king_istoriya_lizi (522908), страница 51
Текст из файла (страница 51)
Ш‑ш‑ш‑ш, думает она. Ш‑ш‑ш‑ш, маленькая Лизи, теперь…
10
Теперь нужно вести себя тихо, подумала она, совсем как в январе 1996 года.
Ничего здесь не изменилось, но теперь Лизи видела всё чуть лучше, чем прежде, потому что пришла пораньше. Тени в каменной долине, готовые накрыть пруд, только начали собираться. Пруд формой походил на бёдра женщины. И упирался он в берег там, где бёдра переходят в талию. На берегу – пляж, наконечник стрелы из белого песка. На пляже, в отдалении друг от друга, стояли четверо, двое мужчин и две женщины. Все пристально смотрели на пруд. Ещё полдюжины человек расположились в воде. Никто не плавал. Большинство зашли в воду по голень. Только одному мужчине вода доходила до пояса. Лизи хотелось прочитать выражение его лица, но он стоял слишком уж далеко. За пляжем (люди, стоявшие на песке, ещё не собрались с духом, чтобы войти в воду, Лизи в этом не сомневалась) амфитеатром поднимался каменный склон с вырубленными в нём скамьями. На скамьях, все порознь, сидели человек двести. В прошлый раз, насколько она помнила, их было пятьдесят или шестьдесят, но в этот вечер сидящих на скамьях определённо прибавилось. И из каждых пяти как минимум четверо были завёрнуты в эту ужасную (погребальные одежды) кисею.
Это ещё и кладбище. Помнишь?
– Да, – прошептала Лизи.
Грудь вновь разболелась, но она смотрела на пруд и вспоминала располосованную руку Скотта. Она также помнила, как быстро он поправился после того, как безумец прострелил ему лёгкое… да, к изумлению врачей. Существовало лекарство получше викодина, и не так уж и далеко от неё.
– Да, – повторила Лизи и начала спускаться вниз, в полной мере отдавая себе отчёт, что разница между прошлым и нынешним визитами к пруду всё‑таки есть: Скотт Лэндон не сидел на одной из скамей внизу.
Аккурат перед тем как тропа закончилась на берегу, Лизи увидела другую тропу, уходящую влево и от пруда. И на Лизи тут же обрушилось воспоминание о том, как она увидела луну…
11
Она видит луну, поднимающуюся в расщелине массивной гранитной горы, которая возвышается над прудом. Луна раздувшаяся, громадная, какой и была в тот раз, когда будущий муж впервые перенёс её в Мальчишечью луну из их номера в отеле «Оленьи рога», но в расширяющейся долине, в которую переходит расщелина, красно‑оранжевая поверхность разбивается на сегменты силуэтами деревьев и крестов. И крестов очень много. Лизи видит перед собой нечто похожее на деревенское кладбище. Как и крест, который Скотт сколотил для Пола, эти в большинстве своём из дерева, пусть некоторые очень большие, и есть резные, но все они сделаны вручную, и многие вот‑вот грозят упасть. Есть на кладбище и указатели, в том числе, похоже, и каменные, но в сгущающейся темноте Лизи точно сказать не может. Свет поднимающейся луны скорее мешает, чем помогает, потому что всё кладбище заливает чернота.
Если здесь есть кладбище, почему он похоронил Пола там? Из‑за того что причиной смерти послужила дурная кровь?
Она не знает, да ей и без разницы. Заботит её только Скотт. Он сидит на одной из этих скамей, как зритель на каком‑то малоинтересном для болельщиков спортивном соревновании, и если она собирается что‑то с этим делать, ей не стоит и дальше смотреть на луну и кладбище. «Ноги в руки, и пошла», – сказала бы добрый мамик, воспользовавшись фразой, которую поймала в пруду.
