23591-1 (Метафизика национальной идеи), страница 2

“Определение” или “отношение”? Восточный и западный взгляд на национальную идею.

Причастность - что мы имеем в виду под этим понятием? Если этнос суть явление временное, а нация суть “за-данное”, а не “данное”, - то по отношению к чему возникает причастность? К чему мы причастны?

Ответ уже бегло прозвучал выше, когда из уст Lagarde’a, на которого ссылался о. Сергий Булгаков, мы слышали, что “нации суть мысли Божии”.

Но так ли самоочевиден этот ответ, не нуждается ли он в определенной оговорке, если мы хотим сохранить православный взгляд на вещи и не стать заложниками античного мышления? “Идея нации есть не то, что она думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности” . Для религиозного мышления это действительно самоочевидно. Но что понимать под самой “мыслью Бога”? Чтó есть эта божественная “идея”? Если заслуга в постановке этого вопроса и принадлежит философскому, а не богословскому мышлению, ответ все же должен прозвучать из уст богословия. Философия в данном случае находится в плену у платонического контекста мысли: западная - вследствие своей укорененности в античном мировоззрении, восточная же - в силу своей зависимости от первой. Однако национальная идея - это не “теоретическая”, а жизненная проблема, и незначительная догматическая аберрация, как это уже не раз случалось в истории, может стать причиной искажения самого модуса существования, изменить саму ткань жизни. “Есть идеи и понятия, “свободное” обращение с которыми служит источником не только теоретических заблуждений, но и величайших житейских опасностей и бедствий”, как выразился однажды П.М. Бицилли о понятии “нация” …

Основным пороком западной концепции о божественных идеях и их отношению к тварному миру является смешение понятий Божественной сущности и энергии. Не различая этих двух различных реалий Божественного бытия - “сущности” (или природы абсолютно трансцендентной и недоступной нашему опыту) и “энергий” (или неотъемлемых от этой сущности природных действий), - латинская мысль была вынуждена ввести идеи в само внутреннее бытие Бога, в Его сущность.

Начало этой традиции положил еще блаж. Августин, жадный читатель плотиновских “Эннеад”, учивший, что идеи суть определения Божественной сущности, к которой тварное относится как к своей “cause exemplar”, т.е. своей “причине-образцу”. Хотя сам Августин и отказался от “косвенного дуализма своей статичной системы прообразов”, заявив в своем написанном за три года до смерти “Пересмотре” (Retractationes), что “двух миров не существует”, тем не менее, “его учение об идеях, содержащихся в самом бытии Божием как определения сущности и как причина всего тварного, утвердилось в западном богословии и заняло значительное место в системе Фомы Аквината” . По мысли последнего, Бог есть не только всеобщей причиной бытия, но и “прототипной причиной всех вещей”, а “прототипы”, “прообразы вещей” или “идеи” существуют в Божественной премудрости и “являются ничем иным как Божественной Сущностью” .

Совершенно иное видение этой онтологической проблемы мы находим в восточном святоотеческом богословии. Это именно “видение”. Православная мысль помещает идеи не в Сущности, а в том, что хоть и сверхъестественно, но все же возможно реально видеть. Интересно, что святоотеческое учение здесь как бы “уточняет” бытийственные интуиции античного мира. Прослеживается античная традиция понимания идеи” как видимого, открытого для визуального восприятия (“идея” и “идос” восходят в греческом к глаголу είδω “βидеть”). “Идос” есть “видимое”, мир открыт не для интеллектуального познания, а для благочестивого созерцания и чтобы видеть его в глубинной красоте и смысле, т.е. логосах не нужно отводить созерцающего взора от Бога: “идеи”, “парадигмы” или “логосы” (а новым здесь является не термин, а его значение) укоренены в нетварных энергиях, в нетварном Свете, превечно исходящем от Бога. Этот предвечный свет - обоживающая благодать, а идея - модус причастности твари к этой благодати, тот способ которым это Божие создание причастно своему Творцу.

Божественные идеи не являются неким “умозрительным” содержанием Божественной сущности, они есть отношение Бога к твари. “Идеи предустанавливают различные модусы приобщения к энергиям, различные и неравные степени восхождения для различных существ, движимых Божественной любовью и отвечающих на эту любовь в свою меру” .

