Rais_Istoriya_pohititelya_tel (522871), страница 38

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 38)

– Прекрасно поняла, – ответила она.

Но я‑то знал, что она не понимает.

– Вы добры ко мне, – сказал я и ласково поцеловал ее в щеку; она помогла мне опуститься в теплую воду.

Я улегся в ванну и стал наблюдать, как она меня моет; я отметил, что мне приятно, как плещется теплая вода у меня на груди, как мягко трет кожу губка, – наверное, ничего лучше я пока не испытал. Но каким долговязым казалось мне это человеческое тело! Необычно длинные руки. Мне вспомнилась сцена на старого фильма – в ней неуклюже бродило, раскачивая ладонями, словно им не место на концах рук, чудовище Франкенштейна. Я чувствовал себя таким же чудовищем. Фактически не будет преувеличением сказать, что, став человеком, я ощущал себя настоящим чудищем.

Видимо, я сказал об этом вслух. Она велела мне помолчать. Она ответила, что у меня красивое сильное тело, в нем нет ничего неестественного. У нее был озабоченный вид. Я немного застеснялся, давая ей вымыть мне волосы и лицо. Она объяснила, что сиделки постоянно выполняют такую работу.

Она сказала, что провела всю жизнь за границей, в миссиях, выхаживая больных в таких грязных, лишенных всякого оборудования местах, что по сравнению с ними переполненная вашингтонская больница покажется райским сном.

Я следил, как ее глаза скользят по моему телу, и заметил, как к ее щекам прилила кровь, как она посмотрела на меня, охваченная стыдом и смущением. Она была на удивление невинна.

Я улыбнулся про себя, но боялся, что ее заденут собственные плотские чувства. Она находила мое тело соблазнительным – злая шутка и надо мной, и над ней. Но это, несомненно, была правда, и у меня заиграла кровь, несмотря на температуру и слабость. Да, это тело вечно к чему‑то стремилось.

Я едва стоял, пока она вытирала меня полотенцем, но твердо решил не падать. Я поцеловал ее в макушку, и она медленно, неуверенно подняла на меня заинтригованные глаза. Я хотел поцеловать ее снова, но сил больше не было. Она очень аккуратно просушила мне волосы и мягко вытерла лицо. Уже очень долго никто ко мне так не прикасался. Я сказал, что люблю ее просто за ее добрые прикосновения.

– Как же я невзвижу это тело; в нем я как в аду.

– Что, так плохо? – спросила она. – Быть человеком?

– Не нужно надо мной подшучивать. Я знаю, вы не верите в то, что я рассказал.

– Да, но наши фантазии – то же самое, что и сны, – сказала она серьезно, чуть нахмурившись. – В них есть свой смысл.

Вдруг я увидел свое отражение в шкафчике для лекарств: высокий мужчина с карамельного оттенка кожей, с густыми коричневыми волосами, а радом с ним – широкая в кости женщина с мягкой кожей. От потрясения у меня чуть не остановилось сердце.

– Господи, помоги мне, – прошептал я. – Я хочу свое тело. – Я чуть не плакал.

Она заставила меня лечь в постель, на подушки. По комнате разливалось приятное тепло. Она начала брить меня, слава Богу! Я терпеть не мог волосы на лице. Я сказал ей, что когда умер, то был чисто выбрит по моде того времени, а став вампиром, уже не меняешься. Мы, правда, постоянно белеем и набираемся сил; и лица у нас разглаживаются. Но волосы у нас остаются прежней длины, как и ногти, и борода, если она есть; а у меня ее в принципе еще и не было.

– И эта трансформация прошла болезненно? – спросила она.

– Болезненно, потому что я сопротивлялся. Я этого не хотел. Я толком не понимал, что со мной делают. Мне казалось, что некий монстр из средневековья похитил меня и утащил из цивилизованного города. Вы, должно быть, помните, что в те времена Париж был чудесным цивилизованным городом. О, если бы вы перенеслись туда сейчас, вам бы показалось, что это неописуемо варварское место, но для деревенского дворянина из замшелого замка это был потрясающий город: театры, опера, придворные балы. Вы и представить себе не можете. А потом – трагедия, появившийся из мрака демон, который уволок меня к себе в башню. Но сам процесс, Обряд Тьмы? Это не больно, это экстаз. А потом открываешь глаза, и все человечество представляется тебе прекрасным, ты смотришь на него новыми глазами.

Я надел чистую нижнюю рубашку, которую она мне протянула, забрался под одеяла и позволил ей укутать меня до подбородка. Мне казалось, что я куда‑то плыву. Одно из самых приятных ощущений, что я испытал, став смертным человеком, – это граничащее с опьянением чувство. Она измерила мне пульс и пощупала лоб. Я видел, что ей страшно, но не хотел этому верить.

Я объяснил ей, что настоящую боль мне как злой силе причиняет то, что я понимаю добро и уважаю себя. У меня всегда была совесть. Но всю жизнь – даже когда я был смертным мальчиком – мне приходилось идти против совести ради обладания яркими ощущениями или ценностями.

