Gonchtarov (638463), страница 5
Текст из файла (страница 5)
Эти гуттаперчевые человечки, несмотря на все фабрики и сонаты,
капиталы, общее уважение и патенты на мудрость, не могут дать счастье
простому женскому сердцу.
И Гончаров в неясном или безмолвном упреке их жен произносит приговор
над своими мещанскими героями.
Может быть, Адуев-дядя и Штольц были некоторой душевной болью самого
Гончарова.
В них отразились вожделения узкого филистерства, которым заплатил дань
наш поэт: он переживал их в департаментах, в чиновничьих кругах, в заботе об
устройстве своего одинокого угла, в погоне за обеспечением, за комфортом, в
некоторой черствости, пожалуй, старого и хозяйственного холостяка.
Но вернемся к Обломову.
Обломова любят. Он умеет внушить любовь, даже обожание в Агафье
Матвеевне. Припомните конец романа и воспоминание о нем Захара. Он, этот
слабый, капризный, неумелый и изнеженный человек, требующий ухода, - он мог
дать счастье людям, потому что сам имел сердце.
Обломов не дает нам впечатления пошлости. В нем нет самодовольства,
этого главного признака пошлости. Он смутится в постороннем обществе,
наделает глупостей, неловко солжет даже; но не будет ломаться, ни
позировать. В самом деле, отчего его жизнь, такая пустая, не дает
впечатления пошлости? Посмотрите, в чем его опасения: в мнительности, в
страхе, что кто-нибудь нарушит его покой; радости - в хорошем обеде, в
довольных лицах вокруг, в тишине, порой - в поэтической мечте.
А назовете ли вы его сибаритом, ленивцем, обжорой? Нет и нет. Разве он
поступится чем-нибудь из своего обломовского, чтоб кусок у него был послаще
или постель помягче? Везде он один и тот же Обломов: в гостиной Ильинских с
бароном и в своем старом халате с Алексеевым, трюфели ли он ест или яичницу
на заплатанной скатерти.
Отнимите у Обломова средства, он все же не будет ни работать, ни
льстить; в нем останется то же веками выработавшееся ленивое, но упорное
сознание своего достоинства. Может быть, с жалобами, капризами, может быть,
с пристрастием к рюмочке, но, наверное, без алчности и без зависимости, с
мягкими приемами и великодушием прирожденного Обломова.
В Обломове есть крепко сидящее сознание независимости - никто и ничто
не вырвет его из угла: ни жадность, ни тщеславие, ни даже любовь. Каков ни
есть, а все же здесь наш русский home {Дом (англ.).}.
Обломов консерватор: нет в нем заскорузлости суеверий, нет
крепостнической программы, вообще никакой программы, но он консерватор всем
складом, инстинктами и устоями. Вчерашний день он и помнит и любит; знает
он, что завтрашний день будет лучше, робко, пожалуй, о нем мечтает, но
иногда даже в воображении жмурится и ежится от этого блеска и шума
завтрашнего дня. В Ольге ему все пленительно: тяжела любовная игра и
маленькие обманы, и вся та, хоть и скромная, эмансипированность, для которой
в его сердце просто нет клапанов. Обломов живет медленным, историческим
ростом.
Остановимся на одну минуту на романе Обломова с Ольгой.
Еще до начала романа Обломов в разговоре со Штольцем указывает, что ему
нельзя жениться: он беден; потом это соображение несомненно тоже в нем
говорит; может быть, оно в значительной мере и содействует разрыву. Какое
мещанское, мелкое соображение, не правда ли? А посмотрите, как в своих
воспоминаниях Гончаров освещает тот же мотив.
Помните вы эту симпатичную фигуру Якубова, его крестного отца, образчик
провинциального джентльмена 20-х и 30-х годов, тип, который просмотрели наши
старые поэты.
