72530 (763420), страница 22

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 22)

к

Ко всему, структурные противоречия между эко­номикой и культурой сопровождаются определенны­ми трудностями: такая теория, по существу, скрывает подлинную организацию культуры, прячет от нашего взгляда «производственные» функции гедонизма и ди­намику капитализма, упрощает и чересчур выпячива­ет природу противоречий в культуре. Таким образом, одно из примечательных явлений заключается в том, что отныне культура оказывается в зависимости от управленческих норм, действующих в «инфраструкту­ре»: продукты культуры подвергаются индустриализа­ции, согласуются с критериями эффективности и рен­табельности, участвуют в тех же кампаниях, цель кото­рых — рекламирование и изучение рынка. В то же время технико-экономический строй неотделим от пропаганды развития потребностей, гедонизма, моды, общественных и личных отношений, от изучения мо­тивации и промышленной эстетики: производство включило в себя функционирование и культурные ценности модернизма, а взрыв потребностей позволил капитализму в «славные тридцатые» и в последующие годы преодолевать периодические кризисы перепро­изводства. Как можно при таких обстоятельствах ут­верждать, будто гедонизм противоречит капитализму, хотя ясно, что он является одним из условий его су­ществования и процветания? Никакой подъем эко­номики, никакой рост производства невозможны без резкого увеличения потребления. Можно ли по-пре­жнему придерживаться идеи противоречивости куль­туры, если потребление оказывается гибким инстру­ментом интеграции индивидов в обществе, средством нейтрализации классовой борьбы и устранения рево­люционной угрозы? Простых или одномерных проти­воречий не бывает: гедонизм создает одни конфликты и устраняет другие. Если потребление и гедонизм по­зволили снять остроту классовых конфликтов, то лишь

188

ча счет углубления кризиса личности. Противоречия возникают в обществе не только из-за отрыва культу­ры от экономики; они происходят в результате самой персонализации, в результате систематического дроб­ления и индивидуализации общества нарциссов: чем более гуманным становится общество, тем явственнее ощущение собственной безликости; чем больше в нем снисходительности и терпимости, тем сильнее неуве­ренность в себе; чем старше мы становимся, тем сильней в нас страх перед старостью; чем меньше мы трудимся, тем меньше нам хочется работать; чем либеральнее нравы, тем сильней в нас ощущение внутренней пус­тоты; чем больше увеличиваются возможности нала­живания контактов и личных отношений, тем большее число людей чувствуют себя одинокими; чем больше повышается благосостояние, тем сильнее ощущается подавленность. Эра потребления порождает всеоб­щую и многообразную, невидимую и незаметную на первый взгляд десоциализацию; всеобщая анемия разъедает нравственные ориентиры; отныне даже изо­ляция от общества оказывается за пределами дисцип­линарной системы.

По мнению и к большому сожалению Д. Белла, гедонизм является причиной духовного кризиса, ко­торый может потрясти либеральные институты. Не­избежным следствием гедонизма является утрата на­ми civitas,¹ эгоцентризм и безразличие к общему благу, неверие в будущее, упадок законности соци­ального устройства (с. 253—254). Придавая значение лишь стремлению к самосовершенствованию, атмо­сфера потребления подрывает гражданскую доблесть, ослабляет смелость и силу воли (с. 92), лишает нас высших ценностей и надежд. Американский капи-

¹ Чувство гражданственности

— лат.

189

тализм утратил свою традиционную легитимность, ос­нованную на протестантском освящении труда, и ока­зывается неспособным создавать систему мотивации и оправдания действий, в которых нуждается все об­щество и без которых иссякает жизнеспособность нации. Несомненно, сыграли свою роль и другие фак­торы; расовые проблемы, островки нищеты в море изобилия, война во Вьетнаме, контркультура — все это способствовало такому кризису доверия к Амери­ке. Но повсюду гедонизм в сочетании со спадом в экономике становится причиной неудовлетворенно­сти желаний — проблема, решить которую едва ли сможет система. Существует опасность, что это под­хлестнет экстремистские и террористические вы­ступления и приведет к падению демократий. Кризис культуры обусловливает политическую нестабиль­ность: «При таких обстоятельствах наступает крах традиционных социальных институтов и демокра­тических основ общества и растет бессознательный гнев и желание увидеть приход ниспосланного Прови­дением человека, который спасет положение» (с. 258). Лишь политическое решение с целью ограничить не знающие пределов желания, установить равновесие между частной и общественной сферами, вновь ввес­ти предусмотренные законом ограничения, такие как запрет показа непристойных сцен, порнографии, из­вращений, способно вдохнуть легитимность в демо­кратические институты: «Легитимность может опе­реться на ценности политического либерализма, если она не ассоциируется с буржуазным гедонизмом» (с. 260). Неоконсервативная политика, моральный по­рядок — вот лекарства от старческого маразма капи­тализма! Размах приватизации, разрыв между жела­ниями и реальными возможностями их удовлетво­рить, потеря гражданской совести не позволяют ни допустить или определить «гремучую смесь, готовую

