Диссертация (1173455), страница 12
Текст из файла (страница 12)
Образ «злой жены» и егоантиподы в «Повести о Савве Грудцыне» [Электронный ресурс] // Язык как материал словесности. Сборник статей.М.:Литературныйинститутим.А.М.Горького,2016.С.22–27.Режимдоступа:http://litinstitut.ru/sites/default/files/yazyk_kak_material_slovesnosti_sbornik_statey_2.pdf119См. Дроздова М.А. «Злая жена» в древнерусской словесности // Русская речь. 2016. № 4. М.: Наука. С.
67–74.54«Повести о Бове королевиче» постоянный эпитет королевы Милитрисы«прекрасная»парадоксален:«Матитвоязлодей,прекраснаякоролевнаМилитриса. С королемъ Дадоном извела она, зладѣй, государя моего, а батюшкатвоего, добраго и славнаго короля Видона» [ПЛДР; XVII (I); 277]. Идеюразделения внешней красоты и внутреннего мира древнерусский книжник, такимобразом, заимствует из переводной литературы. Так, неизвестный автороригинальной «Повести об Иване Пономаревиче» XVII века уже именует царицуизменницу Клеопатру «прекрасной» [Русская бытовая повесть XV–XVII вв.; 253].Брак молодой жены и старого мужа, осложненный конфликтом неверности,– типичный мотив в переводной новеллистической литературе XVII века120.
Вовтором рассказе мудреца «Повести о семи мудрецах» жена предает суду и казнисвоего престарелого супруга за то, что тот ее «утешати не можаше – стар бо бѣ»[ПЛДР; XVII (I); 203], в третьей – жена по той же причине мужа «возненавидѣ…и приучи к себѣ, грѣховнаго ради падения, нѣкоего юношу лѣпа зѣло» [Там же;208], в четвертой – «жена велми млада и прекрасна лицом» презрела своего мужа,«рыцаря стара», и решила «иного любити, дабы…дал утѣху тѣлу» [Там же; 213].В условно переводной «Повести о купце Григории», дополненной и исправленнойрусским автором, встречается тот же мотив: «Бѣ же у него жена красна,младостию цвѣтуще» [Там же; 95]. В мирской повести XVII века этот мотивтакже присутствует, хотя он далеко не столь распространен. В качестве примераприведем лишь «Повесть о старом муже и молодой девице» и «Повесть о СаввеГрудцыне». В последней героиня изображена в периоде цветущей юности: «Мужже Бажен стар бысть, имел у себя жену младу, третьим убо себе бракомобрученну, и поят ея сущую девою» [Там же; 40].«Злая жена» склоняет именно к блуду, прелюбодеянию, но осуществлениеэтого желания порой требует лжи, наговоров и даже убийства.
Героиня одержима120О типологических чертах «злой жены» см., в частности: Дроздова М.А. Образ «злой жены» в произведенияхдревнерусской словесности XVII века // Вестник ЛГУ им. А.С. Пушкина. Т. 1. 2015. № 4. СПб. С. 9–15.; ДроздоваМ. А. Образ «злой жены» в переводном рыцарском романе XVII века // Филологические науки. Вопросы теории ипрактики. 2016. № 3, ч.
1. Тамбов: Грамота. С. 20–22.; Дроздова М.А. «Злая жена» в древнерусской словесности //Русская речь. 2016. № 4. М.: Наука. С. 67–74.55страстью и поставленной ею целью, которую осуществляет любыми средствами.Этоследующая,шестая черта типа «злой жены». Типиченмотивиспользования зелья, чародейства: безымянная героиня «Повести о СаввеГрудцыне» «устроише волшебная зелия на юношу, яко лютая змия хотяше ядсвой изблевати на него» [ПЛДР; XVII (I); 41].
«Домострой» не однаждыпредостерегаетдобрыхженотподобногозлодеяния,чтоговоритораспространенности обычая обращаться за помощью к «волхъвамъ, и кудесникам,и всяким чарованиям» [ПЛДР; сер. XVI в.; 164].Княгиня Улита в «Сказании об убиении Даниила Суздальского и о началеМосквы» посредством своих любовников жестоко убивает мужа, князя Даниила:«Наполни ей дьявол в сердце злыи мысли на мужа своего… аки ярому змею ядалютаго, а дьявольским и сотониным навождением блудною похотью возлюбивмилодобрѣх и наложников» [ПЛДР; XVII (I); 124]. Ничто не остановит «злуюжену» в достижении собственной цели.
