72530 (Жиль Липовецки Эра пустоты)

Жиль Липовецки \"Эра пустоты\"

GILLES LIPOVETSKY

ЖИЛЬ ЛИПОВЕЦКИ

ERE DU VIDE ESSAIS SUR TINDIVIDUALISME CONTEMPORAIN

ЭРА

ПУСТОТЫ

ЭССЕ О СОВРЕМЕННОМ ИНДИВИДУАЛИЗМЕ

Перевод с французского В.В.Кузнецова

Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства иностранных дел Франции

и Посольства Франции в России

Ouvrage realise dans le cadre du programme d\'aide a la publication

«Pouchkine» avec le soutien du Ministere des Affaires Etrangeres

francais et de l\'Ambassade de France en Russie

ISBN 5-93615-012-7 ISBN 2-07.-032513-Х (фр.)

© Editions Gallimard, 1983 et 1993 pour la postface

© Издательство «Владимир Даль», 2001

© В. В. Кузнецов, перевод, 2001

© А. Мельников, П. Палей, оформление, 2001

Г. Н. Ивашевстя

ЭНИГМА И АДИАФОРА.¹ ЦВЕТОК НАРЦИССА ТАКЖЕ НЕЖЕН

Каждая культурно-историческая эпоха порождает определенный набор жизненных доминант, которые и воспринимаются как норма, образ жизни и господст­вующее мировоззрение. В этом отношении современ­ная эпоха — кризисная, что характеризуется отсут­ствием единого интеллектуального мира с иерархией общепринятых ценностей, а за рационально структу­рированным мышлением проглядывает его «базис» — коллективное бессознательное. В прошлом осталась одна из доминант европейской культуры — признание существования абсолютного субъекта познания, мыс­лящего «с точки зрения Вечности» (Sub specie Aeterni-tatis). Оказалось, что мир представляет собой совокуп­ность разных культур, разных типов и стилей мышле­ния; на смену «единственно верным» учениям пришла интеллектуальная ризома — структура без центра, «сеть значащих интенций» (Мерло-Понти), плюрали­стическая центростремительная центробежность.

В настоящее время определяющими понятиями при рассмотрении любых систем (физических, социаль­ных, ментальных) становятся нелинейность и слож-

¹ Эншма (греч. ainigma) — загадка, тайна. Адиафора (греч. adia-phora — безразличное, малозначительное) — философский термин для фиксации индифферентного. Эквивалент понятия cool, ныне широко используемого, в том числе и Ж. Липовецки.

ность. С точки зрения синергетики, основной посыл­кой современного знания является принципиальная вариабельность бытия, а основным измерением жизни как общества, так и человека — изменения.

Жиль Липовецки выступает как летописец этих пе­ремен.

Жиль Липовецки (род. в 1944 г.) — социолог, про­фессор философии Университета в Гренобле (Фран­ция). Автор книг: «Эра пустоты», 1983; «Империя эфе­мерного. Мода и ее судьба в модернистском общест­ве», 1987; «Закат долга. Либеральная этика нового демократического времени», 1992; «Третья жена. По­стоянство и революция женского начала», 1997 Он много выступает, пишет статьи и дает интервью по вопросам культуры постмодернизма, культуры тела относительно новых религий, современных семейных отношений, роли женщин, новых форм индивидуализ­ма, социальной ответственности и т. д. В предлагаемой вниманию русского читателя книге дается эмоцио­нально окрашенная картина постмодернистского со­стояния европейской культуры в аспекте таких соци­ально-психологических явлений, как персонализация, нарциссизм, безразличие, жестокость и др.

Кажется, мы опять «на посту»: постиндустриальное общество, постструктурализм, постфрейдизм, пост­модернизм. Картезианское Cogito, определив надолго «планы и горизонты» философского дискурса, чем оно по сути и является, а именно артикуляцией бытия, как любая, впрочем, философия, все еще остается камнем преткновения франкофонного миросозерцания, хотя прошедшие три с половиной столетия породили и новую картину мира, и новые формы его философ­ского осмысления, выдвинув в качестве первоочеред­ной и наиважнейшей задачу постижения тайны чело­веческого существования. И конечно, оно не исчер­пывается ни рациональностью, ни психологией, ни

телесностью, ни активизмом, оставаясь до сих пор во многом энигматической реальностью, где вопросов больше, чем ответов. Впрочем, ценно само вопроша-ние, аспирантское алкание, бесконечный порыв.

