Ф. Ницше Так говорил Заратустра (553418), страница 34

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 34)

Мне одинокому в своем уединенье,

--

Что ко врагам и седмиричный лед,

К врагам стремиться научает.

Ты сам отдайся мне.

Необоримый враг, --

Сам

-- мне!

Прочь! улетел! --

Умчался прочь --

Единственный товарищ мой и враг,

Великий враг

И чуждый мне опять

Божественный палач.

Нет!

Возвратись ко мне

И с пытками твоими,

Мои все слезы льются за тобой,

И для тебя вдруг загорелся

снова

Огонь последний на сердце моем.

Вернись, вернись ко мне, мой бог,

-- мое

страданье,

И счастие последнее мое!..

2

-- Но тут Заратустра не мог долее сдерживать себя, схватил

свою палку и ударил изо всех сил того, кто так горько

жаловался. "Перестань, -- кричал он ему со злобным смехом, --

перестань, комедиант! фальшивомонетчик! закоренелый лжец! Я

узнаю тебя!

Я отогрею тебе ноги, злой чародей, я хорошо умею

поджаривать таких, как ты!"

-- "Оставь, -- сказал старик и вскочил с земли, -- не бей

больше, о Заратустра! Все это была только комедия!

В этом искусство мое; тебя самого хотел я испытать,

подвергая тебя этому искусу! И поистине, ты разгадал меня!

Но и ты также -- дал мне о себе немалое свидетельство: ты

суров, ты, мудрый Заратустра! Суровые удары наносишь ты

своими "истинами", палка твоя вынуждает у меня -- эту

истину!"

"Не льсти, -- отвечал Заратустра, все еще возбужденный и

мрачно смотря на него, -- ты закоренелый фигляр! Ты лжив: что

толкуешь ты -- об истине!

Ты павлин из павлинов, ты море тщеславия, что

разыгрывал ты предо мною, ты, злой чародей, в кого

должен был я верить, когда ты так горько жаловался?"

"В кающегося духом, -- сказал старик, -- его

представлял я; ты сам изобрел некогда это слово --

-- поэта и чародея, обратившего наконец дух свой против

себя самого, преображенного, который замерзает от своего

плохого знания и от своей дурной совести.

И сознайся: нужно было много времени, о Заратустра, прежде

чем ты заметил искусство мое и ложь мою! Ты поверил в

мое горе, когда ты держал мне голову обеими руками, --

-- я слышал, как ты горько жаловался: "его слишком мало

любили, слишком мало любили!" Что я так далеко тебя обманул,

этому радовалась внутри меня злоба моя".

"Ты, пожалуй, обманывал и более хитрых, чем я, -- сказал

Заратустра сурово. -- Я не стерегусь обманщиков, ибо

неосторожным должен я быть: так хочет судьба моя.

Но ты -- должен обманывать: настолько я знаю тебя!

Слова твои всегда должны иметь два-три-четыре смысла! Даже в

чем сознавался ты сейчас, не было для меня ни достаточной

правдой, ни достаточной ложью!

Злой фальшивомонетчик, разве мог бы ты поступать иначе!

Даже болезнь свою нарумянил бы ты, если бы нагим показался

врачу своему.

Точно так же румянил ты предо мною ложь свою, когда

говорил: "Все это была только комедия!" Было в этом и

нечто серьезное, ибо и сам ты отчасти такой же

кающийся духом!

Я хорошо угадываю тебя: ты стал чародеем для всех, но для

себя не осталось у тебя больше ни лжи, ни лукавства, -- ты сам

перестал быть для себя чародеем!

Ты пожинал отвращение как единственную истину свою. Нет ни

одного правдивого слова в тебе, но еще правдивы уста твои:

правдиво отвращение, прилипшее к устам твоим".

"Но кто же ты! -- воскликнул тут старый чародей надменным

голосом, -- кто смеет так говорить со мною, самым

великим среди живущих ныне?" -- и зеленая молния сверкнула из

его глаз на Заратустру. Но тотчас же он изменился и сказал с

грустью:

"О Заратустра, я устал, противны мне искусства мои, я не

велик, для чего притворяюсь я! Но, ты знаешь это хорошо,

-- я искал величия!

Великого человека хотел я представлять и убедил в этом

многих; но эта ложь была свыше сил моих. Об нее разбиваюсь я.

