Автореферат (1155179), страница 5
Текст из файла (страница 5)
В имплицитной полемике Акунина сДостоевским («Преступление и наказание») получается, что преступник-мужчина(Раскольников) не смог жить с грузом, обременяющим его совесть, и предпочелпризнаться, а преступница-женщина спокойно перенесла угрызения совести и живетсчастливо. Этот факт углубляет полемическую функцию интертекстуальных связей.Мезотекст в рассказе «Из жизни щепок» проявляется следующим образом:1. Отсыл к очеркам Владимира Гиляровского (наиболее явной аллюзией кочеркам из цикла «Москва и москвичи» является фамилия убийцы – Ландринов). Втоже время типаж Ландринова, «убийцы страсти», который не останавливается ниперед чем, чтобы быть рядом с предметом своего обожания, представляет собойаллюзию и к типажу Катерины Измайловой Лескова, убившей нескольких человек,чтобы не потерять своего возлюбленного.2.
Образ Луки Сердюка, «маленького человека», отсылает к АкакиюАкакиевичу из «Шинели». При этом классический «маленький человек», чиновник,сталкивается с новой реальностью капитализма, воплощенной в образе15«иностранцев» фон-Маков, эта коллизия, в свою очередь, воплощает аллюзию кдискуссиям русского Обломова и «немца» Штольца в романе И.А. Гончарова«Обломов»;3. В тексте присутствует также явная отсылка к реалиям современности:упоминание газеты «Московский богомолец» («Московский комсомолец»);Глубокие и многослойные аллюзии к русской классической литературевыстроены и в рассказе «Нефритовые четки». «Главным» текстом, с которымвыстраивается последовательная связь через аллюзии, является «Горе от ума» А.С.Грибоедова (сюжет жизни Хруцкого практически буквально повторяет сюжет жизниАлександра Андреевича Чацкого из «Горя от ума», кроме того имеет место созвучиефамилий).
В то же время, в нем есть сходство и с «идейным преступником»Раскольниковым Достоевского: он так же убивает во имя идеи – свойство четокдавать вечную жизнь не доказано, это лишь версия (как и «теория» Раскольникова).Мезотекстовые аллюзии в данном случае «наводят» читателя на мысль опреступнике: как и в «Из жизни щепок», отсылка к мезотексту привлекает вниманиечитателя к определенному персонажу, который в итоге и оказывается преступником.Это выстраивает последовательную автоаллюзию: сходство интертекстуальныхстратегий двух текстов, входящих в сборник.В рассказе «Чаепитие в Бристоле» мезотекст проявляется в форме диалога сфольклорными текстами и литературными сказками, созданными на основефольклора, а также пословицами и поговорками.
Описание семьи лорда Беркли(трое сыновей, младший из которых –дурак), постоянное противостояние гротескнопреувеличенным опасностям и столкновение с дикими животными роднит сюжет«Чаепития в Бристоле» с волшебными сказками. В целом, созданный Акунинымтекст оказывается некой медианой между волшебной сказкой и классическимдетективом.Слой смысловых связей с русским фольклором поддерживается и названиемрассказа: «Чаепитие в [название города]» у носителя русского языка ипредставителя русской культуры ассоциируется с картиной Перова «Чаепитие вМытищах», сюжет которой – противопоставление богатства и бедности.Помимо мезотекстового слоя русского фольклора в тексте «Чаепития вБристоле»просматриваетсяиаллюзияк«БратьямКарамазовым»Ф.М. Достоевского: образ сумасшедшего отца, влюбленного в не нравящуюся егодетям женщину, только у Достоевского Грушенька – содержанка, женщина легкогоповедения, у Акунина Молли – циркачка, привлекавшая внимание танцем вобтягивающих панталонах.
При этом братья Карамазовы типологически совпадаютс сыновьями лорда Беркли – есть сын-священник, сын-пьяница, и старший сын –наследник, глава семьи. В данном случае, безусловно, присутствует пародийнаяотсылка к детективной интриге романа Достоевского и типажам героев, чтопродолжает линию связи с классической русской литературой и пародирования ее вдухе постмодернизма.Во втором параграфе главы «Мезотекстовый слой как способ активизациичитательской рецепции» рассмотрены произведения, в которых мезотекстовыйслой выступает в собственно игровой функции. Это усложняет и углубляетвосприятие текста, позволяя читателю провести сопоставление знаковых деталейтекста с произведениями русской литературы XIX и начала ХХ века16безотносительно поиска предполагаемого преступника.
Условно такиемезотекстовые связи можно назвать связями «второго прочтения»: поскольку они непомогают в дешифровании детективной загадки, читатель обнаруживает их не прибеглом первом знакомстве с текстом, когда его внимание приковано к развитиюдетективного сюжета, а при внимательном перечитывании. К числу текстов,содержащих такие аллюзии и реминисценции, следует отнести «Сигумо», «СкарпеюБаскаковых», «Одну десятую процента», «Долину мечты», «Перед концом света» и«Узницу башни».В «Сигумо» мезотекстовым слоем является, по мнению диссертанта, отсылка ктексту романа в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Рассказ «Сигумо»открывается сценой похорон Мэйтана, на которых волею случая собрались самыеразные люди, которых объединяет не столько любовь к покойному, сколькофизическое уродство – Эраст Фандорин называет про себя эту компанию «конгрессинвалидов». В тексте «Евгения Онегина» также присутствует сцена, которую можноохарактеризовать как «сборище чудовищ на похоронах»: это фантасмагорическийсон Татьяны, в котором присутствуют разнообразные чудовища.