Позитивная программа автора прямо не заявлена, создается впечатление, что его позиция (все-таки про­глядывающая сквозь поток критики и инвектив) — вполне традиционно-буржуазно-либеральная, слегка подмоченная марксизмом 1960-х, Вообще либерально-марксистский жаргон 60-х широко присутствует: «мо­билизация масс», «бунт», «революция», «подрывной характер», «классовое самосознание», «торпедировать культуру», «художники на службе», «борьба за общее дело», «искусство — вектор революции», «революци­онная динамика», «революционный идеал и отказ от него» и т. д.; как бы воспроизводя атмосферу тех лет в Париже с ее утопическими надеждами, перехлестами й разговорами, разговорами, разговорами... Возмож­но, утрата этой атмосферы и ностальгия по ней — по­длинный нерв Липовецки.

Конечно, «молчанием предается Бог», но желание обличать неконструктивно. Истина, может быть, и ро­ждается в спорах, зато познается в бесстрастии. Пони­жение общественной температуры, которое констати­рует Липовецки, — не признак упадка или пустота, а именно возвращение к норме. Жар и лихорадка, со­путствующие всяким революциям, привлекательны, к счастью, для абсолютного меньшинства. Оппозиции и противоречия прошлого изжили себя. Отсутствие интереса к проблемам, волновавшим поколение ше­стидесятников, — не следствие «апатии нарциссов», а знак того, что эти проблемы решены, и на повестке дня — другие, возможно, более важные, во всяком случае, более созвучные времени. Персонализация, о которой говорит автор, — проявление общего процес­са освобождения, который осуществляется в последо-

Stll

нательном изживании запретов и табу. Люди все про­буют на себе, жизнью оплачивая обучение, продвига­ясь от ригоризма и авторитарности к открытости и диалогу. И почему бы не начать с себя, со своего Я?

Претензии на решение мировых проблем, судеб на­родов и стран, так характерные для «революционного сознания», не выдержали проверки временем. Жела­ние сделать счастливыми (варианты: здоровыми, бога­тыми) всех — увы, часто свидетельство и следствие собственного несчастья.

Позицию Липовецки вполне можно рассматривать как апологию индивидуализма, хотя она и не лишена резко критических высказываний. Главным здесь яв­ляется процесс персонализации, который преобразует все сферы общественной и частной жизни. Слово рет-sonne, от которого образовано понятие «персонализа-ция», во французском языке имеет несколько значе­ний. Первое соответствует русскому «персона» — че­ловек, лицо, особа и все связанные с этим смыслы. Во втором значении personne — никто, что-либо и т. п. Таким образом, «персонализация» — это не только ин­дивидуализация, или преломление разного рода цен­ностей через мировосприятие отдельной личности, но и опустошение, превращение в ничто, исчезновение. Этот смысл термина исключительно важен для пони­мания мысли Ж. Липовецки и всей системы его рас­суждений.

Процесс персонализации раскрывается Липовецки через ряд взаимосвязанных явлений, вполне вписыва­ясь в рамки проблематики теории программированно­го общества (Турен и др.), являющейся, в свою оче­редь, разновидностью теории постиндустриального общества. Оно характеризуется резким увеличением масштабов и разнообразия информации и связанным с ним возрастанием возможностей выбора человеком тех или иных информационных потоков. Это ведет к

интенсификации культурных связей и обменов, ко все большему включению людей в эти коммуникации. Расширяются возможности пересмотра ценностных ориентации, установок и жизненных позиций, откры­ваются пути к более открытому обществу. Однако эти общественные преобразования не лишены конфлик­тов. Смысл персонализации, по Липовецки, — в раз­рыве «с начальной фазой современного демократиче­ски-дисциплинарного, универсально ригористического, принудительно идеологического общества», «происхо­дит глобальная переоценка социальных ценностей». «Отрицательная сторона его состоит в том, что про­цесс персонализации обусловливает ломку дисципли­нарной социализации; положительная — в том, что он соответствует устройству гибкого общества, основан­ного на информации и поощрении потребностей инди­вида, культе секса и учете „человеческих факторов\", естественности, душевности и юморе.»

