72530 (763420), страница 18

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 18)

¹ Эко У. Открытое произведение {Eco U. L\'Cfeuvre ouverte. Ed. du Seuil, 1965. P. 22).

153

Важный элемент модернистского искусства заключа­ется в том, что оно зародилось в период революцион­ной лихорадки, на стыке веков, представляя собой тот тип культуры, логика которого та же, что будет преоб­ладать позднее, когда потребление, образование, рас­пределение благ, информация приведут к возникнове­нию общества на основе участия, субъективизации, контактов. Д. Белл увидел в модернистской культуре предвестие нового, но он не заметил, что главная ее черта не в гедонистическом содержании, а в возникно­вении неизвестного социального феномена — процес­са персонализации, который будет охватывать все новые сферы и в конце концов станет главной особен­ностью современного и грядущего общества — без­душного, мобильного и неустойчивого. Модернист­ское искусство — это первый его дестабилизирован­ный и персонализированный элемент, прототип open society;¹ как если бы авангард одновременно следовал hot² или революционной логике, в то время как про­цесс персонализации, который охватит общественную и индивидуальную жизнь, истощит революционную страсть и утвердится в cool³ запрограммированном ре­гистре. При таких обстоятельствах необходимо пере­смотреть кредо 1960-х годов, согласно которому мо­дернистское искусство является антиподом мира ре­гулируемого потребления. Будучи революционным, глубинный порыв модернизма тем не менее остается изоморфным по отношению к логике постмодернист­ского, соучаствующего, неосязаемого, себялюбивого общества.

Персонализация искусства, осуществленная ху­дожниками-авангардистами, сходна с тем, что про-

¹ Открытое общество — англ.

² Горячий — англ.

³ Прохладный — англ.

154

изошло с другим течением авангарда, на этот раз тео­ретического характера, которое представляет психо­анализ. Модернистское искусство и психоанализ взаи­мосвязаны: на заре XX века в культуре осуществлялся тот же процесс персонализации, создававший «от­крытые механизмы». Руководствуясь правилом «гово­рить все», свободными ассоциациями, психоаналитик, вступающий в контакт с пациентом, о многом все же умалчивает. Отношения между ними либерализуются и входят в гибкую атмосферу персонализации. Анализ становится «нескончаемым», в соответствии с совре­менным представлением об индивиде, этой высшей ценности; жесткая позиция психоаналитика сменяет­ся прежним рассеянным вниманием. Отныне ничего нельзя исключить, иерархия символов сходит на нет; смысл выражается любым способом, в том числе (и в особенности) через явную бессмыслицу. Подобно тому как в модернистском искусстве существо дела и всякие пустяки трактуются одинаково, так и понятие «человек» включает в себя людей разного достоинст­ва; все имеет право голоса: разумное и бессмысленное перестают быть антиподами и включаются с полным основанием в работу по принципу равенства. Будучи составными частями модернистской культуры, бессо­знательное и тормозящее начала являются векторами персонализации: мечта, оплошность, невроз, неудач­ное действие, мираж уже не относятся к отдельным сферам, они объединяются тем или иным образом под эгидой «формаций бессознательного начала», которые называются интерпретацией «от первого лица», осно­ванной лишь на ассоциациях, вызываемых предметом. Несомненно, ребенок, дикарь, женщина, развратник, сумасшедший, невроз — все это сохраняет свою спе­цифику, но области применения этих понятий меня­ются. Психоанализ изменил представление об индиви­де, устранив жесткие определения в психологии и но-

155

зографии,¹ учитывая умственные дефекты индивида, разрушая устоявшиеся схемы.

Идет ли речь об авангарде художественном или пси­хоанализе, мы имеем дело все с той же персонализа-цией, правда, сопровождаемой вносящим несогласие, иерархическим и жестким процессом, в котором про­слеживаются связи, все еще объединяющие культуру, открытую окружающему дисциплинарному и автори­тарному миру. С одной стороны, художники-авангар­дисты обособляются, как бы объединяясь в элитные батальоны, ломающие все традиции, подталкивающие искусство от одной революции к другой; психоанализ возобновляет свою практику посредством строгого ри­туала, основанного на сохранении дистанции между аналитиком и клиентом. Более того, психоаналитики входят в Международную ассоциацию, руководство которой требует верности учению Фрейда и следова­ния догмам, искореняя отступников и еретиков и вер­буя себе новых адептов. Авангардисты — художники и психоаналитики — обеспечивают компромисс меж­ду персонализированным и дисциплинарным миром. Получается, будто бы открытая логика, доведенная до финала единственным индивидом, могла возникнуть лишь в рамках иной — иерархической и принудитель­ной — схемы, всегда преобладающей в социальной среде.