При этом всесверхъестественные существа из сна Татьяны имеют аналогии в тексте Акунина.Помимо частной аллюзии к «Евгению Онегину» в «Сигумо», в фандоринскомцикле можно увидеть более широкую отсылку к «энциклопедии русской жизни»(что вновь задействует характерный для «Нефритовых четок» принципавтоаллюзии). В «Скарпее Баскаковых» мезотекстовые связи, прежде всего,проявляют себя в конкретном образе из текста: образ девушки, на которую внезапнообрушилось наследство и которая чувствует себя растерянно и тратит деньги насладости и наряды, описан у Ф.М. Достоевского в «Селе Степанчикове и егообитателях».
Образ Варвары Ильичны отсылает также и к Фоме Опискину из тогоже текста Достевского: после смерти хозяина небогатый приживал становитсявластителем имения. Сквозной слой Достоевского в мезотекстуальных связяхпараллелен сквозному слою Конан Дойля в аллюзиях интертекстуального уровня.Упоминание о Париже и само имя героини – Варвара – позволяет увидеть ещеодну аллюзию к русской литературе – отсылку к «Вишневому саду» Чехова, героикоторого также обсуждают судьбу имения, подлежащего продаже.
Аллюзию к«Вишневому саду» обозначает не только ситуативное совпадение сюжета, но ифамилия персонажа Папахин (Лопахин).Ономастическую отсылку содержит и само именование змеи – Скарпея,которое отсылает к сказке Бориса Шергина «Волшебное кольцо», в которойволшебное кольцо змеи Скарапеи переносит возлюбленную героя в Париж – именнотуда, куда так стремится и героиня «Скарпеи Баскаковых», и героиня «Вишневогосада».Отсылку к XIX веку представляет собой образ Владимира Ивановича –собирателя легенд и внимательного этнографа (отсылка к реальному человеку –Владимиру Ивановичу Далю). Помимо портретного сходства – впалых щек идлинной белой бороды – и совпадения имен и отчеств Владимир Иванович уАкунина, как и Даль, собирает фольклор, анализирует местный говор, играет нанародных музыкальных инструментах.Композиционно в «Скарпее Баскаковых» представлена и отсылка к«Бесприданнице» Островского – разговор Папахина и Махметшина отсылает к17разговору Кнурова и Вожеватова в начале пьесы – обсуждение красивой, но неимеющей приданого дочери Крашенинникова.В «Одной десятой процента» название апеллирует к вероятности того, чтодело все же будет раскрыто: преступники так удачно продумали двойное убийство,что практически ничем не рискуют.
В рамках рассказа трое героев – наследниксостояния, профессор медицины и приват-доцент – рассказывают произошедшиеранее истории из жизни. Обращение к этим историям– ключ к выявлениюмезотекстового слоя «Одной десятой процента»: так называемой «Маленькойтрилогии» А.П. Чехова. В «Маленькой трилогии», в соответствии с хронологиейпубликации рассказов автором, учитель, ветеринарный врач и помещик,унаследовавший имение с долгами от отца, последовательно предостерегают своихсобеседников от жизненных ошибок на примере пережитых ими историй.Обратная последовательность рассказчиков у Акунина позволяет установитьфункцию мезотекста: отсылка к чеховской «трилогии» раскрывает «мораль» «Однойдесятой процента».
У Чехова все три истории объединены темой «футляра», яркоразвитой в первом рассказе и слабеющей ко второму и к третьему тексту. «Однадесятая процента» - это рассказ о том, как люди нашли в себе силы избавиться отгнетущего их «футляра», и их истории – это своего рода «ответ» на истории героевЧехова.Функция мезотекста в данном случае – не только подчеркнуть «освобождениеот футляра», но и отметить его безнравственность.
Герои чеховских «Крыжовника»и «О любви» воплощают собой истории безнравственного счастья (ЧимшаГималайский) и несчастья из-за соблюдения норм нравственности (Алехин).Мезотекст в данном случае являет собой некую альтернативу основному тексту,задействована и полемическая функция за счет демонстрации «альтернативнойверсии» героев Чехова и морально-нравственной оценки их действий.В тексте повести «Долина мечты» присутствуют эксплицитные иимплицитные отсылки к различным текстам русской литературы и критики.
Сюжетповести построен вокруг общины под названием «Луч света» - это словосочетаниеявляется частью названия статьи «Луч света в темном царстве» Н.А. Добролюбова,написанной в 1860 году и посвященной драме А.Н. Островского «Гроза». Из драмыОстровского взята ситуация «один против всех», но текст связан не столько сколлизией «Грозы», сколько с ее трактовкой в отечественной критике. Помимоотсылок к идеалам Добролюбова в тексте присутствует и аллюзия к Чернышевскому– «Ай да сон Веры Павловны!» - реакция Фандорина на развращенность Насти.В описании жизни «Луча света» присутствуют и намеки на более поздниереалии: так, коммуна названа collective farm – английским эквивалентом русского«колхоз», возникшим в более поздний исторический период; труд измеряется в«работочасах», в которых угадываются «трудодни».
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