Лизи оставляет кладбище с грубыми крестами позади. Идёт вдоль берега к каменным скамьям, где сидит её муж. Песок плотный и покалывает подошвы. Только тут до неё доходит, что она босиком. Ночная рубашка и всё, что под ней, на месте, а вот шлёпанцы остались на другой стороне. Ощущения, которые вызывает песок, противны и одновременно приятны – и при этом знакомы, и, добравшись до первой скамьи, Лизи вспоминает откуда. В детстве ей снился сон, в котором она летала по дому на ковре‑самолёте, никому не видимая. После этих снов она просыпалась оживлённой, перепуганной и мокрой от пота. Так песок на ощупь не отличался от того самого самолёта… словно она могла согнуть колени, рвануться вперёд и… не прыгнуть, а полететь.
Я могла бы перелететь через пруд, как стрекоза, может, скользя пальцами ног по воде… могла бы долететь до того места, где из пруда вытекает ручеёк… полететь по течению, наблюдая, какручеек становится рекой… спуститься ниже… вдохнуть поднимающийся над водой туман, и уже сквозь туман, всё также по воздуху, добраться до моря… и лететь дальше… да, дальше, дальше, дальше…
Оторваться от этого захватывающего видения Лизи удалось с невероятным трудом. Ничто другое никогда не требовало от неё столь титанических усилий. Наверное, так же нелегко ей давался только подъём после долгого утомительного рабочего дня и лишь нескольких часов божественного, глубокого сна. Она обнаруживает, что уже не стоит на песке, а сидит на скамье в третьем ряду от маленького пляжа, смотрит на воду, а подбородок покоится на её ладони. И она видит, что луна потеряла оранжевый цвет. Стала как сливочное масло, чтобы вскорости сменить жёлтое на серебряное.
Как долго я здесь просидела? – в ужасе спрашивает она себя. Она понятия не имеет, где‑то между четвертью часа и тридцатью минутами, но… даже этот отрезок времени слишком уж длинный… хотя теперь она лучше понимает, как устроено это место, не так ли?
Лизи чувствует, что её взгляд вновь притягивается к пруду… к умиротворённости пруда, по которому в сгустившихся сумерках теперь бредут только двое или трое людей (среди них одна женщина, которая держит на руках то ли большой тюк с одеждой, то ли спелёнутогр младенца), и усилием воли отворачивается, смотрит на окружающие пруд скалы, звёзды, начинающие пробиваться сквозь тёмную синеву, и редкие деревья, растущие на обрыве. Когда уверенности у неё прибавляется, она встаёт, поворачивается спиной к воде и вновь находит Скотта. Это просто. Жёлтый афган чётко просматривается даже в темноте.
Она идёт к нему, переступая с одного ряда‑скамьи на другой, словно на футбольном стадионе. Обходит стороной одну из фигур, завёрнутых в кисею, но света хватает, чтобы увидеть пустые глазницы и кисть руки, которая высовывается наружу.
Это женская кисть с облупленным красным лаком на ногтях.
Когда Лизи добирается до Скотта, сердце бьётся так сильно, что приходится хватать ртом воздух, пусть подъём не так уж и крут. Вдалеке хохотуны вновь подают голоса, смеются над какой‑то своей бесконечной шуткой. А с той стороны, откуда она пришла, доносится едва слышный, но доносится, отчётливый звон колокольчика Чаки, и она думает: Заказ готов, Лизи! Поторопись!
– Скотт? – шепчет она, но Скотт на неё не смотрит. Скотт пристально смотрит на пруд, над которым лёгкий туман, тончайшая дымка, начинает подниматься в свете восходящей луны. Лизи позволяет себе бросить один короткий взгляд на пруд, после чего сосредоточивает всё внимание на муже. Она выучила урок, знает, к чему ведёт слишком долгое лицезрение пруда. Во всяком случае, надеется, что выучила. – Скотт, пора возвращаться домой.
Ничего. Никакой реакции. Она помнит, как не соглашалась с ним, говоря, что он не безумец, что написание историй не превратило его в безумца, на что Скотт ей отвечал: «Я надеюсь, ты останешься везунчиком, маленькая Лизи». Но она не осталась, не так ли? Теперь она знает гораздо больше. Полу Лэндону ударила в голову дурная кровь, и он окончил свою жизнь прикованным к столбу в подвале уединённого фермерского дома. Его младший брат женился и сделал блестящую литературную карьеру, но пришла пора платить по счёту.
