Диссертация (1168473), страница 9
Текст из файла (страница 9)
Уайлдмана в значительной мередополняются и развиваются в работах М. Френкина о русской армии периода42Первой мировой войны и революции 60. В своих исследованиях, выполненныхна основе как раз архивных материалов российских архивов, автор отмечаетпервостепенную роль в русской революции именно солдатско-крестьянскоймассы, изначальную пассивность рабочего класса. Автор настаивает на том,что сама революция была совершена солдатами Петрограда, главнымобразом, запасными. В соответствии с этим тезисом автор анализирует исоциальные вопросы в русской армии в годы войны, проблемы обеспечения,эффективности военного руководства жизнью армии, бегство в плен,членовредительство,братания.Разлагающеевлияниеоказывалаинациональная пропаганда еще до 1917 года, резко усилившаяся, ставшая чутьли главной причиной краха армии во время революции.
Автор категорическиотвергает«фальсифицированные»версииобисключительнойролибольшевиков в армии, указывая, что армию привел к революцииразнообразный сложный комплекс факторов. В силу специфики фронтовойжизни солдатская масса не могла первой выступить против царизма, но она,безусловно, была подготовлена к поддержке революции.
Зато тыловые частив гарнизонах городов имели возможности для активного включения вреволюцию.В работах А. Уайлдмана и М. Френкина подытоживается анализсоциальной истории русской армии периода Первой мировой войны сиспользованием дискурсов, методов и источниковой базы, характерных длязарубежной и советской историографии эпохи политико-идеологическогопротивостояния.
Приблизительно с 80-х гг. начинается новый этаписториографиинаЗападе,которыйхарактеризуетсязначительнымрасширением системы взглядов, методологии и источниковой базы. Впервыепредставители западной историографии получили широкий доступ вроссийские архивы. Исчезло идеологическое противостояние. ПроизошелФренкин М. Русская армия и революция, 1917–1918. Мюнхен, 1978; Френкин М.С.Захват власти большевиками в России и роль тыловых гарнизонов армии: подготовка ипроведение октябрьского мятежа 1917–1918 гг.
Иерусалим, 1982. С. XXII–XXIV, 19, 25,27, 30–31.6043плодотворныйобменивзаимообогащениеметодамиисследований.Основными направлениями, используемыми в этих исследованиях, являются«новая социальная история», историческая антропология, социокультурныйподход, гендерные исследования и т.п.Одним из традиционных вопросов является проблема социальногосостава русской армии в годы войны.
Еще И. Башнел поднял вопрос окрестьянскомповседневностьсоставеармии 61.Авторподчеркивает,армиимирноговременибыличтовперенесеныбыт,формыкрестьянского труда, распорядка жизни. Вопрос о крестьянском составерусской армии в историографии превращается в проблему соответствияхарактера русской армии современной войне и стал частью полемики осудьбах русского крестьянства, его роли в модернизации страны. И здесьисторикиразделились.Частьихнастаиваетнаважноститрадиционалистского груза, как самого крестьянства, так и армии, что иопределило ее развал, готовность к революции. Другая часть историковподвергает критике взгляд на «отсталость» русской армии, пытаетсяразвенчать этот «миф»62.Всветесовременныхподходовпытаетсярешитьпроблемутрадиционализма и современности России в Первой мировой войнеамериканский историк Дж.
Санборн. Автор полагает, что связь между«массовой политикой» и «массовым убийством» в годы войны была созданаинституционально через механизмы универсальной воинской повинности иболее широко – идеологией нации. Частью названного проекта сталиисследования формирования маскулинности в годы войны через физическоевоспитание до войны и во время нее, национальные проблемы в армии в годывойны, вопрос об участии в военных действиях женщин, отказов от военнойслужбы по61религиозным соображениям и т.д.
Автор широко используетBushnell Y. Peasants in uniform: The Tsarist army as a peasant society // Journal of socialhistory. Summer 1980. V. 13. № 4. P. 565–576.62См. указанную работу В.И. Нарского, а также: Стариков Н.В. 1917. Разгадка русскойреволюции. М.: Питер, 2012: Никонов В. Крушение России. М.: АСТ: Астрель; Минск:Харвест, 2011 и др.44понятие «солдата-гражданина», формировавшегося, по его представлениям,уже на протяжении почти полувека, со времени милютинских реформ.Вывод, к которому пришел автор, сводился к определяющей роли насилия вформировании национального самосознания, которое предшествовало всейполитике большевизма в формировании нового социалистического общества.С точки зрения автора, в течение Первой мировой войны и Гражданскойвойны Россия в целом вышла на необходимые высоты мобилизации, сталанацией, т.е. решила проблему соответствия своих усилий характерусовременной, технической, войны.
Тем самым автор пытается пересмотретьпредставления о традиционности русского общества, ее армии. Правда авторуточняет, что пик мобилизации, создания общества, готового к современнойвойне, Россия испытала только в годы Гражданской войны. Но этомупомогли опыты по мобилизации в годы Первой мировой войны 63. Авторданнойдиссертациисчитаеткрайнеценнойпостановку Санборномуказанных проблем, но полагает, что и источники, и материал, и анализ,использованный автором для их решения, не дает основания считатьобоснованными итоговые выводы исследования.Для освещения поднятой в нашем исследовании проблемы важныконтексты военного опыта, трансформировавшегося в насилие после 1917 г.,не только в пространстве Русского фронта, но и целой эпохе «войн иреволюций», имевшей и пространственное измерение. Так, П.
