pushkin (638886), страница 5
Текст из файла (страница 5)
В эти приезды Пушкин — в самом тесном кругу друзей. Его выезды только в театры да в Московский университет. Пушкина уже не увлекала светская жизнь Москвы. Его интересовала литературная жизнь столицы, заботили издательские дела.
1831 год, 3 декабря. Отъезд Пушкина в Москву по денежным делам.
1831 год, 27 декабря. Возвращение в Петербург.
1832 год, 17 сентября. Приезд Пушкина в Москву.
«Я приехал в Москву вчера, в среду. Велосифер, по-русски поспешный дилижанс... поспешал, как черепаха, а иногда даже, как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковывались, и неслыханная вещь — их подковывали на дороге. 10 лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дотащился в Москву.
...Приехал в Москву, поскакал отыскивать Нащокина, нашел его попрежнему озабоченным домашними обстоятельствами. Он ездил со мною в баню, обедал у меня. Завез меня к княгине Вяземской; княгиня завезла меня во французский театр, где я чуть было не заснул от скуки и усталости. Приехал к Оберу и заснул в 10 часов вечера... Видал Чаадаева в театре, он звал меня с собою повсюду, но я дремал... Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же все беспокоюсь, на кого покинул я тебя!
А. С. Пушкин—Н. Н. Пушкиной. 22 сентября 1832 год.
«Здесь я живу смирно и порядочно, хлопочу по делам, слушаю Нащокина и читаю мемуары Дидро. Был вечер у Вяземской... Сегодня еду слушать Давыдова-профессора; но я ни до каких Давыдовых, кроме Дениса, не охотник — а в Московском университете я оглашенный. Мое появление произведет шум и соблазн, а это приятно щекотит мое самолюбие».
А. С. Пушкин—Н. Н. Пушкиной. 27 сентября 1832 год.
«Когда Пушкин вошел с министром Уваровым, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии... Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни, — и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России—передо мной в пяти шагах!.. Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы. — «Вот вам теория искусства», — сказал Уваров, обращаясь к нам, к студентам, и указывая на Давыдова, — «а вот и само искусство», — прибавил он, указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно заранее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о «Слове о Полку Игоревом». Тут же ожидал своей очереди читать лекцию после Давыдова и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о Полку Игоревом», разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор. — «Подойдите ближе, господа, — это для вас интересно», — пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выразить, как велико было наше наслаждение — видеть и слышать нашего кумира.
Я не припомню подробностей их состязания, — помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древне-русского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож. Его щеки ярко горели алым румянцем, а глаза бросали молнии сквозь очки. Может быть, к этому раздражению много огня прибавлял и известный литературный антагонизм между ним и Пушкиным. Пушкин говорил с увлечением, но, к сожалению, тихо, сдержанным тоном, так что за толпой было трудно расслышать. Впрочем, меня занимал не Игорь, а сам Пушкин».
И.А.Гончаров.
1832 год, 10 октября. Отъезд Пушкина из Москвы в Петербург.
1833 год, с 25 по 29 августа. Пушкин в Москве.
1833 год, середина ноября. Пушкин, проезжая Москву, едет в Петербург.
«Пушкин привёз с собой несколько тысяч новых стихов»
П. А. Вяземский – И. И. Дмитриеву. 23 декабря 1833 года.
1834 год, 25 августа. Пушкин едет из Петербурга в Москву.
1834 год, сентября. Посещение Болдина.
1834 год, середина октября. Пушкин в Москве.
1836 год, 29 апреля. Отъезд Пушкина в Москву для занятий в архивах и по делам «Современника».
1836 год, с 3 по 20 апреля. Пушкин гостит у П. В. Нащокина.
«Вот уж три дня, как я в Москве, и все еще ничего не сделал. Архива не видал, с книгопродавцами не сторговался.
Пошли ты за Гоголем и прочти ему следующее: видел я актера Щепкина, который ради Христа просит его приехать в Москву прочесть «Ревизора». Без него актерам не спеться... С моей стороны, я то же ему советую: не надобно, чтоб «Ревизор» упал в Москве, где Гоголя более любят, нежели в Петербурге».