О Заратустра, все ложь во мне; но что я разбиваюсь -- это

правда во мне!" --

"Это делает тебе честь, -- сказал Заратустра мрачно и

смотря в сторону, -- делает тебе честь, что искал ты величия,

но это же и выдает тебя. Ты не велик.

Злой, старый чародей, это твое лучшее и самое

честное, и я чту в тебе то, что устал ты от себя и сказал: "Я

не велик".

За это чту я тебя, как кающегося духом: даже если

только на один миг, но в этот момент был ты -- правдив.

Но скажи, чего ищешь ты здесь в лесах и на скалах

моих? И если для меня лежал ты на дороге, чего

хотел ты от меня? --

-- в чем искушал ты меня?"

Так говорил Заратустра, и глаза его сверкали. Старый

чародей помолчал немного, потом сказал он: "Разве я искушал

тебя? Я -- только ищу.

О Заратустра, я ищу кого-нибудь правдивого, простого,

справедливого, недвусмысленного, человека честного во всех

отношениях, сосуда мудрости, праведника знания, великого

человека! Разве ты не знаешь этого, о Заратустра! Я ищу

Заратустру".

-- Тут воцарилось долгое молчание между ними; Заратустра

погрузился в глубокое раздумье, так что даже закрыл глаза. Но

затем, возвратясь к своему собеседнику, он схватил чародея за

руку и сказал ему вежливо и с хитростью:

"Ну что ж! Туда вверх идет дорога, там находится пещера

Заратустры. В ней можешь ты искать, кого хотел бы ты найти.

И спроси совета у зверей моих, у орла моего и у змеи моей:

пусть помогут они тебе искать. Но пещера моя велика.

Правда, я сам -- я не видел еще великого человека. Для

великого груб еще сегодня глаз даже самых тонких людей. Теперь

царство толпы.

Многих встречал я уже, которые тянулись и надувались, а

народ кричал: "Вот великий человек!" Но что толку во всех

воздуходувках! В конце концов воздух выйдет из них.

В конце концов лопается лягушка, которая слишком долго

надувалась: и воздух выйдет из нее. Ткнуть в живот надувшемуся

-- это называю я славной шуткою. Слушайте, дети!

Это сегодня принадлежит толпе: кто там знает еще,

что велико и что мало! Кто искал там успешно величия! Только

глупец: и глупцы имеют успех.

Ты ищешь великих людей, ты, странный глупец? Кто

научил тебя искать их? Разве теперь время для этого? О

злой искатель, в чем -- искушаешь ты меня?" --

Так говорил Заратустра, утешенный в сердце своем, и пошел,

смеясь, своей дорогою.

В отставке

Немного спустя после того, как Заратустра освободился от

чародея, увидел он опять, что кто-то сидит на дороге, по

которой он шел; это был черный высокий человек с исхудавшим,

бледным лицом, сильно раздосадовавший его. "Горе, -- сказал он

в сердце своем, -- вот сидит закутанная печаль, мне кажется,

она из рода священников; чего хотят они в моем царстве?

Как! Едва избег я одного чародея, -- и вот другой

чернокнижник опять становится мне поперек дороги, --

-- какой-нибудь колдун со сложенными руками, какой-нибудь

мрачный чудотворец Божьей милостью, какой-нибудь помазанный

клеветник на мир, чтоб черт его побрал!

Но черт никогда не бывает там, где он был бы на месте:

всегда приходит он слишком поздно, этот проклятый карлик и

колченожка!"

Так бранился Заратустра с нетерпением в сердце своем и

думал, как бы, не глядя на черного человека, проскользнуть мимо

него, -- но случилось иначе. Ибо в этот самый момент его уже

увидел сидевший; и подобно тому, кто наталкивается на

неожиданное счастье, вскочил он и пошел навстречу Заратустре.

"Кто бы ты ни был, ты, странник, -- сказал он, -- помоги

заблудившемуся, ищущему, старому человеку, с которым здесь

легко может случиться несчастье!

Этот мир здесь мне чужд и далек, даже слыхал я рычание

диких зверей; а того, кто мог бы служить мне защитой, уже нет.