Вот он, растениеподобный кататоник, думает Лизи и дрожит всем телом.
– Скотт? – вновь шепчет она, наклонившись к самому уху. Берёт обе его руки в свои. Они холодные и гладкие, восковые и расслабленные. – Скотт, если ты здесь и хочешь вернуться домой, пожми мне руки.
Очень долго нет ничего, кроме дикого смеха хохотунов в чаще леса и, где‑то ближе, почти женского крика птицы. А потом Лизи чувствует, может, только думает, что чувствует, едва заметное шевеление его рук.
Она пытается решить, что ей делать дальше, но уверена лишь в том, чего делать не следует: нельзя дать ночи накрыть их тёмным покрывалом, нельзя позволить серебристому лунному свету зачаровать её, пусть он и погружает их обоих в тени, поднимающиеся снизу. Это место – ловушка. Она уверена: для любого, кто остаётся у пруда достаточно долго, уйти отсюда невозможно. Она понимает: если смотреть на пруд какое‑то время, то увидишь всё, что хочется увидеть. Потерянных возлюбленных, умерших детей, упущенные шансы… всё.
Что самое удивительное в этом месте? Тот факт, что на скамьях не так уж много людей. Они не сидят плечом к плечу, как зрители на финальном матче долбаного первенства мира по футболу.
Лизи улавливает движение краем глаза и смотрит на тропу, которая ведёт от берега к ступеням. Видит дородного мужчину в белых штанах и широкой белой рубашке, расстёгнутой до пупка. По левой стороне лица тянется рваная рана. Тронутые сединой волосы стоят на затылке дыбом. Голова как‑то странно сплющена. Он оглядывается, потом ступает с тропы на песок.
Рядом с ней с огромным усилием Скотт произносит: «Автомобильная авария».
Сердце Лизи выпрыгивает из груди, но ей удаётся сдержать себя: вместо того чтобы резко повернуть голову или слишком сильно сжать руки Скотта (чуть‑чуть она их сжимает, всё так), она спрашивает, пытаясь недопустить в голос избытка эмоций: «Откуда ты знаешь?»
Скотт не отвечает. А дородный господин в расстёгнутой на груди рубашке бросает ещё один пренебрежительный взгляд на молчащих людей, которые сидят на каменных скамьях, и прямиком идёт в пруд. Серебристые щупальца лунного тумана поднимаются вокруг него, и Лизи снова приходится прилагать усилия, чтобы отвести взгляд.
– Скотт, откуда ты знаешь?
Он пожимает плечами. Плечи его, похоже, весят тысячу фунтов (и это как минимум, если судить по тому, что она видит), но он ими пожимает.
– Полагаю, телепатия.
– Ему станет лучше?
Долгая пауза. И когда она уже думает, что ответа не будет, Скотт отвечает:
– Возможно… он… там глубоко… в пруду. – Скотт касается собственной головы, указывая, как думает Лизи, на какое‑то нарушение мозговой деятельности. – Иногда они заходят… слишком далеко.
– А потом поднимаются сюда и сидят здесь? Завёрнутые в эти простыни?
Скотт не отвечает. И она боится потерять то малое, что уже приобрела. Ей не требуется ничьих объяснений, чтобы понять, как легко это может произойти. Каждый нерв её тела об этом знает.
– Скотт, я думаю, ты хочешь вернуться. Я думаю, именно поэтому ты так отчаянно боролся весь декабрь. И я думаю, именно поэтому ты перенёс сюда этот жёлтый афган. Его трудно не заметить даже в таком сумраке.
Он смотрит на неё, словно видит в первый раз, потом улыбается одними губами.
– Ты всегда… спасаешь меня, Лизи, – говорит он.
– Я не знаю, о чём ты…
– Нашвилл. Я уходил… – С каждым словом в нём, похоже, прибавляется живости. И впервые она позволяет себе надеяться на лучшее. – Я затерялся в темноте, и ты меня нашла. Мне было жарко… так жарко… и ты дала мне льда. Ты помнишь?