Ее сообщники, мужчины, трепещут,исполняя злой замысел. Дети боярина Кучка убивают князя «сами во ужастѣ»[Там же; 123]. Существенно, что сказание открывается похвалой этим юношам,которые именно после знакомства и прелюбодеяния с княгиней Улитойсовершают убийство: «Сами же <…> злаго ума от тоя злоядницы княгины Улитынаполнились» [Там же; 125]. Но героиня непреклонна и далека от раскаяния.
В«Повести о купце Григории» супруга также является соучастницей покушения намужа: «Вижу, что въ дому моемъ жидовинъ взя лукъ, жена же моя подаетъ емустрѣлу» [Там же; 96]. В «Повести об Иване Пономаревиче» жена-изменницатрижды настаивает на убийстве супруга: «Это не конь, а Иванъ Пономаревичъ;прикажи ево срубить» [Русская бытовая повесть XV–XVII вв.; 254], «Это не быкъ,а Иванъ Пономаревичъ; прикажи ево срубить» [Там же; 255], «То, государь,Иванъ Пономаревичъ; прикажи ее срубить» [Там же].Седьмой типологической чертой является хитроумие «злой жены».
Автор«Повести о королевиче Валтасаре» не случайно называет женщину «злохитрой»[БЛДР; 15; 406]. Поскольку рассудительность помогает «злой жене» добиватьсяжестоких целей, она далека от «премудрости» добрых жен. Сообразительность56отрицательного персонажа книжники объясняют влиянием дьявольских козней, асмекалистостьположительногоженскогохарактера–даннойповеребожественной премудростью.В «Сказании об убиении Даниила Суздальского и о начале Москвы»поражает жестокая смекалка княгини. Улита отправляет вместе с убийцами напоиски схоронившегося князя его верного пса, тот с радостью находит хозяина,которого тут же беспощадно закалывают. Яркая антитеза верности пса ипредательства супруги, дополненная жестокой хитростью героини, усиливаетнегативное восприятие женского персонажа.Однакочащепроделки«злойжены»ограничиваются«лукавымисловесами».
В «Повести о Савве Грудцыне» жена Бажена мстит любовнику,оговаривая его перед супругом: «Она же начат мужу своему клеветати и нелепоглаголати на него и изгнати его вон хотяше из дому своего» [ПЛДР; XVII (I); 42].В «Повести о благочестивом рабе» госпожа наговаривает на слугу, заставшего еев прелюбодеянии, и муж «верова словесамъ лукавымъ, осуди кроткаго имолчаливаго сего отрока на смерть» [Русская бытовая повесть XV–XVII вв.; 136].Лицемерие как один из женских способов заманить жертву – восьмаятипологическая черта образа «злой жены» в мировой литературе. «КнигаЕкклесиаста», «Книга притчей Соломоновых» исполнены описаний лестиблудниц: «Она схватила его, целовала его, и с бесстыдным лицом говорила ему:“<…>зайди, будем упиваться нежностями до утра, насладимся любовью, потомучто мужа нет дома: он отправился в дальнюю дорогу” <…> Множествомласковых слов она увлекла его, мягкостью уст своих овладела им.
Тотчас онпошел за нею, как вол идет на убой» (Притч. 7:13, 19, 21–22).В условно переводной «Повести о купце Григории» лицемерная попыткагероини скрыть свою вину перед мужем вместо искреннего покаяния определяетее печальную судьбу. Прелюбодейка, побуждавшая «жидовина» убить мужа«волхованием», при встрече преданного ею супруга восклицает: «Откуду мнѣсолнце возсия и от печалныя зимы обогрѣло?» [ПЛДР; XVII (I); 96]. Онаустраивает профанацию искренней встречи любящих супругов: «И слезивши57много, потомъ нача радоватися о здравии его, что в добромъ здравии от пути Богъпринесъ» [ПЛДР; XVII (I); 96].Переводная «Повесть о семи мудрецах» построена на конфликтенемыслимогоковарства,жестокостиипредательстваглавнойгероини,прикрытых приятными льстивыми разговорами. «Уста их мягче масла, а в сердцеих вражда; слова их нежнее елея, но они суть обнаженные мечи» [Пс.
