ostapenko_yuliya_igry_ryadom (522881), страница 53
Текст из файла (страница 53)
— Конечно, а что мне оставалось! Я уже тогда знал, что ты сбежал от Зеленых. И мне было велено вернуться и ждать твоего возвращения. И я ждал. Полтора года. Полтора сраных года в этих трижды проклятых лесах!!
Его трясло, а я смотрел на него, пытаясь сказать себе, что человека, которого я много лет считал своим единственным другом, никогда не существовало. Я повторял это про себя снова и снова, но поверить не мог: как же, вот он, сидит напротив меня, более нервный, чем обычно, но это же он, это Ларс, с которым мы через что только ни прошли…
— Ларс, — только и сказал я, — как же ты мог?
Он заскрежетал зубами, врезал кулаками по коленям. Пламя бросало беспокойные тени на его исказившееся лицо, делая почти неузнаваемым, и я вдруг с облегчением подумал: «Нет, это не Ларс, правда же, не он…»
— Ладно, — произнес Ларс. — Хорошо. Я тебе скажу. Меня зовут Ларс ле Мервиль, я семнадцатый граф Руанта, и я по уши в долгах. Я играю в карты с пятнадцати лет и всегда проигрываю. Я проиграл свои земли, родовой замок, приданое своих сестер, все состояние своих предков, и задолжал сверх того еще десять тысяч. Я сидел в долговой яме своего собственного города, когда пришел Шерваль и сказал, что выкупил мои долги. И теперь может вздернуть меня, как последнего бродягу, отдав моих обнищавших сестер замуж за своих пехотинцев. Когда он предложил мне поработать шпиком при человеке, которого я никогда не видел и о котором знал только то, что он лесной партизан, какого хрена мне было отказываться? Ты бы отказался на моем месте?
— Отказался бы, — мягко сказал я. Мне было его почти жаль. Дворянин. Подумать только. Ларс — дворянин. А ведь ничего удивительного — оттуда и его манеры, и знание Книги Лордов. Я, пожалуй, даже предполагал это, только не признавался самому себе.
Мы ведь ни о чем друг друга не спрашивали… А ему, должно быть, несладко пришлось, особенно на первых порах. Унизительная роль. Его выбрали, наверное, только потому, что Шерваль держал его за горло, а на такую грязную работу никого больше не нашлось. Да и его умение обращаться с арбалетом и опыт братарства с холопами в игорных заведениях скорее всего сыграли не последнюю роль. Он просто спасал свою гордость… пусть и таким странным образом. А у меня гордости никогда не было — мне бы на его месте нечего было спасать.
— Ох, не надо только разыгрывать благородство! — ощерился Ларс в ответ на мои слова. — Ясно, ты невинная жертва, я подлец и продажная шкура. На том и порешим.
— Почему он ждал так долго? — спокойно спросил я. — Шесть проклятых лет. Почему сразу не приказал тебе сдать нас?
— Откуда мне знать! Он требовал, чтобы я был с тобой рядом, оберегал от случайных стрел. Говорил, что голову мне снимет, если с тобой что случится раньше времени. Проклятье, Эван, ты думаешь, мне было легко? Я не мог бы играть в эти игры, если бы ненавидел тебя. Как можно шесть лет изображать чьего‑то друга, не став им хотя бы наполовину? Пришлось искать в тебе положительные качества. А потом их старательно забывать, чтоб не терзаться, когда тебя на кол посадят. Но теперь‑то я вижу, что ты просто трусливый придурок, которому вечно проблем мало на свою и чужие головы. Поэтому сдыхай, валяй. Мне насрать.
Он раздраженно пнул полено, вывалившееся из костра. Долго же он ждал, чтобы сказать мне всё это. Наверное, ему в самом деле приходилось непросто. Только сочувствовать ему я не собирался. Нечего просаживать фамильное состояние. Это никогда не заканчивается ничем хорошим. Повезло же мне, что у меня нет и не было ни гроша за душой… И никто не может скупить мои долги и сделать из меня шлюху.
— Может, оно и к лучшему, — не глядя на меня, бросил Ларс. — Мы ползли в последние дни, как черепахи. Теперь мне хоть не надо подгонять тебя, рискуя нарваться на подозрения. Пойдем в галоп, и гори всё…
— Куда ты торопишься?
— Мы еще сегодня должны были быть у Кельстера. Я предупредил, что можем задержаться, но Шерваль десять раз сказал, что ко Дню Жнеца ты должен быть у него.
Ко Дню Жнеца?..
Йевелин!..