Я искал последнего благочестивого человека, святого и

отшельника, который один в лесу своем еще ничего не слыхал о

том, о чем весь мир знает сегодня".

"О чем же знает сегодня весь мир? -- спросил

Заратустра. -- Не о том ли, что старый Бог не жив более, в

которого весь мир некогда верил?"

"Ты говоришь, -- отвечал опечаленный старик. -- А я служил

этому старому Богу до последнего часа его.

Теперь же я в отставке, без господина, и все-таки я не

свободен, нет у меня ни одного веселого часа, разве только в

воспоминаниях.

Для того и поднялся я на эти горы, чтобы наконец опять

устроить себе праздник, как подобает старому папе и отцу церкви

-- ибо знай, я последний папа! -- праздник благочестивых

воспоминаний и богослужений.

Но теперь умер и он, самый благочестивый человек, тот

святой в лесу, который постоянно славил своего Бога пением и

бормотанием.

Его самого не нашел я уже, когда я нашел его хижину -- и

двух волков в ней, которые выли об его смерти, -- ибо все звери

любили его. И я убежал оттуда.

Неужели я пришел напрасно в эти леса и горы? Тогда

решилось сердце мое искать другого, самого благочестивого из

всех тех, кто не верят в Бога, -- искать Заратустру!"

Так говорил старик и окинул острым взглядом того, кто

стоял пред ним; Заратустра же взял руку старого папы и

рассматривал ее долго с удивлением.

"Посмотри, досточтимый, -- сказал он потом, -- какая

прекрасная и длинная рука! Это рука того, кто постоянно

раздавал благословение. Но теперь держит она того, кого ты

ищешь, меня, Заратустру.

Это -- я, безбожный Заратустра, который говорит: кто

безбожнее меня, чтобы мог я радоваться наставлению его?"

Так говорил Заратустра и пронизывал своим взором мысли и

задние мысли старого папы. Наконец тот начал:

"Кто его любил и им владел больше всего, тот теперь и

утратил его больше всего:

-- посмотри, не сам ли я из нас двоих теперь более

безбожник? Но кто бы мог этому радоваться!" --

"Ты служил ему до конца, -- спросил Заратустра задумчиво,

после глубокого молчания, -- ты знаешь, как он умер?

Правда ли, как говорят, что его задушила жалость,

-- что он видел, как человек висел на кресте, и не

вынес этого, так что любовь к человеку сделалась его адом и

наконец его смертью?" --

Но старый папа ничего не ответил, а посмотрел робко в

сторону страдальческим, мрачным взглядом.

"Оставь его, -- сказал Заратустра после долгого

размышления, продолжая смотреть старику прямо в глаза. --

Оставь его, он умер. И хотя тебе делает честь, что ты о

мертвом говоришь только хорошее, но ты так же хорошо знаешь,

как и я, кто он был; и что он ходил странными путями".

"Говоря с глазу на полуглаз, -- сказал, повеселев, старый

папа (ибо он был слеп на один глаз), -- в вопросах Бога я

просвещеннее самого Заратустры -- и имею право на это.

Моя любовь служила ему долгие годы, моя воля следовала во

всем его воле. Но хороший слуга знает все и даже многое, что

его господин скрывает от себя самого.

Это был скрытный Бог, полный таинственности. Поистине,

даже к сыну своему шел он не иначе как потаенным путем. У

дверей его веры стоит прелюбодеяние.

Кто его прославляет как Бога любви, тот недостаточно

высокого мнения о самой любви. Разве этот Бог не хотел быть

также судьею? Но любящий любит по ту сторону награды и

возмездия.

Когда он был молод, этот Бог с востока, тогда был он

жесток и мстителен и выстроил себе ад, чтобы забавлять своих

любимцев.

Но наконец он состарился, стал мягким и сострадательным,

более похожим на деда, чем на отца, и всего больше похожим на

трясущуюся старую бабушку.

Так сидел он, поблекший, в своем углу на печке, и

сокрушался о своих слабых ногах, усталый от мира, усталый от

воли, пока наконец не задохнулся от своего слишком большого

сострадания". --

"Ты старый папа, -- прервал тут Заратустра, -- видел ли ты

это своими глазами? Могло быть и так, могло быть

и иначе. Когда боги умирают, умирают они всегда разными

смертями.

Характеристики

Список файлов учебной работы