Rais_Istoriya_pohititelya_tel (522871), страница 39
Текст из файла (страница 39)
В комнате повисла тишина.
Она оставалась невозмутимой. Разозлилась ли она? Удивилась? Глядя в ее лишенные выражения глаза, я не мог понять.
«О, да, ты действительно порочен, отец мой, – тихим голоском произнесла она. – И как ты с этим живешь?»
Дэвид отвернулся от окна. Он возвышался над ее плечом и смотрел на меня сверху вниз – я стоял перед ней на коленях.
«Я – идеал своего племени, – сказал я. – Я – идеальный вампир. Глядя на меня, вы видите Вампира Лестата. Никто не затмит фигуру, которую вы видите перед собой. Никто! – Я медленно встал. – Я не раб времени и не закаленный тысячелетиями бог; я не фокусник в черном плаще и не унылый скиталец. У меня есть совесть. Я знаю, что хорошо, а что – плохо. Я знаю, что делаю, и продолжаю в том же духе. Я – Вампир Лестат. Вот твой ответ. Делай с ним что хочешь»
* * *
Светало. Бесцветное, но яркое вставало над снегом солнце. Гретхен спала, обхватив меня руками.
Она не проснулась, когда я сел и потянулся к стакану воды. Безвкусной, но прохладной.
Чуть позже она открыла глаза и резко села, ее светлые волосы упали на щеки, обрамляя сухое, чистое, полное неуловимого света лицо.
Я поцеловал ее в теплую щеку и почувствовал, как ее пальцы дотронулись до моей шеи, а потом до моего лба.
– Ты вынесла меня оттуда, – сказал я хриплым дрожащим голосом. Откинувшись на подушки, опять ощутил слезы на щеках и, закрывая глаза, прошептал: «Прощай, Клодия», надеясь, что Гретхен меня не слышит.
Когда я проснулся, она приготовила мне большую чашку бульона, который я выпил и нашел почти вкусным. На тарелке поблескивали разрезанные яблоки и апельсины. Я жадно съел и их, поразившись хрусту яблок и сочности волокон апельсинов. За этим последовала горячая смесь крепкого ликера, меда и кислого лимона, которая мне так понравилась, что она не замедлила приготовить мне еще.
Я опять подумал, как она похожа на гречанку с картины Пикассо, крупная и светлая. У нее были темно‑коричневые брови и светлые глаза – почти бледно‑зеленые, – что придавало ее лицу убежденное и невинное выражение. Она была немолода, эта женщина, благодаря чему в моих глазах становилась намного красивее.
В ответ на мой вопрос она с рассеянным, немного не от мира сего видом, кивнула и сказала, что мне лучше.
Она явно погрузилась в собственные мысли. Долго стояла и смотрела на меня, словно я представлял для нее загадку, а потом очень медленно наклонилась и приложила свои губы к моим. По моему телу пробежала резкая дрожь волнения. Я снова заснул. Никакие сны мне не снились.
Такое впечатление, что я всегда был человеком, всегда жил в этом теле, – и какую же я испытывал благодарность за мягкую чистую постель!
День. Голубые заплатки за кронами деревьев.
Словно в трансе следил я, как она разводит огонь. Я смотрел на отблески пламени на ее голых ногах. Серая шерсть Моджо, тихо поедавшего обед с тарелки, зажатой между лапами, припудрена легким снегом; то и дело он поднимал ко мне глаза.
Мое тяжелое человеческое тело все еще горело от температуры, но мне стало прохладнее, лучше, боль уже не была такой резкой, а озноб совсем прошел. «Да, но зачем она все это для меня делает? Зачем? И что я могу для нее сделать?» – подумал я. Однако, представив себе, что меня ждет впереди – погоня за Похитителем Тел, – я почувствовал приступ паники. Я слишком болен, чтобы уходить, мне предстоит провести здесь еще одну ночь.
Мы опять лежали обнявшись, дремали, пока на улице сгущались сумерки, и в тишине раздавалось только тяжелое посапывание Моджо. Пылал огонь в камине. В комнате было тепло и тихо. Казалось, во всем мире стало тепло и тихо. Начался снегопад, и вскоре на землю опустилась мягкая, беспощадная ночная тьма.
Глядя на ее спящее лицо, вспоминая ее мягкий рассеянный взгляд, я почувствовал себя ее защитником. Даже в ее голосе слышалась глубокая грусть. Что‑то в ней указывало на внутреннее смирение. Что бы ни случилось, решил я, я не оставлю ее, пока не пойму, чем можно отплатить ей. К тому же она мне нравилась. Мне нравился ее внутренний мрак, ее скрытая сторона, а также простота ее речи и движений, искренность ее глаз.