190

изорваться», ни прогнозировать падение демократии. 11е следует ли скорее допустить этот вариант, чем массовое укрепление демократической легитимно-[сти? Отсутствие политических мотиваций, неотдели­мое от прогресса персонализации, не должно скры-иать побочный эффект этого явления — ослабление тенденций к возврату эпохи революционных потрясе­ний, отказ от перспективы бунтарских насильствен­ных действий, согласие, возможно, не ярко выражен­ное, но всеобщее — с демократическими правилами игры. Кризис легитимности? Мы так не считаем: уже ни одна партия не отвергает принципа мирной борь­бы за власть. Еще никогда демократия не работала, как сегодня, без заявивших о себе внутренних врагов (за исключением террористических групп, принадле­жащих к ничтожным меньшинствам и не имеющих никаких последователей); никогда не была так увере­на в надежности своих плюралистических институ­тов; никогда еще не находилась в таком согласии с состоянием нравов — в условиях, когда установился образ индивида, привыкшего к мысли, что у него всегда есть выбор, и испытывающего отвращение к авторитарности и насилию, терпимого и готового к частым, но не слишком рискованным переменам. «Слишком много значения придается законам и слишком мало — нравам», — писал Токвиль, отмечая, что сохранение демократии в Америке обусловлено главным образом состоянием нравственности. Это тем более справедливо в наши дни, когда процесс персонализации не препятствует стремлению к сво­боде, праву выбора, плюрализму и создает раскован­ную личность, верную принципу fair play,¹ и допуска­ющую различия во взглядах. По мере роста нарцис­сизма демократическая легитимность вовлекает его в

¹ Честная игра — англ.

191

свою сферу, хотя и не в ярко выраженной форме; демократические режимы с их плюрализмом партий, выборами, с их правом на оппозицию и информацию находятся во все более близком родстве с персонали­зированным обществом свободных услуг, тестов и возможности комбинаций. Даже если граждане не пользуются своими политическими правами, даже ес­ли бунтарские настроения ослабевают, даже если по­литика связана с показухой, тем не менее привержен­ность граждан демократии велика. Даже если люди уходят в личную жизнь, не следует делать поспешно­го вывода, что их не интересует природа политиче­ской системы; политико-идеологические расхождения не противоречат смутному, но реальному восприятию демократических режимов. Бытовое безразличие не означает равнодушного отношения индивида к демо­кратии; оно отражает эмоциональное неприятие тех или иных крупных политических фигур, апатию во время предвыборных консультаций, невиданное опошление политики, ставшее «политической сре­дой», но все на той же демократической арене. Даже те, кого интересуют лишь свои собственные пробле­мы, остаются связанными узами, созданными в про­цессе персонализации, с демократическим функцио­нированием общества. Равнодушие в чистом виде и постмодернистское сосуществование противополож­ностей идут рука об руку: мы не голосуем, но ценим возможность проголосовать; не интересуемся поли­тическими программами, но ценим то, что у нас су­ществуют партии; не читаем ни газет, ни книг, но ценим свободу слова. Да и как бы могло быть иначе в эпоху коммуникаций, сверхвыбора и всеобщего по­требления? Процесс персонализации работает ради легитимности демократии, и повсюду он является фактором оценки демократии и множественности ре­шений. Независимо от степени его аполитичности,