Нет же… нет, нет, неужели ты еще там знала… нет же…
Я был так потрясен, что не слушал, что говорил Ларс дальше. Только подумал отстраненно: «Раньше он никогда не был таким разговорчивым». Что, в общем‑то, теперь понятно…
Уже предпринятых мер предосторожности Ларсу показалось недостаточно, и на ночь он привязал меня поводьями к стволу дерева рядом с костром, пригрозив переломать мне ноги, если я вздумаю пытаться удрать. Я едва не рассмеялся, когда он это сказал. Эх, Ларс, я ведь решил не бежать больше, ты забыл? Пора же когда‑то начать выполнять обещанное.
Движения Ларса были резкими и грубыми, а прежде чем отойти, он проверил веревки на моих запястьях и затянул их еще туже. Но одного взгляда, брошейного на мое лицо, разукрашенное его стараниями, хватило, чтобы свести на нет всю эту маскировку. Я видел, что его жестокость нарочитая: он как будто пытался убедить то ли меня, то ли себя, что я для него — тяжкая ненавистная обуза и что теперь‑то он наконец может отыграться по полной. Ларс, захоти ты отыграться по полной, отпинал бы меня ногами. Шервалю и Йевелин для их забав я нужен живым и относительно невредимым, но целые ребра мне пересчитывать никто не станет. Ну, и кому же ты врешь на этот раз? Сам ведь радовался, что больше не надо притворяться…
Может, и мне этому порадоваться? Иначе я, наверное, взвою.
Мы не уснули в ту ночь — ни он, ни я, оба по своей, но вполне понятной причине. Утром, едва забрезжил рассвет, Ларс затушил костер и отвязал меня от дерева. Я не исключал, что он попросту перебросит меня через своего коня, потом вдруг вспомнил, как он грозился именно таким образом увезти меня из Мелодии, и нервно хохотнул пару раз. Ларс, мрачный как туча, проигнорировал мое неуместное веселье и, предупредив, что за любые фокусы будет делать больно, разрезал веревки у меня на ногах. Потом заставил подняться и, будто ребенка, усадил в седло моего гнедого. Я и опомниться не успел, а мои ноги уже были привязаны к стременам. Ларс вскочил на своего коня и взял повод моего — в точности как вчера вечером, только я был слишком глуп, чтобы воспринять это как предупреждение. Проклятье, я же ему доверял. Я просто ему доверял.
Мое оружие он приторочил к луке седла своего коня, и я косился на него пару раз, пытаясь придумать, как бы его добыть. Может, на следующей стоянке — Ларс сказал, что до условленного места ехать еще два или три дня. И времени мы больше, надо сказать, не теряли: Ларс взял хорошую скорость, и мне приходилось концентрировать все свои силы на том, чтобы удержаться в седле. Пару раз я едва не свалился, хотя из‑за веревок, привязывающих ноги к стременам, все равно не смог бы воспользоваться ситуацией. Мы почти не разговаривали, только раз я злорадно заметил, что мародеров сегодня что‑то долго не видно. Ларс только стискивал зубы, хотя знал не хуже моего, что одному ему управиться с местными бандюгами будет посложнее. Впрочем, радоваться мне было нечему, — разобравшись с Ларсом, они наверняка возьмутся за меня, не вдаваясь в детали наших с Ларсом непростых отношений.
Когда это случилось, солнце уже достигло зенита и теперь светило нам в лица. Я поймал себя на мысли, что ждал чего‑то подобного — мародеров, или Зеленых, или… или, может быть, даже того, что произошло на самом деле. Но потрясло меня другое — не то, что это всё‑таки произошло, а моя реакция на случившееся. Совсем не та, которой я ждал.
Когда арбалетный болт, пробив горло Ларса навылет, швырнул его с коня на землю, мне стало страшно. Но я успел заметить облегчение в его глазах. А может, мне просто показалось. Может, мне просто хотелось видеть в них облегчение.
Ларс не сразу разжал руку, в которой держал повод моего коня, и гнедой испуганно заржал, когда его голову дернуло вниз, затоптался, не зная, что делать. Я стиснул его бока коленями, заставляя развернуться, и посмотрел на Ларса, лежащего навзничь в мятой сухой траве. Белое оперение болта торчало из его горла, а под затылком медленно растекалась лужица темной крови.
Сзади раздались шаги, но я не обернулся — не мог отвести от него глаз. Ну вот, доболтался. Ларс мертв. Я смотрю на него, я это вижу, но понять не могу. И почему же мне так страшно‑то, а?