Пушкин—жене. 6 мая 1836 г.
1836 г., 17 мая. Пушкин у М. С. Щепкина. Уговаривает артиста писать свои воспоминания и пишет начало его «Записок».
«У Щепкина хранится лист бумаги, на котором великий художник Пушкин своею рукою написал следующее:
«17 мая 1836 года, Москва. Записки актера Щепкина.
Я родился в Курской губернии, Обоянского уезда, в селе Красном, что на речке Пенке...»
С. Т. Аксаков. «Несколько слов о М. С. Щепкине».
20 мая. 1836 года Пушкин выехал из Москвы навсегда. Он горячо любил Москву:
«В изгнанье, в горести, разлуке,
Москва! Как я любил тебя,
Святая родина моя».
Редкий человек не считает прекрасным место, где прошло его детство. «Древняя столица», «Первопрестольный град», «Матушка наша», «Москва моя», «Родина», «сердце России», - этими словами Пушкин всю жизнь сопровождал упоминания о городе, где он родился. Позже он восторгался красой и величием Петербурга, но Москва воспринималась им как нечто интимное, близкое, и в этом, конечно, сказывались впечатления детства, долгих прогулок по улицам, площадям, переулкам с няньками, с крепостным дядькой Никитой Козловым, когда мальчик лазил на колокольню Ивана Великого, видел разный люд, наблюдал колоритные уличные сцены. Он знал допожарную и Москву, постройки, погибшие в 1812 году, в том числе и в Кремле, видел сооружения древнего российского зодчества и новые дворцы-особняки – «чертоги богачей», возведенные искусными мастерами России и зарубежных стран. Но память возвращается не к архитектуре и не к отдельным достопримечательностям, а к тому единственному и неповторимому, что было духом и стилем жизни.
…Ты скачешь в мирную Москву,
Где наслажденьям знают цену,
Беспечно дремлют наяву
И в жизни любят перемену.
Разнообразной и живой
Москва пленяет пестротой,
Старинной роскошью, пирами,
Невестами, колоколами…
Всеволжскому, 1819 год.
Такой для Пушкина была Москва. А вот некоторые воспоминания современников А. С. Пушкина о Москве.
В 1799 году – в год рождения Пушкина - была издана серия гравированных видов Москвы, исполненных по оригиналах французского художника Жерара Делабарта, жившего в России в 1787 – 1810 годах. Его привлекает в первую очередь Кремль, но древняя архитектура часто служит фоном для изображения колоритных сцен из русской жизни. Полужанровые картины Делебарта имели большой успех и неоднократно воспроизводились в гравюрах. Красная площадь, благоустроенная по указу Екатерины II, насаждавшей во всех русских городах петербургский классицизм, в конце 1790-х годов была обрамлена симметричными торговыми рядами (по проекту Кваренги). На ней как на сцене с кулисами разворачивается у Делабарта «разнообразная и живая» московская жизнь: пляшут мужики, маршируют солдаты, едет карета, запряженная цугом, бродят куры, валяется сено, на тюках лежат крестьяне.
Такая вольность была совершенно невозможна на Петербургской площади. Когда А. Брюллов рисует не парадную Дворцовую, а торговую Сенную площадь, то возы с сеном он ставит в строгом порядке, а в центре прорезает пространство прямой, как линейка, дорогой для проезда карет.
«Подновинское предместье» Делабарта рассказывает о том, как и москвичи умели веселиться: у стен Новинского монастыря на «святой неделе» устраивались знаменитые гулянья, на которые съезжалась вся Москва: «С раннего утра звуки труб и огромных барабанов извещают проходящих, что храмы веселья и забав будут открыты даже до ночи. Здесь пастушеская свирель затянула народную песню, и к ней присоединился громкий хор цыганок, там паяц до надсады кричит публике, приглашая всех смотреть представления, «каких никогда еще не видано»! Зрелища сменяются одно другим, толпы густеют;
кареты, служа на ту пору вместо подвижных лож, останавливаются...» (из московского путеводителя 1824 г.). На гуляньях у Новинского монастыря не раз видели Пушкина.
