72530 (Жиль Липовецки Эра пустоты), страница 11

Ликвидируя «интродетерминированные» строгие правила, несовместимые с «плавающими» системами, нарциссизм работает также над разложением «экст-радетерминантностк», которая, по мнению Рисмена, была личностью, подававшей большие надежды, но которая вскоре оказалась окончательным образом

90

м.)ссы, соответствующим начальной стадии систем по­требления, являющихся промежуточным звеном меж­ду дисциплинарно-добровольной (интродетерминиро-11, и гной) личностью и личностью нарцисса. В этот мо­мент, когда логика персонализации реорганизует целостность секторов общественной жизни, экстраде-терминантность, с ее потребностью апробации со сто­роны чужого «Я», с ее поведением, ориентированным на другое «Я», уступает нарциссизму, автоабсорбции, уменьшающей зависимость моего «Я» от чужого. I\'. Сеннет отчасти прав: «Из общества, в известной мере управляемого другими людьми, западное общест-но становится управляемым изнутри» (Т. И., с. 14). И эпоху возникновения свободных систем личность уже не должна относиться к стадному или мимикри-ческому типу, она должна усугублять свое отличие от прочих лиц, собственное своеобразие: нарциссизм оз­начает это освобождение от чужого влияния, этот отказ от порядка стандартизации, установившегося при возникновении «общества потребления». Размы­кание строгой идентичности моего «Я» и отказ от зави­симости от посторонних лиц во всех случаях выступа­ют как фактор процесса персонализации, которым ма­нипулирует нарциссизм.

Мы совершаем глубокую ошибку, желая просле­дить за «терапевтической чувствительностью» с мо­мента разрушения какой-то личности, что происхо­дит вследствие бюрократической организации жизни: «Культ интимности берет свое начало не с утвержде­ния личности, а с ее падения» (К. Н., с. 69). Страсть нарцисса возникает не из-за восстановления утрачен­ной целостности, она не компенсирует отсутствие лич­ности, а вырабатывает ее новый тип, новое сознание с его неопределенностью и колебаниями. Пусть наше «Я» становится как бы «плавающим пространством», не имеющим ни постоянного места, ни ориентиров;

91

пусть это резерв в чистом виде, приспособленный к быстрым комбинациям, к неустойчивости систем; та­кова функция нарциссизма, тонкого инструмента по­стоянного обновления «пси», которое необходимо для постмодернистского экспериментирования. Одновре­менно, очищая наше «Я» от сопротивляющихся факто­ров и стереотипов, нарциссизм делает возможной ас­симиляцию моделей поведения, разработанных теми, кто занят проблемами нашего физического и душевно­го здоровья: вырабатывая «характер», приспосаблива­ющийся к постоянной формации, нарциссизм участву­ет в важной работе по научному управлению телами и душами людей.

Подрыв устоев «Я» является прямым результатом нынешнего разложения идентичностей и социальных ролей, некогда имевших четкие определения, потому что они были объединены в регулируемые противопо­ложные группы: таким образом, статусы женщины, мужчины, ребенка, сумасшедшего, цивилизованного индивида и т. д. входят в период неопределенности, неуверенности, где продолжает развиваться исследо­вание природы социальных «категорий». Хотя, изучая распад личности, следует хотя бы отчасти учитывать демократический процесс, будь то работа по уравнива­нию, которая заключается, как это замечательно про­демонстрировал М. Гоше, в том, чтобы уменьшить все, что представляет социальное неравенство или разли­чие между индивидами посредством создания незави­симого подобия очевидных данных,¹ то, что мы назвали десубстанциализацией нашего «Я», выступает как главный фактор процесса персонализации. Если де­мократическое движение разрушит традиционные устои чужого «Я», всякое существенное различие, ут-

¹ Гоше М. Токвиль, Америка и мы (Gauchet M. Tocqueville, Г Атё-rique et nous. Libre. N 7. P. 83—104).

