ostapenko_yuliya_igry_ryadom (522881), страница 57
Текст из файла (страница 57)
— Это я знаю, — усмехнулся я, хотя мне вдруг отчего‑то стало больно. И боль сделалась почти нетерпимой, когда Роланд, помолчав, вполголоса добавил:
— К тому же я не занимал твоего места. К сожалению для меня, это попросту невозможно.
«Не только для тебя, Рол», — подумал я, но не сказал этого вслух.
ГЛАВА 39
Хлопок крышки стола взрывает размеренную тишину. Птицы бьют крыльями, боясь взлететь, но оставаться больше нельзя.
— Как исчез?! Когда?! Безымянный! Как вы допустили?!
На это нечего ответить. На это можно улыбнуться с горькой насмешкой, но ответить — нечего.
Хлопок перевитой пачки бумаг о мраморный стол.
— Ты лучше вот это почитай. Он писал это, похоже, последние несколько лет. Нам следовало внимательнее следить за тем, как он проводит вечера.
— Он говорил, что пишет апокриф…
— Именно. Именно апокриф, что же еще? Ты почитай, почитай. Что он говорит о Проводниках.
— Что‑то новое?
— О да. Особенно на последних двух страницах.
— Какое это теперь имеет значение…
— Прочти.
Снова хлопок свертка о стол — раздраженно.
— Ты послал за ним людей?
— Нет.
— Нет?!
Мягко, терпеливо, скорбно, ласково:
— Джевген… Внешний мир полон опасностей. Преподобный Ристан стар, слаб и немощен. Говорят, снаружи идет война… я не уверен, что он об этом знает.
— Думаешь…
— Разумеется, наш долг найти его, прежде чем с ним случится несчастье… но пока лучше стоит подумать о том, кто заменит Преподобного, если нас постигнет неудача.
— Зачем он ушел?
Твердо, нетерпеливо, сухо, жестко:
— Я думаю, он хочет найти их первым.
— Какая чушь…
Краткий хлопок ладонью по свертку мятых бумаг.
— Прочти.
Я не увидел у входа Йевелин и на мгновение испугался. Не знаю, чего — что она ушла или ее убили, или что здесь побывала Стальная Дева — всё это было одинаково глупо, и вероятности всего этого я не мог бы с полной уверенностью отрицать. Но потом увидел Юстаса — он сидел в стороне и немелодично бренчал на своей лютне, свесив голову на грудь, — подошел к нему и коснулся его плеча.
— Где Йевелин?
Он поднял голову. В палатке он показался мне почти трезвым, но оказалось — только по сравнению с Флейм. Его взгляд плыл под упавшими на глаза спутанными прядями волос, а лицо приобрело синюшный оттенок. Он слегка повел плечами, будто ему было неприятно мое прикосновение, и я убрал руку.
— Жнец ее знает, — внятно и будто бы со значением проговорил он, перестав терзать струны. — Видать, на Флейм было не шибко приятно смотреть. Да, и Флейм ее обблевала. Знаешь?
— Замолчи, — вырвалось у меня.
— Не надо было тебе ее сюда приводить, Эван, не надо, — со слабой, невыносимой улыбкой, которуя я уже видел на его лице, проговорил Юстас. — Не надо… Она убивает всё, чего… касается. Всё, к чему прикасается. — Он вдруг вскочил с резвостью, которой я от него не ожидал, и, схватив меня за рукав, притянул к себе, дохнул в лицо перегаром. Лицо у него будто бы плыло, и улыбка плыла, как и взгляд. — Скажи‑ка, а к тебе она прикасалась?.. А?.. Так вот… она умеет… ну, это она тебе уже делала? А?! Ну скажи!
Я оттолкнул его, совсем несильно, и он рухнул навзничь, смешно, нелепо и, наверное, болезненно. Я пошел прочь, не оборачиваясь.
— Попроси, чтоб сделала! — донесся до меня слабый голос Юстаса, — Попроси… теперь‑то уж что… Она одна так умеет!