Гончаров рассказывает про Якубова следующее:
Он влюбился в одну молодую, красивую собою графиню. Об этом он мне
рассказал уже после, когда я пришел в возраст, но не сказал, разделяла ли
она его склонность. Он говорит только, что у него явился соперник, некто
богатый, молодой помещик Ростин. Якубов стушевался, уступил.
• Отчего же вы не искали руки ее? - спросил я, недовольный такой
прозаической развязкой.
• Оттого, мой друг, что он мог устроить ее судьбу лучше, нежели я. У
меня каких-нибудь триста душонок, а у него две тысячи. Так и вышло. Я сам
желал этого. Оба они счастливы, и слава богу! - он подавлял легкий вздох
(IX, 64).
Позже Якубов говорил с ней и о ней не иначе, как с нежной
почтительностью, и был искренним другом ее мужа и всей семьи (65).
Вернемся к Обломову.
Перед 35-летним человеком в первый раз мелькнули в жизни контуры и
краски его идеала, в первый раз он почувствовал в душе божественную музыку
страсти; эта поздняя весна в сердце у человека с поседевшими волосами, с
ожиревшим сердцем и вечными ячменями, тут есть что-то и трогательное, и
комичное. Обломов душой целомудренный юноша, а в привычках старик. С робкой
нежностью бережет он свой идеал, но для него достижение идеала вовсе не цель
жизни, для него это любимая мечта; борьба, усилия, суета в погоне за идеалом
разрушают мечту, оскорбляют идеал Обломова, - оттого его роман носит
разрушение в самом корне.
В своих романических приключениях Обломов жалок; жалостно в нем это
чередование юного задора со старческим утомлением. Но весь роман с его
стороны со всеми блестками поэзии и густым слоем прозы, весь от первого
признания - «я чувствую не музыку, а любовь» - и до горячки в развязке
проникнут какою-то трогательной искренностью и чистотой чувства.
Ольга - это одна из русских миссионерок. Долгое рабство русских
заключенниц, материнство с болезнями, но без радости и в виде единственного
утешения церковь - вот на такой почве выросли русские Елены, Лизы, Марианны
{37}: их девиз - пострадать, послужить, пожертвовать собой!..
Ольга миссионерка умеренная, уравновешенная. В ней не желание
пострадать, а чувство долга. Для нее любовь есть жизнь, а жизнь есть долг.
Миссия у нее скромная - разбудить спящую душу. Влюбилась она не в
Обломова, а в свою мечту.
Робкий и нежный Обломов, который относился к ней так послушно я так
стыдливо, любил ее так просто, был лишь удобным объектом для ее девической
мечты и игры в любовь.
Но Ольга - девушка с большим запасом здравого смысла, самостоятельности
и воли, главное. Обломов первый, конечно, понимает химеричность их романа,
но она первая его разрывает.
Один критик зло посмеялся и над Ольгой, и над концом романа: хороша,
мол, любовь, которая лопнула, как мыльный пузырь, оттого, что ленивый жених
не собрался в приказ.
Мне конец этот представляется весьма естественным. Гармония романа
кончилась давно, да она, может, и мелькнула всего на два мгновения в Casta
diva {Чистой богине {38} (итал.).}, в сиреневой ветке; оба, и Ольга и
Обломов, переживают сложную, внутреннюю жизнь, но уже совершенно независимо
друг от друга; в совместных отношениях идет скучная проза, когда Обломова
посылают то за двойными звездами, то за театральными билетами, и он, кряхтя,
несет иго романа.
Нужен был какой-нибудь вздор, чтобы оборвать эти совсем утончившиеся
нити.
На этом мы и покончим нашу характеристику Обломова, неполную и бледную,
конечно, но едва ли погрешившую перед поэтом в искажении его поэтического
миросозерцания, его идеалов и отношения к людям, а ведь этого прежде всего и
надо требовать от критика, если он не хочет заслонять поэта от тех людей,
которым он о поэте говорит.