92

нсрждая самобытность индивидов, независимо от их внешних отличий, процесс персонализации нарциссов лишит нас всяческого содержания. Царство равенства и корне изменило восприятие альтернативности по­добно тому, как гедонистическая и психологическая нюха коренным образом преобразует восприятие нашей собственной сущности. Более того, происходит изрыв «пси» в тот самый момент, когда все фигуры альтернативности (извращенец, сумасшедший, пре­ступник, женщина и т. д.) сталкиваются между собой в процессе, который Токвиль называет «уравниванием условий». Не по той ли причине, что социальное раз­нообразие сплошь и рядом уступает место идентич­ности, различие — единообразию, может возникнуть проблема идентичности так таковой, на этот раз лич­ной\'? Не по той ли причине, что демократический про­цесс отныне наблюдается повсеместно, не имеет обо­значенных границ, могут произойти коренные изме­нения психологического порядка? Когда отношение к самому себе вытесняет отношение к другому, фено­мен демократии перестает быть проблемой; на этом основании расцвет нарциссизма означал бы отход от мира равенства, который тем не менее не оставит своих позиций. Разрешив вопрос относительно других индивидов (который в настоящее время не актуален), равенство освободило место и позволило возникнуть вопросу о нашем «Я»; отныне аутентичность берет верх над взаимностью, самопознание — над призна­тельностью. Однако одновременно с этим исчезнове­нием с социальной сцены фигуры чужого «Я» возника­ет новый вид разделения — на сознательное и бес­сознательное, психический раскол, словно процесс разделения должен был воспроизводиться постоянно, хотя бы в психологическом плане с целью продол­жения социализации. Формула «Я — это некто дру­гой» инициирует процесс самолюбования, порождает

93

новые противоречия, приводит к концу непринужден­ные отношения себя с самим собой, когда мой визави перестает быть абсолютно другим: тождество моего «Я» изменяется, когда имеет место тождественность индивидов, когда все становится «подобным». Мо­бильность и многократное разделение, усугубляя кон­фликт, снова берет на себя роль социальной интегра­ции,¹ на этот раз не столько подавляя достоинство через классовую борьбу, сколько через намерение до­биться аутентичности и истинности желания.

Обновленное тело

Намереваясь, вслед за Р. Сеннетом, уподобить нар­циссизм психологизму, мы вскоре сталкиваемся с большой трудностью, какую представляет собой смена состояний одиночества и забот, которыми отныне ок­ружено наше тело, которое вследствие данного обсто­ятельства становится подлинным объектом поклоне­ния. Свойственное нарциссам обожание собственного тела, ежедневно проявляемое в тысяче мелочей: пере­живания, связанные с возрастом и появлением мор­щин (К. Н., с. 351—367), заботы о здоровье, о «фигуре», о гигиене, ритуалы контроля (check-up)² и ухода за собой (массаж, сауна, спорт, соблюдение режима); ставшие культом посещения солярия и терапевтиче­ских кабинетов (злоупотребление услугами врачей и фармацевтов) и т. д. Бесспорно, отношение индивида к телу претерпело изменения, которые можно сравнить с демократическими переменами в отношении к дру­гим индивидам; нарциссизм является результатом по­явления именно этого нового социального образа че-

¹ Гоше М. Цит. соч. С. 116.

² Проверка — англ.

94

^•печеского тела. Подобно тому, как представление о р.пнице между мною и другими уступило пониманию мощности людей и тело утратило свою непохожесть, us extensa,¹ немую материальность, став сопричаст­ным объекту исследований как личность. Отныне тело н<! является чем-то вызывающим отвращение или ма­шиной; оно обозначает нашу сущность, которой нам больше незачем стыдиться и которую отныне можно демонстрировать обнаженной на пляжах или на спек­таклях в его истинном виде. Поскольку тело обрело свое достоинство, его следует почитать, то есть неиз­менно следить за его надлежащим функционировани­ем, противиться его одряхлению, бороться с признака­ми его деградации, постоянно стараясь обновлять его посредством хирургии, занятий спортом, диеты и т. д.: «физическое» уродство стало чем-то мерзким.