Они не некие статичные совершенства, а реальность Божьей воли. Идея есть отношение - отношение нетварного к тварному…

Мы не случайно позволили себе это пространное отступление, так как оно имеет непосредственное отношение к обсуждаемой нами теме. Ведь идея нации не что иное, как одна из божественных идей. И если мы станем на западную точку зрения и поместим ее в Божественную сущность, то некой “теофанией” окажется сама актуализация национальной идеи, само бытие нации. Как содержащаяся в самом внутрибожественном бытии - идея нации неминуемо подвергнется “сакрализации”, и национальное строительство подменит собою церковное. Откровением вовне Божественной сущности в этой западной мировоззренческой концепции является не одна лишь нация, а все творение вообще, и говорить в данном случае можно лишь о генетическом происхождении подобной националистической идеологии от католического богословия. Но все же, эпоха национального пробуждения в Европе недаром совпала с эпохой Данте и Франциска Ассизского. Если бы католицизм не исказил церковное учение об идеях и не вернулся к античному представлению о мире как о некой несовершенной “копии” Божественного первообраза, гуманистический национализм, вошедший в историю вслед за Французской революцией, не состоялся бы. Идея человека как “мерила всех вещей” (вплоть до самоубийства Кириллова из “Бесов” Достоевского) без подобной пантеистической прелюдии была бы невозможной. Если бы Запад не изменил святоотеческому учению об идеях человеческой воле было бы труднее ошибиться - принимая за добро его “подделку”. Центральное положение в сознании осталось бы за понятием спасения, а не творчества…

“Спасение” или “творчество”? Является ли содержанием идеи нации творческая миссия, возложенная на нацию Богом?

“Раз мы признаем, - пишет В.С. Соловьев, - существенное и реальное единство человеческого рода… раз мы признаем это субстанциональное единство, мы должны рассматривать человечество в целом, как великое собирательное существо или социальный организм, живые члены которого представляют различные нации. С этой точки зрения, очевидно, что ни один народ не может жить в себе, через себя и для себя, но жизнь каждого народа представляет лишь определенное участие в общей жизни человечества. Органическая функция, которая возложена на ту или другую нацию во вселенской жизни, - вот ее истинная национальная идея, предвечно установленная в плане Бога” .

На первый взгляд соловьевская мысль безупречна: действительно, идея нации суть ее функция во вселенской жизни человечества. Однако, когда автор переходит к своему изложению “русской идеи”, которой собственно и посвящена цитируемая нами одноименная статья, становится ясно, что оно довольно субъективно. С ним можно и соглашаться и спорить. В силу своей субъективности соловьевское толкование русской идеи трудно признать той особой функцией во вселенской жизни, которая возложена на эту нацию Богом и открывается каждому ее члену как его моральное обязательство…

Можно ли представить себе, что это несовершенное толкование когда-либо сменится толкованием безупречным, удовлетворяющим всех, в котором каждая личность, чувствующая свою причастность к русской идеи, - опознает свое моральное обязательство?

Как свидетельствует история с некоторыми историософскими формулами нации действительно самоотождествляются. Для греков Константинополь является средоточием православной ойкумены и “Новым Римом и Новым Иерусалимом”. Для российского сознания Москва - “Третий Рим”. Украина отождествляет себя (через Киев) со “Вторым” или “Новым Иерусалимом”… За каждым из этих историософских самоопределений стоит свое видение истории, свое видение собственной миссии во вселенской жизни, свое мирочувствование.

Но спасительность этих формул для национального сознания - в их общем характере. Любая детализация, любые уточнения способны здесь привести к разделению. Мало того, что и греческое, и русское сознание уверенно в том, что сегодня именно их исторический черед наследовать древнему граду Ромула и стать Римом “новым” и “последним”. Даже в своих собственных национальных границах любое конкретное содержание, которое будет обнаружено в этих идеологических формулах, станет причиной внутреннего раздора и препирательств. Национальная идея будет отождествлена с творчеством, и ее толкование станет делом личного творчества каждого, чувствующего свою причастность к национальному целому.