Потребление и гедонизм: к постмодернистскому обществу

Расцвет модернизма, насыщенный громкими скан­далами, связанными с авангардом, позади. К настоя­щему времени авангард выполнил свою провокаци­онную задачу; больше нет напряженных отношений

¹ Описание болезни. — Примеч. пер.

156

Mi-жду художниками-новаторами и публикой, потому mi никто не защищает порядок и традиции. Модер-нп< и кое бунтарство стало обыденным явлением, «в t уде >жественной среде ляшь немногие выступают про-ил полной свободы, против бесконечного экспери-,ширования, против tie знающей удержу чувствен-нпсти, против инстинкта мятежа, против воображе­нии, отказывающего критикам в разумности» (с. 63).

1лицо трансформация публики, которая утверждает, что гедонизм в начале нынешнего века благодаря мас-

жому потреблению стал главной ценностью нашей ■ум.туры: «Либеральный менталитет, который преоб-ieT в наше время, считает идеалом культуры модер-пистское движение, согласно идеологии которого ду­шевные порывы должна стать способом поведения» 32). Именно в это вре:мя в постмодернистской куль-гуре возникает явление, которое, по Д. Беллу, наблю-л.нтся тогда, когда авангард более не вызывает возму­щения, когда новаторские поиски становятся закон­ными, когда наслаждение и стимуляция ощущений Рассматриваются как господствующие. В этом смысле

стмодернизм выглядел как демократизация гедо-пи ша, как всеобщее признание новаторства, как тор­жество «антиморали и авггиинституционализма» (с. 63) и окончание разлада метКДУ художественными и неху­дожественными категориями.

Однако постмодерниз-м одновременно означает воз­никновение экстремистской культуры, доводящей «до крайности логику модернизма» (с. 61). Именно в 1⁽)60-е годы постмодернизм проявил свои главные особенности наряду с культурным и политическим радикализмом и подчеркнутым гедонизмом. Студен­ческие волнения, антикультура, мода на марихуану и ЛСД, сексуальная свобода, а также порно и поп-филь­мы и публикации, смакование насилия и жестокость и спектаклях, — в результате для всех наступает день

157

освобождения, удовольствий и секса. Массовая гедо­нистическая и галлюциногенная культура, которая, по всей видимости, не является революционной, «в действительности, было просто развитием гедонизма в 1950-е годы и результатом распущенности, которая была свойственна некоторым представителям высше­го общества» (с. 84). Вот почему 1960-е годы означают «начало и конец» (с. 64). Конец модернизма: движе­ние 1960-х явилось последней акцией наступления на пуританские и утилитарные ценности, последней ата­кой культурной революции, на этот раз массовой. Но в то же время это было возникновением постмодерна, лишенного подлинного новаторства и смелости, кото­рый довольствовался тем, что демократизировал гедо­нистическую логику, сделал радикальной тенденцию к поощрению «скорее самых низменных, чем самых благородных наклонностей» (с. 130). Как станет по­нятно, именно неопуританское чистоплюйство лежит в основе «рентгеноскопии» постмодернизма.

Несмотря на эту очевидную ограниченность и не­убедительность доводов, Д. Белл подчеркивает его суть, признавая за гедонизмом и потреблением, которое яв­ляется его показателем, центр модернизма и постмо­дернизма. Чтобы охарактеризовать общество и совре­менного индивида, он приводит более убедительный, чем ссылки на потребление, довод: «Подлинная рево­люция в модернистском обществе произошла в двад­цатые годы, когда массовое производство и значитель­ный рост потребления начали преобразовывать жизнь среднего класса» (с. 84). Что еще за революция? Для Д. Белла она ассоциируется с гедонизмом, с измене­нием ценностей, которое привело к структурному кри­зису буржуазное общество. Не принижается ли в ка­кой-то степени историческая работа, посвященная потреблению, проблематикой, где оно уподобляется идеологической революции, культуре, которая пребы-