– Но почему? О чем вы? – спросила она.

Я рассказал ей, что еще мальчиком сбежал из дома с труппой бродячих актеров, совершив таким образом грех непослушания. Я впал в грех прелюбодеяния с одной из актрис труппы. И при этом те дни, когда я играл на деревенской сцене и занимался любовью, по моему мнению, обладали огромной ценностью!

– Понимаете, тогда я еще был живым, просто живым. Заурядные мальчишеские грехи! А когда я умер, то грешил на каждом шагу и при этом на каждом углу обращал внимание на чувственность и красоту. Как же так? – спросил я. – Когда я превращал Клодию в ребенка‑вампира, а Габриэль – в вампирскую красавицу, меня снова влекли яркие ощущения! Я считал их неотразимыми. И в те моменты любая концепция греха казалась бессмыслицей.

Больше того, я опять заговорил о Дэвиде, о его видении Бога и дьявола в кафе, о том, что Дэвид считает Бога несовершенным, что, по его мнению, Бог постоянно учится и что дьявол уже столькому научился, что ненавидит свою работу и умоляет освободить его. Но я понимал, что уже рассказал ей обо всем в больнице, когда она держала меня за руку.

В определенные моменты она прекращала взбивать подушки или замирала со стаканом воды и таблетками в руках и просто смотрела на меня. У нее было удивительно неподвижное лицо, выразительные глаза в обрамлении темных густых ресниц, а большой мягкий рот красноречиво свидетельствовал о доброте.

– Я знаю, вы хорошая, – сказал я. – За это я вас и люблю. Но я бы отдал вам Темную Кровь, лишь бы вы разделили со мной вечность, потому что вы очень сильная и кажетесь мне загадочной.

Меня окутал плотный слой тишины, в ушах раздавалось тупое гудение, на глаза опустилась пелена. Я не двигался и смотрел, как она поднимает шприц, как проверяет его, выпустив в воздух немножко серебристой жидкости, а потом пронзает иглой мою плоть. Слабое жжение, но очень далекое, совсем незначительное.

Когда она дала мне стакан апельсинового сока, я выпил его с жадностью. Его стоило попробовать – густой, как кровь, но очень сладкий; у меня было чувство, будто я поглощаю свет.

– Я совершенно позабыл о таких вещах, – сказал я. – Какой вкусный, правда, лучше, чем вино. Нужно было раньше попробовать. Подумать только – я мог вернуться назад, так его и не узнав.

Я упал на подушку и посмотрел вверх, на голые балки низкого покатого потолка. Приятная чистая комнатка, очень белая. Очень простая. Монашеская келья. За окошком падал мягкий снег. Всего я насчитал двенадцать окон.

Я то засыпал, то просыпался. Смутно припоминаю, что она пыталась заставить меня выпить суп, но у меня не вышло. Меня трясло, я в ужасе думал, что мне могут присниться старые сны. Я не хотел, чтобы приходила Клодия. Свет жег мне глаза. Я рассказал ей, что меня преследует призрак Клодии, рассказал о детской больнице.

– Полная детей, – вспомнила она. Она ведь уже упоминала об этом. На ее лице появилось озадаченное выражение. Она тихо заговорила о своей работе в миссиях, с детьми. В джунглях Венесуэлы и Перу. – Не надо больше разговаривать, – сказала она.

Я понимал, что пугаю ее. Я снова погружался в темноту и выплывал на свет, сознавая, что на лбу у меня лежит холодное полотенце, и опять смеялся над чувством невесомости. Я сказал ей, что в своем обычном теле я умею летать по воздуху. Я описал, как поднялся навстречу солнцу в пустыне Гоби.

Иногда я вздрагивал, открывая глаза и обнаруживая, где я. В ее белой комнатке.

В бликах света я разглядел на стене распятие с окровавленным Христом, а на маленьком книжном шкафу – статуэтку девы Марии, давно знакомый образ со склоненной головой и простертыми руками. А там кто, святая Рита с красной раной на лбу? Ах, эти старые поверья! И подумать только, они живут в сердце этой женщины.

Я прищурился, пытаясь разобрать самые крупные названия книг на полках Фома Аквинский, Маритайн, Тейар де Шарден. Напряжение, потребовавшееся от меня, чтобы связать эти слова с именами католических философов, оставило меня без сил. Но мой мозг лихорадило, он никак не мог успокоиться, и я прочел остальные названия. Книги по тропическим заболеваниям, по детской психологии. Я разглядел на стене, рядом с распятием, фотографию в рамке‑монахини в покрывалах и форме – наверное, какая‑то церемония. Я не мог рассмотреть, присутствует ли среди них она, – только не этими смертными глазами, тем более, что они болели. На монахинях были синие платья и синие с белым покрывала.