Но здесь необходим совершенно иной подход. Сознание должно быть сосредоточено на ином: не на творческой самореализации в свершениях национальной истории, а на послушании Божьей воле. Идея, согласно святоотеческому ее пониманию, есть Божественная воля о существовании твари, она бытийственно укоренена в благодати и являет модус причастности твари к этой благодати. Другими словами, идея твари - это способ ее обожения… Поэтому, подобно тому как нельзя “заслужить” спасение, невозможно и внести в рай любовью национальное, когда мы сосредоточены не на послушании Богу, а на собственном национальном “творчестве”. Здесь всегда существует возможность ошибки, возможность избрать не истинное, а ложное. Творчество должно совершаться в свободе, когда же человек теряет в своем творчестве детскую непосредственность и чистоту, - оно превращается в подделку. Подобно тому, как мы стремимся избежать общения с людьми, которые “играют самих себя” и превращают общение в театральное представление своей личности, для нас безразлично и “творчество”, которое сосредоточено на самом себе. Свободу творчеству может дать лишь смирение, ибо только в смирении человек действительно становится сам собой и одаривает нас своими творческими энергиями. А смирение возможно лишь во Христе. Если все силы нашей души не устремлены ко Христу, а адресованы к чему-либо иному, мы не сможем “изойти из себя”, не сможем не отождествляться со своей природой, не сможем преодолеть монической замкнутости.

Когда несколько народов претендуют на то, что их национальной миссией есть “объединение Востока и Запада”, и все их силы уходят не на служение этому единению, а на противостояние друг другу, - значит они ошибаются, ибо на пути к Богу у нас нет соперников: у каждого свой способ приобщения к нетварной Божественной славе, каждая тварь имеет свой собственный уникальный и неповторимый модус этого общего для всего тварного мира смысла существования.

Но если каждый народ будет сосредоточен не на своем “творчестве”, а на Боге, если каждый народ смирится сердцем и осознает себя не первым, а последним, - не будучи сосредоточенным на осознании своей миссии во вселенской жизни, он ее полностью исполнит, и его творчестве будет запечатлено отблеском творчества горнего. Только вследствие нашей поверхностности мы думает, что для того, чтобы “стать собой”, необходимо утверждение собственной воли. Собой становятся святые, которые живут по одним и тем же духовным законам и проходят одни и те же послушания. Смирение не приводит к единообразию, напротив, - благодаря нему уникальной и неповторимой становится каждая человеческая личность, которая ранее, пребывая в грехе, была не целым, а частью, т.е. индивидом. Повторно не “целое”, а “часть”…

Те же духовные законы и в жизни народов. Их различие не в природе. Природа у всех единая. Различия кроются в бытии личностном. Нация - это множество человеческих личностей, которые причастны единой идеи. И когда каждая из этих личностей живет в самоуничижении, живет в Церкви Божией, которая является обителью Христовой любви, - из этих личностей образуется единый национальный лик, единое согласие, единый хор.

Никто из членов этого хора не есть часть, ничье служение этому согласию не функционально (личность не тождественна отношению). Но, благодаря смирению, каждая личность живет здесь не по земным, а по горним законам, сливаясь без смешения и различаясь без разделения.…

Каждый из нас, помимо того, что он имеет свое собственное имя и является личностью, причастен некоему национальному целому и человечеству в целом. И определяет это не наша природа, а наше чувство причастности. Чувство, которое мы испытываем не по отношению к собирательному целому нации, а по отношению к идее нации. Единство природное делает нас частью. Отношение причастности - сохраняет “целым” нас самих. Через причастность идее нации, зиждителем которой есть Бог, - я причастен всей полноте: не только полноте национального, но и полноте вселенского, ибо национальная идея это не единственная идея, которая существует от Бога. В нетварных энергиях находятся идеи всего сущего, и эти идеи согласованы друг другу: здесь нет никакого антагонизма, все здесь соподчинено, и идеи более низкого порядка подчинены идеям более высокого, и все вместе заключает в Себе Божью Премудрость - второе Лицо Пресвятой Троицы. “Ибо разве может существовать что-нибудь, - пишет свят. Григорий Богослов, - что стоит не Логосом, Словом?”