158

Н.1СТ в состоянии хаоса. Революция потребления, ко­торая достигнет своего полного размаха лишь после окончания второй мировой войны, по нашему мне­нию, имела гораздо более важное значение: по суще­ству, оно состоит в окончательном достижении веко-ной цели, а именно в полном контроле над обществом и во все более полном освобождении личности, ныне оказавшейся придатком системы всеобщего самооб­служивания, в смене мод, в изменчивости принципов, ролей и статусов. Расширяя возможности индивида, узаконивая его стремление к самоутверждению, обру­шивая на него поток образов, информации, культуры, общество благосостояния привело к его радикальному расслоению или десоциализации, которая несоизме­рима с той, что в XIX веке была обусловлена обя­зательным обучением, призывом в армию, урбаниза­цией и индустриализацией. Эра потребления не только дискредитировала протестантскую этику, она покон­чила с обычаями и традициями, создала националь­ную, а вернее, интернациональную культуру, основы­ваясь на удовлетворении потребностей и необходи­мости в информации, оторвала индивида от местной среды и стабильности повседневной жизни, от суще­ствовавшего с незапамятных времен отношения к ве­щам, к другим людям, к своему телу и самому себе. После экономических и политических революций XVIII и XIX вв. вслед за революцией в искусстве в начале нынешнего века происходит революция буд­ней. Отныне человек стал открыт для восприятия все­го нового, он готов без сопротивления к перемене об­раза жизни, он стал «кинетичным»: «Массовое по­требление означало, что в важной области — образе жизни — индивид принимал идею социальных пере­мен и личного преобразования» (с. 76). В мире вещей, рекламы, СМИ повседневная жизнь и сам индивид утрачивают свою весомость, поскольку они захвачены

159

процессом смены мод и их ускоренного обветшания: окончательная реализация индивида совпадает с его десубстанциализацией, с появлением плавающих час­тиц, выбитых при кругообороте моделей и вследствие этого постоянно возобновляемых. Таким образом, па­дает последняя преграда, которая еще сопротивлялась проникновению бюрократии, научному и техническо­му управлению человеческими поступками, контролю нынешних властей, которые повсюду ликвидируют традиционные формы общения и обеспечивают всем необходимым для повседневной жизни людей, вплоть до удовлетворения их желаний и насущных потреб­ностей. Налицо гибкий, а не механический тотали­тарный контроль; потребление способствует соблазну, индивиды, несомненно, принимают вещи, моды, фор­мулы развлечений и досуга, разработанные специали­зированными организациями, но по их прихоти, согла­шаясь с одним, но не с другим, комбинируя то, что им предлагают. Общее руководство, занимающееся по­вседневными задачами, не должно упускать из виду частной сферы, становящейся все более персонализо-ванной и независимой; потребление вписывается в об­ширную современную схему раскрепощения лично­сти, с одной стороны, и тотального и детализирован­ного управления обществом — с другой,¹ Быстрота передачи вещей и сообщений способствует самоопре­делению людей в их частной жизни; но в это же время общество утрачивает свою былую самостоятельность и весомость, все чаще становясь объектом всеобщего бюрократического программирования: по мере того как повседневная жизнь «вырабатывается» во всех де~

¹ Укрепление личной независимости аналогичным образом шло рука об руку с усилением роли современного государства. См.: Гоше М. Права человека не являются политикой (Cauchet M. Les droits de l\'homme ne sont pas une politique. Le Debat. 1980. N 3. P. 16—21).

160

талях ее творцами, перед индивидами увеличивается выбор товаров и услуг. Таков парадоксальный резуль­тат эпохи потребления.

Что сказать о массовом потреблении? Несмотря на его бесспорность, это понятие не лишено двусмыслен­ности. Несомненно, доступность для любого обывате­ля автомобиля или телевизора, джинсов или кока-колы, регулярных путешествий на выходные дни или отпуска в августе — все это означает придание едино­образия всем поступкам людей. Но очень часто мы забываем взглянугь на другую сторону этого явления: на подчеркивание особенностей, на беспрецедентную персонализацию личности. Конкретное предложение при огромном выборе сокращает время, устраняет конфликты, подчеркивает желание человека быть са­мим собой, совершенно самостоятельным и наслаж­даться жизнью превращает каждого в «оператора», всегда имеющего возможность свободного выбора и комбинаций; оно-то и позволяет отличать одного ин­дивида от другого. Налицо крайнее разнообразие по­ведения и вкусов, усиленное «сексуальной револю­цией», устранением социоантропологических перего­родок по половому и возрастному признаку. В эпоху потребления сокращаются существующие исстари различия между полами и поколениями; причем это происходит ради все большего разнообразия жизни людей, отныне освобожденных от предписываемых им ролей и строгих правил. Можно возразить на это, со­славшись на «мятеж» женщин, «кризис поколений», рок и поп-культуру, драму лиц третьего и четвертого возраста, на все проблемы, заставляющие нас думать, что мы живем в исключительное время, когда отдель­ные группы абсолютно разобщены. Впрочем, социоло­ги без всякого труда, не опираясь ни на какие стати­стические выкладки, эмпирическим путем укажут на такие расхождения; но при этом упускается из виду

6 Жиль Липовецки

161

Характеристики

Список файлов статьи