Она держала меня за руку. Я повторил, что мне нужно поехать в Новый Орлеан. Мне нужно выжить, чтобы добраться до моего друга Луи, который поможет вернуть мое тело. Я описал ей Луи – рассказал, как он живет, отрезанный от современного мира в крошечном темном домике в глубине заросшего сада. Я объяснил, что он слаб, но сможет дать мне вампирскую кровь, тогда я снова стану вампиром, выслежу Похитителя Тел и верну себе прежнюю оболочку. Я сказал ей, что Луи очень человечен, что особенной вампирской силы он мне не передаст, но я не смогу найти Похитителя, пока не получу сверхъестественное тело.

– Значит, это тело умрет, – заключил я, – когда он даст мне кровь. Вы спасаете его ради смерти. – Я плакал. Я понял, что говорю по‑французски, но она вроде бы понимала, потому что по‑французски же она сказала, что мне надо отдохнуть, что у меня бред.

– Я с вами, – очень медленно и осторожно произнесла она по‑французски. – Я вас защищу. – На моей руке лежала ее теплая мягкая рука. С необычайной заботой она отвела мои волосы со лба.

Дом погрузился во тьму.

В камине горел огонь, а Гретхен лежала рядом со мной. Она надела длинную фланелевую рубашку, белую и очень плотную; она распустила волосы и обнимала меня, когда я дрожал. Мне нравилось ощущать на руке ее волосы. Я прижимался к ней и боялся, что сделаю ей больно. Она снова и снова вытирала мое лицо прохладной тканью. Ночь сгущалась, а с ней и мой панический ужас.

– Я не дам тебе умереть, – прошептала она мне на ухо. Но я услышал страх, который она замаскировать не смогла. Я погрузился в неглубокий сон, и сквозь него видел очертания комнаты, ее цвета и свет. Я снова воззвал к остальным, умоляя Мариуса прийти мне на помощь. Мне чудились ужасные вещи – что они наблюдают за мной, словно белые статуэтки Святой Девы и святой Риты, и отказываются помочь.

Уже перед рассветом я услышал голоса. Пришел врач – усталый молодой человек с желтоватой кожей и красными кругами вокруг глаз. Мне в руку снова вонзилась игла. Я жадно пил ледяную воду, которую мне дали. Я не разбирал ни слова из тихого бормотания доктора, да оно для меня и не предназначалось. Но переходы интонации голоса были спокойными и уверенными. Я уловил слова «эпидемия», «метель» и «невозможные условия».

Когда закрылась дверь, я взмолился, чтобы она вернулась.

– Рядом с твоим бьющимся сердцем, – прошептал я ей в ухо, когда она вновь легла возле меня. Как приятно – ее нежные тяжелые руки, большая бесформенная грудь, гладкая нога. Может быть, я слишком болен, чтобы бояться.

– Спи, – сказала она. – Постарайся ни о чем не волноваться. – Наконец‑то я провалился в глубокий сон, глубокий, как снег за окном, как темнота.

* * *

«Как думаешь, не пора ли тебе исповедаться? – спросила Клодия. – Знаешь, ты действительно, как говорится, висишь на волоске».

Она сидела у меня на коленях и смотрела снизу вверх, положив руки мне на плечи, а ее лицо находилось ближе чем в дюйме от моего.

У меня сжалось и взорвалось болью сердце, но нож был ни при чем – только вцепившиеся в меня ручки и аромат раздавленных роз, исходивший от ее мерцающих волос.

«Нет. Я не могу исповедаться, – ответил я дрожащим голосом. – О Господи, что тебе от меня нужно?»

«Ты не жалеешь! И никогда не жалел! Ну скажи. Скажи правду. Ты заслужил, чтобы я вонзила нож в твое сердце, сам знаешь – и всегда знал!»

«Нет!»

Я посмотрел на нее, на тонкую пряжу волос, и что‑то во мне сломалось. Я поднял ее, встал, усадил ее в кресло напротив и упал на колени у ее ног.

«Клодия, послушай. Не я это начал. Не я сотворил мир! Это зло существовало всегда. Оно притаилось в тени, поймало меня, взяло меня к себе, а я делал то, что считал нужным. Не смейся надо мной, прошу тебя, не отворачивайся. Не я создал зло! Не я сам себя создал!»

Она задумчиво и пристально следила за мной, и ее пухлый ротик растянулся в красивой улыбке.

«У тебя были не только мучения, – сказал я, вцепляясь пальцами в ее плечики. – Не только ад. Ну скажи, что не только. Скажи, что было и счастье. Дьяволы бывают счастливы? Господи, я ничего не понимаю!»

«Ничего не понимаешь, но вечно что‑нибудь делаешь, да?»

«Да, и не жалею об этом. Не жалею. Я прокричал бы это с крыши самим Небесам. Клодия, я все совершил бы заново! – Я глубоко вздохнул. И еще громче повторил: – Я все совершил бы заново!»

Характеристики

Список файлов книги