Лагерь уже был разбит, солдаты разводили костры, чистили оружие, понемногу располагались на ночь. Я не нашел Йевелин и, стараясь не паниковать, спросил у одного из ребят, где Линнетт. Он указал мне на палатку. Там я нашел ее — ее и Флейм.
Моя несчастная брошенная возлюбленная лежала на боку, подтянув колени к груди и отвернувшись к стене. Ее трясло, несмотря на меховое покрывало, которым ее укрыли. Линнет сидела рядом и смотрела на нее. Когда я вошел, она встала, и в ее взгляде было еще больше враждебности, чем раньше.
— Где она? — еле слышно спросил я.
— Я сказала, чтобы она уходила, — спокойно ответила Линнетт. — Ей нельзя здесь быть. Она сказала, что пришла к тебе. И уйдет с тобой. Должно быть, ждет где‑то вне лагеря. Она и правда не уйдет без тебя, — ее голос на миг дрогнул. — Я это… видела.
— Эван…
Надо было выскочить вон, но ноги у меня вросли в землю. Ее голос звучал так слабо… так… беспомощно… отчаянно… как будто ей больше не на кого и не на что было надеяться в жизни, кроме меня.
Я смотрел, как она перевернулась на спину, приподнялась на локтях, потом попыталась убрать мокрые волосы с лица. Линнетт хотела снова ее уложить, и тогда она заплакала. Тихо и очень горько. Блестящие ручейки бороздили ее исхудавшее лицо, а я пытался вспомнить, как целовал его… эти веки, губы, скулы… пытался — и не мог. Как будто это было не со мной. С кем‑то, кем я никогда не был.
— Она тебе сказала? — прошептала Флейм, глядя на меня и больше не пытаясь встать. — Сказала?
Сказала что?.. Я не понимал и почему‑то не решался переспросить.
Может быть, боялся услышать ответ?
— Сказала? Она тебе сказала?
— Флейм, успокойся, — снова попыталась Линнетт, поглаживая ее по взъерошенным волосам, но она вдруг вспыхнула и, сев, снова спросила, уже почти громко:
— Она сказала тебе или нет? Про нас? Сказала?! «Про нас»? Кто это «мы»? Ты и я? Или… нет… ты и Йевелин не можете составлять «мы»… Каким образом?..
— Флейм…
— Пусти! — выдохнула она и откинула покрывало. Я увидел, что ниже пояса на ней ничего нет, но это отозвалось во мне не возбуждением, а мучительным, ноющим страхом в горле. — Она не сказала тебе! Ничего не рассказала! Да? Ну так спроси ее! — в этом крике было столько торжества и столько муки, что на миг я утратил чувство реальности происходящего. Дым чадящего факела у входа в палатку просачивался внутрь, ел глаза, Флейм плыла, утекала, таяла, и ее крик был будто бы чем‑то отдельным, цельным, самодостаточным… — Просто спроси ее! И послушай… что она ответит! Просто! Послушай!
— Пошел вон! — круто развернувшись, вдруг в ярости закричала Линнетт.
Повторять дважды мне не пришлось.
Ночь была холодной, но мягкой, сочной; сладко пахла сухая трава, небо мигало звездами, оглушительно стрекотали сверчки. Я шел мимо тихо потрескивающих костров, негромко переговаривающихся людей, которые меня не знали, и чувствовал себя таким одиноким и чужим, как никогда прежде. На миг я остановился и поднял лицо к небу, и мир вокруг меня исчез, а может быть, я исчез для него — не думаю, что есть какая‑то разница.
Я нашел бы Йевелин быстрее, если бы звал ее. Но я не звал и немного побродил по кустарниковым зарослям, прежде чем увидел одинокую фигуру, сидящую спиной к дереву, охватив колени руками.
— Йев, — сказал я, и она вздрогнула, но ничего не сказала.