Одним из механизмов персонализации Липовецки считает «обольщение», которое понимается как осо­бая стратегия, пронизывающая все уровни постмодер­нистского общества: политику, производство, сферу услуг, образование, частную жизнь, — что проявляет­ся в постоянном упоре на «личное желание» и «сво­бодный выбор» индивида, идет ли речь об организации производственного процесса или о выборах в органы муниципального самоуправления, о системах врачеб­ного контроля или о сексуальных предпочтениях. Одним из следствий процесса персонализации Липо­вецки считает массовое опустошение, всеобщее рав­нодушие. «В наше время, когда уничтожение приобре­тает планетарный масштаб, и пустыня — символ нашей цивилизации — это трагедийный образ, кото­рый становится олицетворением метафизических раз­мышлений о небытии.» Автор озабочен тем, что «все институты, все великие ценности и конечные цели, создававшие предыдущие эпохи, постепенно оказыва­ются лишенными их содержания. Что это, если не мас­совое опустошение, превращающее общество в обес­кровленное тело, в упраздненный механизм?» Со­временное состояние общества ведет ко всеобщей апатии, которая является реакцией на изобилие ин­формации, на скорость ее получения. Постмодернизм позволяет равно существовать любым способам жиз-неутверждения, любым вкусам, можно выбирать все, что угодно — как самое обычное, так и самое экзоти­ческое, новое и старое, экологически чистую «про­стую жизнь» или сверхсложную. «Cool человек не яв­ляется ни пессимистическим декадентом Ницше, ни угнетенным тружеником Маркса; он скорее напо­минает телезрителя, пытающегося „прогнать\" одну за другой вечерние программы; потребителя, наполняю­щего свою кошелку; отпускника, колеблющегося меж­ду пребыванием на испанских пляжах и жизнью в кемпинге на Корсике.»

Однако такое «безразличие» оказывается весьма действенным и продуктивным. Общество, становясь все более активным, мобильным и самоорганизующим­ся, способно создавать и реализовывать как новые мо­дели управления, так и культурные нововведения, ибо возникает все более разнообразный спектр различных социальных действий и движений. А это, в свою оче­редь, усиливает жизненность и распространенность конфликтных взаимодействий, что способствует бо­лее быстрой и эффективной адаптации социальной системы к меняющейся социокультурной и экологи­ческой ситуации. В таких условиях резко возрастает значимость для всех социальных субъектов их индиви­дуальности и идентичности. Можно сказать, что наше время характеризуется именно всеобщими поисками идентичности. Отсюда мода на «пси»-фактор, интерес к одиночеству и традиционным европейским верова-

Ю

ниям, а также к духовным и телесным практикам Вос­тока.

Универсальным символом современного индивида Липовецки считает Нарцисса. Homo politicus уступает место homo psychologicus, человеку, который занят только собой и заботится только о собственном благо­получии. «Нарциссизм — это реакция на вызов бессо­знательного: побуждаемое потребностью обрести себя, наше „Я\" погружается в бесконечную работу по освобождению, наблюдению и объяснению своей лич­ности.» Нарцисс демократичен, мобилен, он вполне допускает существование других людей, которые так же, как он, заняты собой. Одной из его ценностей становятся собственное тело и заботы о нем, не ис­ключающие и опасного экспериментирования, а так­же поиски собственной самости, идентичности.

Большое место в раздумьях Липовецки занимает анализ «пустоты». Речь идет не об онтологической пустоте (шуньяте) как нереальности и иллюзорности окружающего мира, а о значении, принятом в микро­психоанализе, которое абсолютизируется и распро­страняется на более обширное пространство. Считается, что в качестве опоры человека (понимаемого как по­стоянные разнообразные попытки) выступает психо­биологическая пустота, являющаяся источником жизни и причиной бессознательного страха. «Великие невро­зы» нашего времени (Хорни): 1) невроз навязчивости (поиск любви и одобрения любой ценой), 2) невроз власти (погоня за властью, престижем и обладанием),

3) невроз покорности (автоматический конформизм),

4) невроз изоляции (бегство от общества), — не обош­ли стороной Нарцисса; они сочетаются с его интереса­ми и вялостью.

Капитализм развивался под эгидой протестантской этики, вследствие чего технико-экономическое сосло­вие и культура образовали нечто цельное, а основны-

11

ми ценностями стали накопление капитала и прогресс; однако с развитием процесса персонализации и утверж­дением гедонизма в качестве основного этического вектора общество стало утрачивать характер органич­ного целого, дух согласия и волю. «Кризис современ­ного общества — это прежде всего кризис культуры и духовности.» Липовецки подробно анализирует это-явление, особенно обращая внимание на взаимоот­ношения общества и искусства как в модернистскую, так и в постмодернистскую эпоху, привлекая аргумен­ты и доводы Д. Белла, 3. Фрейда, У. Эко, М. Зераффы, Ж.-Фр. Лиотара, М. Гоше, М. Тоффлера и др. И здесь он снова видит эгалитарное действие персонализации и делает вывод, что «отныне в культуре царит эклекти­ка». Как известно, в искусстве все — или традиция, или плагиат. Постмодернизм объявляет равноценными и равнозначными все элементы культурного пространства, а художественная практика приобретает в этих услови­ях характер творческого монтажа и цитирования, ли­шенные как общезначимой ценности, так и притязаний на моральный или эстетический авторитет. Происхо­дит «инвентаризация культуры» (уже в который раз!), включающая в активный обиход запретный, забытый, банальный или маргинальный культурный материал.