Кто‑то взял моего коня под уздцы, и только тогда я вынудил себя отвернуться от белого оперения, на котором не было ни одной капли крови.
— Ты в порядке? — спросила Флейм.
— Нет, — ответил я.
Когда она перерезала веревки, я с трудом спешился, почти не чувствуя одеревеневших мышц, и снова повернулся к Ларсу. Шагнул вперед, но подойти к нему не решился. Его глаза… Ну, есть в них облегчение или нет?! Есть или…
— Давно ты за нами едешь? — не оборачиваясь, спросил я.
— Давно.
— От самой Мелодии?
— Дольше.
— Ты знала?
— Нет.
Я медленно кивнул, потом всё же подошел к распростертому по земле телу человека, которого я никогда не знал, и встал перед ним на колени. Его голова откинулась набок, и глаз с такого ракурса я не видел.
Ты почувствовал облегчение, Ларс, Жнец тебя побери? Когда понял, что тебе всё же не придется этого делать — почувствовал? Или я как был дураком, так и остался?
Я протянул руку и закрыл ему глаза, так и не посмотрев в них.
— Надо ехать, — сказала Флейм у меня из‑за спины.
— Помоги мне его похоронить, — по‑прежнему не оборачиваясь, ответил я. Она молчала какое‑то время, потом сказала звенящим от потрясения голосом:
— Эван! Он предал тебя!
— Ладно, сам справлюсь, — сказал я.
Пока я рыл яму ножом Ларса, Флейм стояла в стороне, скрестив руки на груди и кусая губы. У меня ушло много времени, и яма вышла совсем мелкой, но я натаскал камней, утрамбовав дно, и завернул тело Ларса в попону, прежде чем опустить вниз. Потом забросал землей, сровнял верхний слой дерна и отодрал широкую полосу коры с дерева, росшего над могилой.
— Ты же не собираешься сюда вернуться? — спросила Флейм.
Мне следовало поблагодарить ее… только вот за что? За то, что она убила моего лучшего друга и спасла мою бессмысленную жизнь? Почему‑то особой признательности я не испытывал.
— Ты следила за мной, — сказал я, отряхнув руки от земли.
Флейм угрюмо кивнула, глядя в сторону и судорожно стискивая скрещенные на груди руки. Она плохо выглядела — грязная, осунувшаяся, сильно похудевшая. Помотайся пару месяцев по всей стране за человеком, который очень здорово умеет убегать, еще и не так пообтрепешься.
— Чего ты хочешь?
Ее ввалившиеся щеки вспыхнули, глаза сверкнули, и на миг я увидел свою Флейм, которую когда‑то почти… Нет. Она ведь тогда приложила ладонь к моим губам и шепнула: «Не надо».
— Я хочу, чтобы ты остановился хоть на минуту и поговорил со мной!
— Хорошо. Вот я, стою перед тобой. О чем ты хочешь говорить?
Она осеклась, ее руки безвольно упали. Я посмотрел на ее арбалет — совсем маленький, мы такой иронично называли «дамским», — его и в юбках спрятать можно. Неудивительно, что стрела застряла в горле.
— Хорошая игрушка, — кивнув на оружие, проговорил я и пошел к коню.
— Ты трус, — сказала Флейм.
Я покачал головой. Ничего нового она мне не сообщила.
— Все иногда делают ошибки, все оступаются, а ты не хочешь этого признать, потому что у тебя кишка тонка отряхнуться и идти дальше! — крикнула она.
Может, и так, Флейм, только трудно подняться и идти дальше, когда переломаны.
— Я сделала это для тебя! — в отчаянии закричала она.
Я замер, медленно сжал кулак, чувствуя, что это предпоследняя вещь, которую я могу вынести. Ты сделала это для меня. Все вы что‑то для меня делаете, а когда я оказываюсь неспособным оценить по достоинству ваши жертвы, почему‑то злитесь. Стало быть, ждали чего‑то взамен? Признайся, Флейм: ты чего‑то ждала?
— Я тебе ничего не должен, — ответил я и вскочил в седло.
— А ей ты много должен, что ли?! — Ага. С этого надо было начинать.
— Больше, чем тебе, — я развернул коня в сторону, противоположную той, куда ехали мы с Ларсом. Надо было всё‑таки сделать это вчера вечером, ну да еще, я надеюсь, не поздно.
Флейм стояла на пути, широко расставив ноги и запрокинув пылающее лицо. Я подумал, что, если она сейчас упадет на колени, я могу заставить гнедого просто перескочить через нее. Но она поступила лучше. Она сказала:
— Ее там нет.
Я придержал коня.