Когда я в очередной раз проснулся, рядом опять был врач – вчерашний молодой парень с желтоватой кожей и усталым лицом, хотя теперь у него был более отдохнувший вид, а светлый халат сверкал чистотой и свежестью. Он приложил к моей груди кусочек холодного металла и, видимо, слушал мое сердце, легкие или еще какой‑то внутренний орган в поисках необходимой информации. На руках его были некрасивые скользкие резиновые перчатки. И он тихо разговаривал с Гретхен, как будто меня там не было, о нескончаемых проблемах в больнице.
Гретхен оделась в простое синее платье, похожее, на мой взгляд, на платье монашки, только оно было короче, а под ним – черные чулки. Волосы ее, прямые и чистые, красиво спутались и напомнили мне сено, из которого принцесса пряла золото в сказке про Румпельштильцхена.
Из глубин памяти всплыл образ Габриэль, моей матери. В то жуткое, словно страшный сон, время, когда я превратил ее в вампира, она обрезала свои золотые волосы, но за день, пока она спала сном смерти в склепе, волосы отрасли снова, и она чуть не лишилась рассудка, когда их увидела. Я помню, как не мог успокоить ее, она все кричала и кричала. Не знаю, почему я об этом вспомнил, глядя на так понравившиеся мне волосы этой женщины. У нее с Габриэль не было ничего общего. Ничего.
Наконец доктор закончил тыкать в меня прибором и слушать и вышел с Гретхен совещаться. Проклятые смертные уши! Но я знал, что почти здоров. И когда он возник передо мной и сказал, что теперь я «в порядке», нужно только несколько дней отдохнуть, я тихо ответил, что всем этим обязан заботам Гретхен.
На что он выразительно кивнул, издал несколько невнятных звуков и потом вышел навстречу снегу; его машина с тихим ворчанием проехала по переулку.
У меня прояснилось в голове и стало так хорошо, что захотелось плакать. Вместо этого я выпил еще восхитительного апельсинового сока и начал думать... вспоминать...
– Придется ненадолго тебя оставить, – сказала Гретхен. – Мне надо купить продуктов.
– Да, и за продукты заплачу я. – Я положил руку ей на запястье. Все еще слабым, охрипшим голосом я сказал ей об отеле, о том, что в моем пальто остались деньги. Их хватит, чтобы оплатить не только уход за мной, но и продукты; она должна взять их себе. Ключи где‑то в моей одежде, объяснил я.
Она повесила мою одежду на вешалки, и ключ действительно оказался в кармане рубашки.
– Вот видишь? – усмехнувшись, сказал я. – Я говорил тебе истинную правду.
Она улыбнулась, и ее лицо засветилось теплотой. Сказала, что заедет в отель и привезет мои деньги, если я соглашусь полежать спокойно. Не самая лучшая мысль – оставлять деньги валяться без присмотра, пусть даже в хорошем отеле.
Я хотел ответить ей, но меня клонило в сон. Потом в окошко я увидел, как она идет по снегу к машине. Увидел, как она забирается внутрь. Что за сильная личность, очень крепкие руки и ноги, но светлая кожа, и есть в ней какая‑то мягкость, из‑за которой на нее приятно смотреть и хочется заключить ее в объятия. Однако я испугался, потому что она ушла от меня.
Когда я открыл глаза, она стояла надо мной, перекинув мое пальто через руку. Как много денет, сказала она. Она привезла все. Она никогда еще не видела столько пачек денег. Я очень странный человек. Здесь около двадцати восьми тысяч долларов. Она закрыла мой счет в отеле. Они за меня волновались. Они видели, как я бежал сквозь снег. Они заставили ее подписать квитанцию. Она передала мне этот клочок бумаги, словно он имел какое‑то значение. Она принесла и остальные вещи – одежду, которую я купил и до сих пор не вынул из пакетов и коробок.
Я хотел поблагодарить ее. Но где мне найти подходящие слова? Я поблагодарю ее, когда вернусь к ней в своем собственном теле.
Убрав весь мой гардероб, она снова накрыла для нас простой ужин – бульон и хлеб с маслом. Мы вместе поели, она достала и бутылку вина, из которой я, по ее мнению, выпил больше допустимого. Должен отметить, что до сих пор я не пробовал человеческой пищи вкуснее, чем тот хлеб с маслом и вино. Так я ей и сказал. И мне хотелось еще вина, пожалуйста, так как опьянение мое было исключительно возвышенным.
– Почему ты привезла меня сюда? – спросил я.
Она села на край кровати, глядя в огонь, перебирая волосы; на меня она не смотрела. И вновь пустилась в объяснения насчет эпидемии, насчет того, что больница переполнена.
– Нет, почему? Там были и другие.
– Потому что такого, как ты, я еще не встречала, – ответила она. – Ты напомнил мне историю, которую я когда‑то читала... об ангеле, вынужденном спуститься на землю в человеческом теле.