Я сел рядом с ней, спиной к тому же дереву, и тоже охватил колени руками. Гул голосов здесь не был слышен, только сквозь низкие заросли виднелись красноватые огоньки костров. От земли тянуло сыростью.
— Как сходил? — вполголоса спросила Йевелин, не оборачиваясь и не касаясь меня.
— Как думал, так и сходил. Всё‑таки не надо было нам сюда приезжать.
Я старался, чтобы в голосе у меня не было упрека, но, кажется, ничего не получилось. Йевелин промолчала. Я попытался представить себе ее лицо и не смог.
— Ты ничего не хочешь мне рассказать? — помолчав, тихо спросил я.
— Я тебе уже всё рассказала, — быстро ответила она. Слишком быстро, чтобы я мог ей поверить.
— Всё? Точно всё?
— Ты считаешь, того, что ты уже знаешь, мало?!
— Не уходи от ответа.
— Я всё тебе рассказала.
Мы снова помолчали. Я попытался нашарить на земле какую‑нибудь веточку, но ничего подходящего не нашлось. Алые огоньки в просветах чащобы плакали от одиночества.
И тогда я понял, зачем мы приехали сюда. Зачем я вернулся в дом, которого у меня никогда не было, в мою крепость без стен и ворот. И зачем Йевелин пошла за мной.
Мне было страшно, но я зашел слишком далеко, чтобы отступать.
— Давай‑ка поиграем, — сказал я, и она содрогнулась.
Тебе уже снова страшно… как и мне?.. Йев…
— Что?
— Давай поиграем, — повторил я, глядя на огни. — Помнить? Мы играли в замке твоего мужа. В ответы. Ответы без вопросов. Ты мне рассказала… про цапель…
— Чего ты хочешь? — в ее голосе был почти тот же ужас, что когда‑то в глазах. Я быстро повернулся к ней, схватил за плечи, развернул к себе. Она нерешительно попыталась высвободиться, и тогда я взял ее лицо в ладони. Ее кожа была холодной, как моя, а глаза блестели в темноте, и в них был уже совсем другой страх.
— Теперь можно будет задавать вопросы, — ответил я.
Мне показалось, я ощутил, как ее щеки вспыхнули под моими руками. Йевелин слабо мотнула головой, будто пытаясь протестовать, но я не собирался отпускать ее. В Черничном Замке нас обоих отпустил Шерваль, но здесь нет Шерваля, и нас некому отпустить.
Мой ад страшнее, Йев, потому что в нем нет других демонов, кроме нас.
— Что ты сделала Юстасу?
— Он…
Я ударил ее. Наотмашь, со всей силы. Пощечина вышла оглушительно громкой. Не дав Йевелин опомниться, я снова схватил ее лицо в ладони и встряхнул, заставляя смотреть мне в глаза. Флейм, голая от пояса и ниже, мокрая от пота и слез, плясала в зрачках Йевелин, вызывающе, похотливо, жутко, как ее фантом, которого вытащил из листа пергамента сын моего жреца…
— Отвечай, что ты сделала Юстасу!
— Н‑ничего! Я… я просто… его… с ним…
— Ты знала его до того, как он приехал в Даллант?
— Да, — она всхлипнула, моргнула, но Флейм, мокрая, злая, не исчезла из ее зрачков, — Я ехала тогда… из Билберга… встретила его в постоялом дворе… где‑то в Порталессе.
— Ты переспала с ним уже тогда?
— Да…
— И попросила приехать к тебе в Даллант?
— Д‑да…
— Ты сказала, что ты замужем? Или хотела посмотреть, как твой муж отдаст его своим собакам?
— Йй‑я…
От новой пощечины из носа у нее брызнула кровь. Я снова не дал ей отстраниться и притянул к себе еще теснее, так близко, будто собирался поцеловать… но я ведь не собирался.