Под Петербургом тоже бывало раз в год знаменитое Екатерингофское гулянье. Но, когда художник Гампельн на десятиметровой ленте изобразил весело и живо то, что там происходило, императрица выразила неудовольствие низким содержанием этого произведения.
Не менее характерно отражены нравы москвичей в двух других сюжетах Делабарта:
«Ледяные горы во время масленой недели», где для катанья приспособлены склоны Кремлевского холма, и «Вид Серебренических бань», рисующий патриархальную общую русскую баню на реке Яузе.
«Первые впечатления, Юсупов сад»,— пишет Пушкин в автобиографии. Старая усадьба князей Юсуповых не была исключением для Москвы. Дом Пашкова, стоящий на высоком холме, был таким же представителем московской независимости.
«Не знаю, носил ли он в народе особую кличку, но дети прозвали его волшебным замком,— писал П. А. Вяземский.— На горе, отличающийся самобытной архитектурою, красивый и величавый, с бельведером, с садом на улицу, а в саду фонтаны, пруды, лебеди, павлины и заморские птицы; по праздникам играл в саду домашний оркестр. Как, бывало, ни идешь мимо дома, так и прильнешь к железной решетке; глазеешь и любуешься; и всегда решетка унизана детьми и простым народом».
Усадьба Юсупова, Пашков дом были символами старой Москвы, это о них писал Пушкин: «невинные странности москвичей были признаком их независимости» («Путешествие из Москвы в Петербург»).
В 1800—1810-х годах создаются замечательные полотна первых русских видописцев Ф. Я. Алексеева и его ученика М. Н. Воробьева. Торжественные панорамы Кремля, Красной площади, набережных Москвы-реки звучат как гимн древней русской столице. Не случайно одно из лучших русских произведений Алексеева — «Вид московского Кремля и Каменного моста» (1810-е гг.) было награвировано С. Ф. Галактионовым для украшения титульного места отдельного издания стихотворения Жуковского «Певец в Кремле» (М., 1816), написанного в честь победы русских над Наполеоном.
Личным чувством наполнены стихи Пушкина «Воспоминания в Царском Селе» 1814 г.:
Края Москвы, края родные!
И вы их видели, врагов моей отчизны!
И вас багрила кровь и пламень пожирал!
И в жертву не принес я мщенья вам и жизни;
Вотще лишь гневом дух пылал!
В 1825 году выходят серии литографированных видов Москвы, исполненных по акварелям О. Кадоля. Французский художник стремится показать новую Москву: отреставрированные башни Кремля, ампирные дома и подражающие Петербургу площади. На пустынном Тверском бульваре мы видим модную петербургскую публику. Вспомним Гоголя: «В Петербурге, на Невском проспекте, гуляют в два часа люди, как будто сошедшие с журнальных модных картинок, выставленных в окна, даже старухи с такими узенькими талиями, что делается смешно; на гуляньях в Москве всегда попадается в самой середине людной толпы какая-нибудь матушка с платком на голове и уже совершенно без всякой талии» («Петербургские записки 1836 года»).
На французских литографиях все приглажено, подтянуто и совершенно лишено московского духа.
В 1830-х годах Москва европеизируется еще больше. Немецкий живописец Э. Гертнер, чтобы передать своеобразие Москвы, показывает исторические ценности: Кремль, Каменный мост, Красную площадь, Покровскую церковь. Выполненные по оригиналам Гертнера литографии совершенны с точки зрения передачи архитектуры, но сухи и не живописны. Лишь в случайных деталях проскальзывает московская непосредственность: одинокая фигура дворника с метлой на Красной площади; семья Олсуфьевых перед колокольней Ивана Великого в Кремле.