Вспыхнув от досады, я вспомнил, как Раглан Джеймс говорил, что я похож на ангела. Я подумал о своем втором теле, блуждающем по миру, могущественном, но находящемся в его гнусных руках.
Она посмотрела на меня и вздохнула. Я ее озадачил.
– Когда все кончится, я приду к тебе в моем настоящем теле, – сказал я. – Я откроюсь тебе. Может быть, тебе важно будет знать, что тебя не ввели в заблуждение; к тому же ты такая сильная, и я уверен, что правда тебе не навредит.
– Правда?
Я объяснил, что, открываясь смертным, мы зачастую сводим их с ума, ибо мы – существа противоестественные, но ничего не знаем ни о существовании Бога, ни о существовании дьявола. То есть мы – религиозное видение без откровения. Мистические персонажи, но без единой крупицы истины.
Она явно увлеклась. В ее глазах заиграл неуловимый свет. Она попросила описать, как выглядит мое настоящее тело.
Я рассказал, что меня сделали вампиром в возрасте двадцати дет. Я был высоким по тем временам блондином со светлыми глазами. Я повторил историю о том, как сжег свою кожу в пустыне Гоби. Я опасался, что Похититель Тел намерен оставить себе мое тело навсегда, что он, наверное, где‑то скрывается от остальных вампиров и совершенствуется в использовании моих способностей.
Она попросила описать ей полет.
– Он больше похож на полет облака – усилием воли поднимаешься и мысленно направляешь себя в ту или иную сторону. Преодоление силы земного притяжения совершенно не похоже на полет нормальных существ. Это страшно. Это самая страшная наша сила; думаю, она для нас вреднее, чем остальные способности; она вселяет в нас отчаяние. Это последнее доказательство того, что мы больше не люди. Возможно, мы боимся, что однажды взлетим и больше не вернемся на землю.
Я подумал, что Похититель Тел пользуется этой силой. Я сам. видел.
– Не знаю, как у меня хватило ума дать ему захватить такое сильное тело, как у меня, – сказал я. – Меня ослепило желание стать человеком.
Она спокойно смотрела на меня. Она сложила перед собой руки и невозмутимо изучала меня большими оленьими глазами.
– Ты веришь в Бога? – спросил я и указал на висевшее на стене распятие. – Ты веришь тем философам‑католикам, чьи книги стоят у тебя на полке?
Она задумалась.
– Не так, как ты предполагаешь, задавая мне этот вопрос, – ответила она.
Я улыбнулся.
– Тогда как?
– Сколько я себя помню, моя жизнь была постоянным самопожертвованием. Вот во что я верю. Я верю, что должна делать все от меня зависящее, чтобы уменьшить несчастья. Это все, на что я способна, и это – нечто грандиозное. Это великая сила, как твоя способность летать.
Я был заинтригован. Я осознал, что прежде вообще не связывал работу сиделки с силой. Но я прекрасно понял, о чем она говорит.
– Попытку познать Бога, – продолжала она, – можно толковать как грех гордыни или как недостаток воображения. Но каждый из нас знает, что такое несчастье. Нам знакомы болезни, голод, лишения. Их число я и пытаюсь уменьшить. Вот оплот моей веры. Но сказать по правде – да, я верю в Бога, в Христа. Как и ты.
– Я не верю, – отозвался я.
– Верил, когда лежал в бреду. Ты говорил о Боге и о дьяволе такие веши, которых я прежде не слышала.
– Я говорил о нудных теологических доказательствах.
– Нет, ты говорил об их неуместности.
– Думаешь?
– Да. Ты знаешь, что такое добро. Ты сам сказал. Я тоже. Я посвящаю свою жизнь тому, чтобы его творить.
Я вздохнул.
– Да, понимаю. Я бы умер, если бы ты оставила меня в больнице?
– Может быть, – ответила она. – Честно, я не знаю.
Смотреть на нее было очень приятно. У нее было крупное простоватое лицо – ничего общего с элегантной красавицей‑аристократкой. Но красотой она обладала в избытке. И годы были добры к ней. Заботы не заставили ее поблекнуть.
Я чувствовал в ней нежную мрачную чувственность, чувственность, в которую она сама не верила, которую не взращивала.
– Объясни мне еще раз, – сказала она. – Ты говорил, что стал рок‑музыкантом, потому что хотел творить добро? Ты хотел стать хорошим, превратившись в символ зла? Расскажи мне об этом подробнее.
Я подтвердил, что все действительно обстояло именно так. Рассказал о том, как этого добился, как подобрал маленькую группу под названием «Бал Сатаны» и сделал из них профессионалов. Я сказал, что у меня ничего не вышло, что среди вампиров разразилась война, что самого меня насильно похитили, но весь этот разгром не оставил ни единой пробоины в рациональной ткани смертного мира. Меня изгнали, я невидим и никому не нужен.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