54:22].Однако древнерусской словесности не присуще детальное описание женскогоковарства в таком объеме. Ни в одной из рассмотренных нами повестей XVII векаавторы не вложили в уста «злой жене» прельстительные речи. Указание на кознидьявола, действующего через женщину, – более частый прием в древнерусскомпроизведении.Книжники называют «злую жену» ехидной, львицей [Там же; 42].Очевидно, что сравнения древнерусских авторов не имеют тенденции передатьнаглядное сходство сопоставляемых объектов, но стремятся указать на их общуюсущность121. Образу также сопутствуют эпитеты «лукавая», «проклятая» [Там же;41], «лютая» [Там же; 42], «окаянная» [Русская бытовая повесть XV–XVII вв.; с.136]. Склоняет к греху блудодеяния она с помощью «женской лести» [ПЛДР;XVII (I); 40, 42], словес лукавыхъ [Русская бытовая повесть XV–XVII вв.; с. 136].Итак, тип «злой жены» в древнерусской словесности XV–XVII веков имеетследующиетипологическиечерты:1)объяснениепороковгероинивмешательством дьявола в ее судьбу; 2) несамостоятельность характераперсонажа, который обыкновенно лишь выполняет определенную функцию иустраняется из сюжета после исполнения ее; 3) безымянность героини, если та неявляется историческим или псевдоисторическим лицом; 4) похотливость истрастность героини; 5) молодость, внешняя привлекательность персонажа; 6)целеустремленность и желание осуществить свои порочные замыслы любымпутем, что, как правило, влечет еще большие злодеяния, часто убийство; 7)хитроумие «злой жены», ее злая смекалистость; 8) лицемерная словоохотливость.121О сравнениях в древнерусской литературе см., в частности: Лихачев Д.С.
Поэтика древнерусской литературы.М., 1979. С. 176-178.58Схематически представленный тип «злой жены», таким образом, являетсяперсонификацией «злого» начала мироздания.Тип «злой жены» не трансформируется в характер, поскольку сохраняетсяспособ его изображения – он остается схемой. На протяжении XV–XVII веков,однако, возрастает степень участия отрицательного женского персонажа в сюжетеи объем текста, в котором он фигурирует. Это способствует более детальномуописанию персонажа, которое все же включает в себя лишь типологическисходные черты.
Поэтому «злые жены» XV, XVI, XVII веков легко узнаваемы.Вероятно, тип «злой жены» остается схематичным и неизменным потому,чтосохраняетсяодинаковымотношениеавторовXV–XVIIвековкотрицательным персонажам, в особенности к отрицательным героиням. Этоотношениевыражается«его(автора.–М.Д.)глубокоювнутреннеюнепричастностью изображаемому миру, тем, что этот мир как бы ценностно мертвдля него <…>, сплошь ясен и потому совершенно неавторитетен, ничегоценностно веского он не может противопоставить автору, познавательноэтическая установка его героев совершенно неприемлема»122.
Критическоенеприятие «зла» в любом проявлении заставляет книжников делить мир надобрых и злых – чествовать одних и порицать других. Лишь в переходном XVIIвеке можно говорить о зарождении человеческого характера в древнерусскойлитературе на основании формирования осознанного художественного метода123.Как следствие, именно в это время появляется образное воплощение женщиныпри сохранившихся и существующих параллельно в литературной реальностисхемах «злых жен» и «добрых жен».122Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986. С.
169.О характере в литературе Древней Руси см., в частности: Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси М.,1970. С. 136–146; Ужанков А.Н. Стадиальное развитие русской литературы XI – первой трети XVIII в. Теориялитературных формаций. М., 2008. С. 97.12359Глава 2. Развитие способов изображения женщины в литературеДревней Руси: аллегоризм2.1. Аллегория как способ изображения женского образа вдревнерусской литературеСтруктурно-семантическая категория аллегория есть иной, отличный отсхемы вариант взаимосвязи «идеи» и «образа».
В нем «образ», «изображение»художественно превосходит ту отвлеченную идею, которую он призваниллюстрировать, хотя идея и является первичной, порождающей «образ»единицей. «В аллегории присутствуют два плана: образно-предметный исмысловой, но именно смысловой план первичен: образ фиксирует уже какуюлибо заданную мысль»124. Как писал А.Ф. Лосев, комментируя понятие аллегории,«идейно-образнаясторонавещигораздосодержательнее,пышнее,художественнее, чем <…> отвлеченная идея, и может рассматриватьсясовершенно отдельно от той идеи, к иллюстрации которой она привлечена.Образная сторона здесь только поясняет идею, разукрашивает ее и по существусвоему совершенно не нужна идее»125.Даннаяструктурно-семантическаякатегориякакнельзялучшехарактеризует способ изображения женского персонажа, когда тот являетсяобразной иллюстрацией отвлеченной идеи «добра» или «зла». Об использованииаллегоризма в средневековой литературе пишет Л.В.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