Холквист,развивая подход об особой роли Первой мировой войны в истории советскойРоссии, помещает русское насилие в общий контекст целой эпохи,начавшейся с империализмом, широко применявшим колониальные методызавоевания территорий и подчинения населения 64. Холквист предлагаетпоставить вопрос о месте войны в порождении постреволюционногонасилия. По мнению автора, методы для ведения внешней войны,63Sanborn J.A. Drafting the Russian Nation.
Military Conscription, Total War, and MassPolitics, 1905–1925. Northern Illinois University Press, 2003. P. 6–8, 199–200.64Холквист П. Россия в эпоху насилия, 1905–1921 гг. // Опыт мировых войн в историиРосси: сб.ст. Челябинск, 2007. С. 461–477.45сложившиеся в 1914–1918 гг. в большинстве стран Восточной и ЦентральнойЕвропы, оказались обращены внутрь и стали использоваться во внутреннихконфликтах. Разделяя в основном высказанные Холквистом наблюдения надприродой русского послереволюционного насилия, укажем, однако, на то,что насилие после революции совершалось не только как средство,обусловленное военным опытом, но и как единственно возможныйинструмент осуществления социальных чаяний, достижения социальныхцелей, которые и позволяли принять идеологию насилия и использоватьприобретенный военный опыт. Военный опыт, таким образом, не сводилсятолько к насилию, а имел социальную нагруженность, являлся частьюсоциальногопроекта, который реализовывался и защищался во времяРеволюции и Гражданской войны военными методами.
Тем самымактуализируется сущность военного опыта как условие формирования иреализации социальных чаяний фронтовиков.Такжеизвойны,военногоопытавыводитприродурусскогопослереволюционного насилия германский исследователь Д. Шуман 65. С еготочки зрения, послевоенное насилие в России отличалось особеннойжестокостью, что явилось следствием характера боевых действий наВосточномфронтеПервоймировойвойны.НаЗападномфронтегосподствовала позиционная война в ее «классическом варианте» (отсутствиепрямых, лицом к лицу, столкновений противников, прежде всего), и боевыедействия якобы не отличались ожесточенностью, в отличие от Восточногофронта, где имел место маневренный характер боевых действий. Такимобразом, военный опыт не сам по себе породил «брутализацию»(Brutalisierung) политической культуры в России, а был обусловлен еерегиональными, в том числе пространственными особенностями Русскогофронта.65Schumann Dirk.
Gewalterfahrungen und ihre nicht zwangsläufigen Folgen. Der ErsteWeltkrieg in der Gewaltgeschichte des 20. Jahrhunderts; Shumann D. Europa, der ErsteWeltkrieg und die Nachkriegszeit. Eine Kontinuitaet der BGewalt|| Journal of Modern EuropeanHistory. 1. 2003. S. 32. Взгляды Шумана полностью разделяет И.В. Нарский: Нарский И.В.Указ. соч. С. 493–495.46В проблематике роли пространства, вообще географической, вернеелокальной составляющей военных действий на Западном и Восточномфронтах Мировой войны, следует, однако, учесть, что такие же различия, авозможно даже еще больше, существовали на самом Русском фронте междуразличными его регионами: Северным и Западным по сравнению с ЮгоЗападным и Румынским, и тем более Южным (Кавказским) фронтами.Вопрос этот крайне важный, серьезных исследований по нему непроизводилось.Этоужедолжнобыпредостеречьотобобщенныхвысказываний и наблюдений о зависимости последующего послевоенногонасилия в гражданской жизни от пространственных особенностей Русскогофронта.
Следует также учесть, что и Русский фронт далеко не представлялтакого целостного (в смысле маневренного характера войны) впечатления,как это трактуют указанные историки. Тем более это касалось Северного иЗападного фронтов, с осени 1915 года оказавшихся в условиях полноценнойпозиционной войны. Более плодотворным были бы наблюдения за реакциейразличных группировок, даже родов войск на условиях позиционной войны.Война и насилие на протяжении всего периода «эпохи войн иреволюций» (с начала XX в.
о 20-х гг.) является темой очерков по историиРоссии этого периода Д. Байрау66. Насилие, «культуру насилия», какотдельных групп, так и всего общества, автор выводит из опыта Первоймировой войны, что, впрочем, являлось общим явлением для всех странучастниц Великой войны. Для России однако характерна преемственностьнасилия уже от Первой русской революции. Но главный опыт насилия былприобретен русской армией в ходе военных действий и их организации еще впериод подавления восстаний в Польше с последующими «террором ирепрессиями» в ходе «русификации» Западного края, а также Первойреволюции в России, но особенно в ходе Первой мировой войны.
Далее этотопыт насилия обогащался в ходе Гражданской войны. Автор рассматривает66Beyrau D. Krieg und Revolution: Russische Erfahrungen. München: Brill Deutschland GmbH,Paderborn, 2017.47причины насилия в рамках деятельности индивидуального субъекта,структур, контекстов и способов. Для Байрау совершенно очевиднымявляется машинно-технический характер войны, с которым встретилась вцелом крестьянская армия. Необычный характер войны вызвал проблемупривыкания к смерти «нормализации и тривиализации» ужасов войны,чередование со скукой, леностью и рутинностью военных действий.
Войнапредстает как чередование взрывов насилия с попытками ухода из войны исопровождающих ее ужасов путем достижение «манипулируемого счастья,второй жизни» – через алкоголь, молитву и видения». Большое значение дляавтора имеют материалы, представленные в известныхпроизведений С.Федорченко, Л. Войтоловского и Ф. Степуна, и послужившие материаломдля наблюдений о смысле смерти, «как наслаждении», роли павших средиживых, войне и судьбе, отношении войны к сексу и душе и т.п. 67 В какоймере подобные мысли посещали массы рядовых солдат, насколько былираспространенымеждунимианалогичныепредставления,остаетсявопросом, учитывая специфику указанных источников.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