192

homo psychologicus небезразличен к демократии; в глубине души он остается homo democraticus, он ее лучший гарант. Несомненно, легитимность больше не (вязана с идеологической подоплекой, но в этом ее ( ила; идеологическая легитимность, существовавшая it дисциплинарную эпоху, уступила место экзистен­циалистскому и толерантному консенсусу; демокра­тия стала второй натурой индивида, его окружением, (мо внешней средой. «Деполитизация», свидетелями которой мы являемся, шагает рядом с безмолвным, незаметным, неполитическим одобрением демократи­ческого пространства. Д. Белл обеспокоен судьбой режимов в Западной Европе, но что он видит? В Ита­лии, несмотря на грандиозные террористические опе­рации, парламентский режим сохраняется, хотя и в неустойчивом состоянии; победа социалистов во Франции не привела к классовым столкновениям, и с той поры ситуация развивается без заметных конф­ликтов и напряженности. Несмотря на экономиче­ский кризис, оставивший без работы десятки милли­онов людей, Европу также не раздирают ни социаль­ные распри, ни жестокие политические сражения. Можно ли это понять, не учитывая процесс персона­лизации, появление в результате спокойного и терпи­мого индивида, молчаливую, но эффективную леги­тимность, которой наделил каждого из нас демокра­тический строй?

Остаются противоречия, связанные с проблемами равенства. Согласно Д. Беллу, экономический кризис, поразивший западные страны, отчасти объясняется гедонизмом, который вызвал постоянное увеличение заработной платы, но также требованием равенства, которое приводит к увеличению государственных рас­ходов на социальные нужды, отнюдь не компенсируе­мых ростом производства. С окончания второй миро­вой войны государство, ставшее центральным конт-

7 Жиль Липовецки

193

рольным органом общества благодаря расширению его функций, все чаще вынуждено угождать общест­венности за счет частного сектора, удовлетворять тре­бования, выдвигаемые под видом прав коллектива, а не индивидов. Постиндустриальное общество стало «общинным обществом».¹ Мы переживаем «револю­цию требований», все категории общества отныне • предъявляют свои специфические права от имени групп, а не отдельных лиц: это «революция новообре-тенных прав» (с. 242), основанная на идеале равенства которая приводит к значительному увеличению госу­дарственных расходов на социальные нужды (здраво­охранение, образование, социальную помощь, защиту окружающей среды и т. д.). Нужно сказать, что этот букет требований совпадает с постиндустриальной тенденцией к возрастающему влиянию сектора услуг; того сектора, где рост производительности наименее заметен: «Поглощение сферой услуг все большего числа рабочих рук неизбежно тормозит глобальное производство и его расширение; эта перекачка сопро­вождается диким ростом стоимости услуг, находящих­ся как в частных руках, так и в руках общества».² Преобладание занятости в сфере услуг, постоянный рост их стоимости, расходы государства — этого до­брого гения — на социальные нужды порождают структурную однобокость вследствие нарушения рав­новесия в производстве. Гедонизм наряду с равенством и «несоразмерными аппетитами» также способствует усилению «глубокого и продолжительного» кризиса: «Демократическое общество имеет обязательства, ко­торые не может удовлетворить производительная спо­собность общества» (с. 245).

¹ К постиндустриальному обществу (Vers la societe post-industri-elle. Op. cit. P. 203 et 417—418).

² Там же. С. 200.

194

He может быть и речи о том, чтобы даже бегло обсуждать в пределах настоящего очерка природу жономического кризиса капитализма и welfare state.¹ 11одчеркнем лишь парадокс, состоящий в том, что мысль, решительно направленная против марксизма, заимствовала у него в конечном счете одну из его характерных особенностей, так как капитализм снова анализируется сквозь призму объективных противо­речий (даже если антиномия заключается в культуре, I уже не в способе производства) и по существу неиз­бежных законов, которые должны привести к тому, что США утратит свою роль всемирного гегемона и в конце века превратится в «этакого старого рантье» (с. 223). Несомненно, предпринято еще не все, однако меры, которые необходимо принять, чтобы, к приме­ру, вывести государство-благотворитель из финансо­вого кризиса, в котором оно находится, настолько про­тиворечат гедонистической культуре и принципу ра­венства, что нам позволительно «задать себе вопрос, не наступит ли когда-нибудь конец постиндустриаль­ному обществу».² Фактически, обнаружив нестыковку между равенством и экономикой, Д. Белл, указывая на противоречия капитализма, исключает мысль о гиб­кости демократических систем, их изобретательности и исторической жизнеспособности. То, что существу­ет несогласованность между идеей равенства и эффек­тивностью производства, является фактом, но этого недостаточно для того, чтобы эти принципы стали про­тиворечивыми. Впрочем, а как именно следует по­нимать такие определения, как «противоречие» или «нестыковка между категориями»? Двусмысленность этих слов нигде не устраняется, эта схема относится скорее к структурному кризису системы, движущейся

¹ Государство благоденствия — англ.

Характеристики

Список файлов статьи