оказалось значительно выше. Впрочем, даже в этом контексте немецких авторов больше интересовали перипетии борьбы между старочехами и младочехами.

Во-вторых, чешско-немецкая дискуссия на уровне местной политики опиралась на порой запутанную риторику и столь же сложные для обывателя

⁴⁴² Ibid. Jahrgang 36. N. 18. S. 70.

⁴⁴³ Ibid. Jahrgang 37. N. 16. S. 62.

доводы, последовательное изложение которых рисковало отпугнуть среднего читателя. Куда более беспроигрышным вариантом было оперирование заведомо известными всем образами премьера, «славянского большинства» в рейхсрате или конституционного лагеря как его вечного антагониста. Другим популярным в печати сюжетом было обыгрывание стереотипных представлений о чехах как нации вообще. Об этом пойдет речь в следующем разделе.

Образы чехов и представления о «чешскости»

Помимо собственно политического аспекта чешско-немецкого конфликта на территории земель Чешской короны и, прежде всего, Богемии, значительный объем материалов был посвящен неполитическим сюжетам, порожденным повседневным сосуществованием двух наций. Комплекс таких сюжетов можно разделить на две части: закрепление стереотипов восприятия чеха и чехов (начиная от иронии в адрес чешской национальной идеи и заканчивая шпильками в адрес бытовых привычек, свойственным чехам) и изображение «национализированной» повседневности Чешских земель (особенно это казалось жизни их столицы). Кроме того, интересны и особенности персонификации образа чешской нации, которая, как правило, основывалась на использовании образов ее политических лидеров, обыгранных, однако, в неполитических контекстах.

Несмотря на то, что абстрактный образ чеха редко фигурировал на страницах «Figaro», на основании его материалов можно воссоздать ряд стереотипных суждений. Остановимся на самых характерных чертах типичного чеха, каким его представляли читателю «Figaro».

Во-первых, это довольно недалекий человек, что напрямую связано с уверенностью немцев в общем низком уровне культурного развития нации. Например, появление чехов в парламенте описывалось так: «он приходит во

двор рейхсрата с картофельных полей, принося национальную выпечку» ⁴⁴⁴. Эта зарисовка демонстрирует снобизм австрийских немцев как представителей нации с богатым и славным историческим и культурным прошлым, представляющим собой значительный пласт европейской культуры. Строго говоря, долгое время чехам действительно трудно было равняться с немцами, но на это были свои объективные причины. Кроме того, конкретно вышеуказанный эпизод был несправедлив еще и потому, что последняя треть XIX века была временем бурного экономического развития Чешских земель, в ходе которого Богемия стала наиболее развитым промышленным районом региона. Очевидно, что образ чехов как сельских жителей уже мало соответствовал сложившимся реалиям.

Во-вторых, из обозначенного качества следовало другое, предоставлявшее немецким авторам особенного много поводов для иронии. Речь идет об особенностях владения чехами немецким языком. Стоит сразу оговориться, что, в отличие от других претензий, имевших под собой почву, эта была куда менее справедлива. Немецкий язык в то время был своего рода lingua franca Центральной Европы, и большая часть населения рано или поздно сталкивалась с необходимостью овладеть немецким для того, чтобы иметь возможность получить образование и/или сделать хорошую карьеру, да и просто полноценно контактировать с окружающим миром. В связи с этим процент владения немецким языком среди чешского населения был довольно высок. Нельзя, однако, с полным правом утверждать, что немцы столь же преуспели в чешском языке — даже те из них, кто жил на территории Богемии и Моравии. Очевидно, что далеко не каждый чех безупречно говорил по-немецки, но со стороны немцев эти упреки были не очень обоснованы.

Тем не менее, они имели место. Воплощением этого стереотипа, как правило, была неграмотная немецкая речь, вкладываемая авторами журнала в

⁴⁴⁴ Ibid. Jahrgang 23. N. 33. S. 130.

уста вымышленных чешских персонажей. Местами такие заметки представляли собой своеобразный вариант чешско-немецкого пиджина, когда на немецкую основу накладывались морфологические и лексические элементы чешского языка. Что касается последних, то это были отдельные чешские слова, преимущественно служебные части речи или междометия, которыми случайным образом перемежалась речь чешского персонажа: taky (тоже), ještě (еще), ale (но), to je (это) и проч. Кроме того, в число чешских слов попадала и умеренно экспрессивная лексика.

Кроме того, в «активный лексикон» говорящих по-немецки чехов входил ряд фраз, обретавших, помимо буквального, семантический смысл в связи с контекстом, в котором они, как правило, звучали. Типичным примером такой фразы может стать восклицание «Ne rozumíme!» («Не понимаем!»), не только встречающееся в речи отдельных вымышленных персонажей, но и использовавшееся в качестве заголовка к отдельным статьям и эпиграммам, посвященным языковому вопросу. Подобного рода функцию выполняло и обращение «pan/pane» (последнее — звательная форма), часто предшествующее упоминанию имени того или иного чеха и свидетельствовавшее о его происхождении. Таким приемом редакция

«Figaro» указывала на склонность национальной интеллигенции акцентировать внимание на свойственном их нации колорите.

Морфологические особенности речи чехов выражались, как правило, в глагольных окончаниях чешского языка, которые в немецкой речи чехов присоединялись к немецким корням (например, «habme», «имеем», образованное из немецкого глагола «haben» с помощью окончания -me, в системе спряжений чешского языка соответствующего первому лицу множественного числа).

Кроме того, в речи подобных персонажей графически передавались и особенности произношения чехов, говорящих по-немецки: проглатывание ряда звуков, оглушение звонких конечных. Например, название богемской