Это четко прослеживает Кр. Лэш. Существующий сегодня страх перед старостью и смертью является составным элементом неонарциссизма: безразличие к будущим поколениям усиливает страх смерти, в то время как ухудшение условий жизни лиц преклонного возраста и постоянная потребность человека в том, чтобы его ценили, восхищались его красотой и обая­нием, делают невыносимой мысль о старости (К. Н., с. 354—357). Из этого следует, что процесс персонализа-ции, систематически выводя за рамки трансценденталь-ность всяческих явлений, обусловливает существование без цели и смысла, а также без головокружительного воздействия самообольщения. Индивид, запертый в своем «гетто» предназначений, отныне оказывается лицом к лицу с перспективой смерти, не имея никакой «трансцендентальной» поддержки (политической, мо­ральной или религиозной). То, что препятствует ис­тинно высказаться против скорби, это не скорбь сама

Особенность — лат.

95

по себе, но бесчувственность к скорби, — говорил Ницше, — он говорил о смерти и дряхлении, как о скорби, и нынешняя бесчувственность — вот что вы­зывает страх перед ними. Оказавшись в персонализи­рованных системах, отныне приходится терпеть и под­держивать себя в соответствующей форме, усиливать надежность тела, выигрывать время и соревноваться с ним. Персонализация тела называется императивом молодости, борьбой с враждебным космосом, сраже­нием с целью сохранить свою идентичность без пробе­лов и аварий. Оставаться молодым, не стариться: тот же императив функциональности в чистом виде, тот же императив обновления, тот же императив десуб-станциализации, преследующий стигматы времени с тем, чтобы покончить с гетерогенностью возраста.

Подобно всем великим дихотомиям, с противоречи­ем между телом и душой покончено; процесс персона-лизации, повышенное внимание к психологизму сти­рают противоречия, жесткие иерархические отноше­ния, путают ориентиры и обозначенные величины. Процесс психологизации является фактором дестаби­лизации, под его влиянием колеблются и без всякой определенной закономерности изменяются все крите­рии; таким образом, тело теряет статус материальной позитивности, противопоставляя себя акосмическому сознанию. Оно становится неопределимой катего­рией, «объектом-субъектом», расплывчатой смесью смысла и осмысливаемого, по словам Мерло-Понти. От языка тела, современного танца (согласно воззре­ниям Николаи, Каннингема, Каролин Карлсон) и йоги перейдя к биоэнергетике, рольфингу, гештальт-тера-пии, где тело становится началом всего, на чем мы остановимся? Границы его отступают, становятся рас­плывчатыми; «движение сознания» является в то же время новым открытием тела и его субъективных воз­можностей. Психологическое тело подменяет тело

96

объективное, и осознание тела им самим стало конеч­ной целью нарциссизма: заставить тело существовать I ради самого себя, стимулировать его авторефлексив­ность, победить приниженное положение, в котором находится тело — в этом заключается работа нарцис­сизма. Если тело и сознание поменяются местами, если тело, подобно бессознательному началу, загово­рит, то его надо будет любить, прислушиваться к нему; нужно, чтобы оно могло выразить свои требования, чтобы оно вступало в контакт; отсюда возникает жела­ние открыть свое тело изнутри, настойчивый поиск своей идиосинкразии, идет ли речь о самом нарцис­сизме, этом факторе психологизации тела, этом инст­рументе победы над субъективностью тела с помощью всех современных выразительных средств, концентра­ции и релаксации.

Р. Сеннет прав, говоря о гуманизации процесса субъективизации. Мы действительно окажемся внут­ри «культуры личности» при том условии, что тело само станет субъектом и как таковое окажется на ор­бите освобождения, вернее, революции — конечно же сексуальной, но также эстетической, диетической, ги­гиенической и т. д., под эгидой «директивных моде­лей».¹ Следует иметь в виду, что наряду с функцией персонализации нарциссизм выполняет миссию по нормализации тела: жадный интерес, который мы ис­пытываем к телу, отнюдь не является спонтанным и «свободным»; он повинуется социальным императивам, таким как «фигура», «форма», оргазм и т. д. Нарцис­сизм начинает и выигрывает на всех досках, выступая одновременно в качестве оператора дестандартизации

¹ Ж. Бодрийар с таким же основанием говорит об «управляемом нарциссизме». См.: Бодрийар Ж. Символический обмен и смерть (Baudrillard J. L\'Echange symbolique et la mort. Paris: Gallimard, 1976. P. 171—173).

4 Жиль Липовецки