К 1830-м годам относятся ностальгические заметки Пушкина об уходящей Москве: «Но куда девалась эта шумная, праздная, беззаботная жизнь? Куда девались бары, пиры, чудаки и проказники — все исчезло... Ныне в присмиревшей Москве огромные боярские дома стоят печально между широким двором, заросшим травою, запущенным и одичалым садом... улицы мертвы... «Горе от ума» есть уже картина обветшания, печальный анахронизм... Бедная Москва!» («Путешествие из Москвы в Петербург»).
Симпатии Пушкина не относятся к современной ему Москве, он любит Москву своего детства, вольную и беспечную, ту, что принято называть грибоедовской.
Именно в это время начинают русские, чаще всего московские художники камерного таланта, выискивать те непарадные уголки Москвы, где сохранился ее допожарный дух. Это серия видов Симонова монастыря К. Рабуса, виды Кускова и Останкина Н. Подключникова и В. Раева. Поиски старых корней и есть залог духовного возрождения. «Город — механизм; постоянно заново рождающий свое прошлое, которое получает возможность сополагаться с настоящим как бы синхронно. В этом отношении город, как и культура,— механизм, противостоящий времени» (Ю. М. Лотман. «Символика Петербурга и проблемы семиотики города»).
Полной контрастов была дворянская Москва. Она, по характеристике К. Батюшкова, представляла «редкие противоположности в строениях и нравах жителей. Здесь роскошь и нищета, изобилие и крайняя бедность, набожность и неверие, постоянство дедовских времен и ветреность неимоверная, как враждебные стихии, в вечном несогласии». Рядом с газетными извещениями и афишами о зрелищах пестрели объявления о беглых крепостных с подробным описанием примет…
В «Путешествии из Москвы в Петербург» Пушкин вспоминал: «Невинные странности москвичей были признаком их независимости. Они жили по-своему, забавлялись как хотели, мало заботясь о мнении ближнего. Бывало, богатый чудак выстроит себе на одной из главных улиц китайский дом с зелёными драконами, с деревянными мандаринами под золочёными зонтиками. Другой выедет в Марьину рощу в карете из кованого серебра 84-й пробы. Третий на запятки четвероместных саней поставит человек пять арапов, егерей и скороходов и цугом тащится по летней мостовой. Щеголихи, перенимая петербургские моды, налагали и на наряды неизгладимую печать».
Славились дома московских богачей и особой «увеселительной прислугой» - сказочниками, певцами, шутами. Об одном из таких шутов – Иване Савельиче – Пушкин упоминает в письме к С. А. Соболевскому в 1828 году. По свидетельствам современников, этого шута – И. Сальникова, крепостного князя В. Хованского, - знала вся Москва: наречённый дураком, а на самом деле человек с острым умом, он появлялся на улицах в бархатном кафтане, шитым серебром и золотом, в красных чулках, то пешком, то в одноколке, неизменно сопровождаемый толпами мальчишек. Не подобными ли развлечениями и забавами навеяны пушкинские сочувственные строки о поэте, который улыбается «забаве площадной и вольности лубочной сцены».
В статье «Путешествие из Москвы в Петербург» Пушкин вспоминает и московские праздники, балы, роговую музыку в рощах Свирлова и Останкина, домашние театры. О развлечениях москвичей мы узнаём, в дополнение к этому описанию, просматривая ветхие страницы «Московских ведомостей» 1807 – 1811 годов – единственного источника сведений о повседневной жизни города. Здесь извещения о таких сенсациях, «как большой опыт воздухоплавания в Нескучном саду», о «представлениях физических, уранографических и фатасмагорических», о приезде итальянца Курти, - он привёз с собой «некоторое собрание разных иностранных живых зверей, которые еще никогда здесь виданы не были», - о демонстрации на Малой Лубянке «электрических машин», о «гротестических представлениях», о диковинных фокусах «несгораемого испанца»…
Облик Москвы, запечатлённой в сознании Пушкина с детства, в какой-то степени восстанавливает и панорамированное описание в «Евгении Онегине»:
…столпы заставы
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