Она помнит ту, другую, Лизу (Я пролила половину грёбаной «кокы», пока добралась сюда) и как дрожь Скотта прекратилась, когда кусочек льда попал на его окровавленный язык. Она помнит, как вода цвета «коки» капала с его бровей.
– Разумеется, помню. А теперь давай выбираться отсюда. Он качает головой, медленно, но решительно.
– Это слишком трудно. Ты иди, Лизи.
– Я что, должна уйти без тебя? – Она яростно моргает, только тут осознав, что уже плачет.
– Это несложно… сделай всё, как в тот раз, в Нью‑Хэмпшире, – говорит он ровным голосом, но очень медленно, словно каждое слово обладает немалым весом, и он сознательно не хочет её понимать. Она в этом практически уверена. – Закрой глаза… сосредоточься на том месте, откуда пришла… визуализируй его… и ты туда вернёшься.
– Без тебя, – выкрикивает она, и под ними медленно, словно двигаясь под водой, мужчина в красной байковой рубашке поворачивается, чтобы посмотреть на них.
– Ш‑ш‑ш‑ш, Лизи, – говорит Скотт, – здесь нужно вести себя тихо.
– А если я не хочу? Мы не в долбаной библиотеке, Скотт! В глубине Волшебного леса хохотуны заходятся смехом, словно никогда не слышали ничего более забавного, никакая игрушка из «Обурн новелти» не могла бы рассмешить их так, как рассмешили её слова. С пруда доносится громкий, резкий всплеск. Лизи поворачивается и видит, что дородный господин ушёл на… ну, куда‑то ещё. Она решает, что ей глубоко наплевать, утащили его под воду или отправили в измерение Икс. Он прав, она всегда спасает его, её можно называть «американской кавалерией». И это нормально – выходя за Скотта, она знала, что каждодневное дерьмо ей придётся разгребать самой, но она вправе рассчитывать хотя бы на минимальную поддержку, не так ли?
Взгляд Скотта медленно возвращается к воде. Лизи вдруг понимает: если ночь окончательно вступит в свои права и луна начнёт гореть в пруду, как утопленная лампа, Скотта она потеряет навсегда. Осознание этого и пугает, и вызывает безумную ярость. Она вскакивает, сдёргивает афган доброго мамика. Он подарен её родственниками, в конце концов, и в случае развода она забрала бы его. Весь афган, целиком, даже если это и огорчило бы его. Особенно если бы огорчило.
Скотт смотрит на неё, на лице написано сонное изумление, отчего её злость только нарастает.
– Ладно, – резко отвечает она. Такой тон непривычен ей и не годится для этого места. Несколько человек оглядываются. Её громкий голос вызывает у них недовольство, возможно, раздражает их. – Хочешь оставаться здесь и есть лотос? Отлично. А я пойду обратно по тропе…
И впервые на лице Скотта она видит сильную эмоциональную реакцию. Она видит страх.
– Лизи, нет! – восклицает он. – Бумкни прямо отсюда. Тебе нет нужды возвращаться по тропе! Уже поздно, практически ночь!
– Ш‑ш‑ш‑ш! – говорит кто‑то.
Отлично. Она больше не станет нарушать тишину. Сворачивая афган, Лизи начинает спускаться. Когда до пляжа остаётся два ряда скамей, оборачивается. Отчасти она уверена, что Скотт следует за ней: это же Скотт, в конце концов. Каким бы странным ни было это место, он по‑прежнему её муж, по‑прежнему её возлюбленный. Идея развода приходила ей в голову, но, конечно же, это абсурд, на такое могут пойти другие люди, только не Лизи и Скотт. Он не позволит ей уйти одной. Однако, когда она оглядывается через плечо, он сидит на том же месте, в белой футболке с длинными рукавами и зелёных пижамных штанах, колени сжаты, пальцы рук переплетены, словно ему холодно даже здесь, в тропиках. Он не идёт следом, и впервые Лизи позволяет себе крамольную мысль: а если причина в том, что он неможет идти? Если так, то у неё есть лишь два варианта: остаться здесь с ним или вернуться домой без него.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