— Эван… — она почти плакала, а кровь, черная в слабом свете звезд, текла ей на верхнюю губу — Я же не знала тогда…
— Он влюбился в тебя, — больше для себя, чем для нее, еле слышно сказал я. — Он же влюбился в тебя без памяти. Как Куэйд и… почему ты приказала Куэйду убить Дарлу? — не знаю, почему я спрашивал — я знал, знал, что она просто любит убивать, любила… любит, любила… — Что ты сделала с Флейм?
Она вдруг рванулась всем телом, будто дикая кошка, выгнулась, вывернулась из моей хватки. Я бросился за ней, повалил на землю, подмял под себя. Она вырывалась, извиваясь всем телом, шипя от ярости, исцарапала мне всё лицо, а когда я наконец перехватил ее руки и придавил, не давая шелохнуться, щелкнула зубами у моей шеи, возле самой артерии. Я сжал ее крепче, мы замерли, тяжело дыша, прижавшись к земле, и со стороны, должно быть, казалось, что мы оба только что испытали бурный и истощающий оргазм. Я смотрел в ее лицо, исказившееся, прекрасное, жуткое, вымазанное в крови и грязи, с безумно расширившимися глазами и зрачками, в которых танцевала Флейм. Светлые волосыЙевелин растрепались и рассыпались по сухой траве, и мне вдруг на краткий, слепящий миг захотелось намотать их на кулак и драть, пока она не завоет от боли. Так, как выла, подняв мертвое лицо к небу, моя Флейм.
— Что ты с ней сделала? — спросил я, хотя уже знал ответ.
— Что я с ней сделала! — в ярости закричала Йевелин и снова рванулась в моих руках, а потом, бессильно откинувшись на землю, улыбнулась окровавленными губами и хрипло закончила: — То же, что со всеми. Со всеми вами.
Нет… ты с ней?.. нет…
Флейм, обхватывающая ногами тело Ларса… их движения вместе, синхронно, в ритм… я, опускающий тело Ларса в неглубокую могилу… белое оперение без капельки крови… без единой… капли крови… белые перья мертвых цапель, белые‑белые, без единой капли крови…
И с Ларсом… с Ларсом тоже?… ты… и потом они вместе… видя друг в друге тебя… Йев…
Ты спала с Юстасом… с Ларсом… ты спала с Флейм… со всеми… они все влюбились в тебя, и их всех ты свела с ума… Им всем ты сделала так больно… пусть они и не всегда знали, что это — ты. Ларсу пришлось проще — ему всегда плевать было на таких, как ты, и сам факт того, что тебе это просто удалось, о многом говорит. Но Флейм… она же такая слабая. Ларс слабый и Флейм слабая, и Юстас слаб, и Куэйд с Дарлой, и все твои мертвые мужья, и все, кого ты убила или кто продолжает убивать тебя, все так слабы, а я слабее всех… Йев, я слабее всех… почему же сейчас я сдавливаю твое горло, не желая слышать твоих хрипов, чувствовать, как твои пальцы скользят по моим рукам, будто просят их сдавиться сильнее… и отпустить тебя…
…Отпусти меня…
…Отпустить тебя, раз этого не может сделать никто другой.
Я с трудом разжал вдруг ставшие непослушными пальцы и откинулся назад, привалился спиной к дереву. Сердце у меня колотилось почему‑то в глазах и в висках: целых четыре сердца… Целых четыре, слуги Безымянного Демона вполне могут взять одно из них. Или даже два — за нас обоих.
— Почему я? — смешной вопрос, глупый, такой жалкий, но у меня не осталось других. — Почему ты… не меня… именно меня? Ты же… боги… ты спала с ними всеми… не разбирая пола, человека… и ты убила их всех… так или иначе… почему же ты не хочешь убить меня?
— Я хотела, — ее пальцы на моем лице казались ледяными и почти неощутимыми, прозрачными как стекло — сквозь них я мог видеть небо. Голос был сиплым, а крови на губах стало, кажется, больше. — Я очень хотела… но не смогла… ни там, ни… черникой… Ты болотный огонек в тумане. Я иду за тобой. Я убью тебя, когда найду, но пока я просто иду за тобой…
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
