Диссертация (1145159), страница 14
Текст из файла (страница 14)
Такимобразом, наброску Сократа не хватает не только места, но также движения,поскольку место – это не форма статичного присутствия, а промежуток,разделяющий и связывающий предшествующее и последующее, рождение игибель, это – определенная позиция в круговращении Вселенной и смене времен.Вот почему Афины невозможны без своего двойника, Атлантиды, как кругтождественного неизбежно уравновешивается кругом иного. Пьер Видаль-Накеприбавляет к этой оппозиции еще и оппозицию времени и истории, определяя темсамым место Афин в порядке космического времени, тогда как Атлантидапогружена (и в конце концов погружается окончательно) в становление, в потоквымышленной и насквозь лживой человеческой истории 38.рассказ о войне Афин с Атлантидой — это рассказ о противоборстве тех Афин, какимиПлатон хотел их видеть, так называемых древних Афин, с Афинами империалистическими,которыми они, опираясь на военный флот, стали после греко-персидских войн.
Здесьфигурирует и Акрополь, и храм Посейдона, и порт, похожий на Пирей, — намеков тутВидаль-Наке, П. Атлантида: краткая история платоновского мифа. М.: Изд. дом Высшей школы экономики,2012. С. 27. Историю древних Афин Солону пересказывают жрецы Саиса, города, который основан на 1000 летпозже Афин. Этот временной разрыв делает на самом деле невозможным сохранение предания даже египтянами,поэтому, как пишет Видаль-Наке, «мы определенно находимся в мире мифа». Там же. С. 28. Здесь, впрочем, нужнозаметить, что в «Государстве» 1000 лет – это время странствования душ после суда в земле и в небе (615а).
Такимобразом, речь может идти о вполне определенном мифологическом ритме памяти – и памяти переселяющихся душ,и памяти самого космоса.3863множество. Не приводя все доказательства досконально, просто укажем, что страна быларазделена на десять частей (116c) и что орихалк «по ценности своей уступал тогда толькозолоту» (114e). Так в Атлантиду попали десять афинских фил, созданных Клисфеном, и«источник серебра», находящийся в Лаврионе. 39Атлантида – отражение империалистических Афин, позволяющее угадывать вэтих современных Платону Афинах также искаженное отражение древних Афин.Современные Афины являются одновременно истинным и ложным суждением оправильном образце, своего рода репрезентацией и памятью, которая должнауказать на их подлинное место в космическом порядке, либо в хаосе истории 40. Вдиалоге «Политик», который служит продолжением «Софиста», но образуеттакже и единство с «Тимеем» (как формально – благодаря италийской родинеТимея и Чужеземца, так и содержательно – благодаря мифологическомупредставлению истории космоса), перипетиям политической репрезентациисоответствует катастрофическая смена веков Кроноса и Зевса.
Чужеземецрассказывает, что первоначально бог сам управлял созданным им миром и «подтаким руководством не было государств; никто не обретал в собственностьженщин и детей, ведь все порождались прямо из земли, не помня ничего о том,что случилось ранее» (272а, пер. Р.В. Светлова). Иначе говоря, в век Кроноса веськосмос был совершенным государством и как бы точной копией своегобожественного правителя, однако затем космический кормчий отпускает рукоятьрулевого весла, и тогда Вселенная, увлекаемая судьбой и присущими ейстремлениями, поворачивает вспять (272е):Развернувшись и столкнувшись с самим собой, поскольку начала и завершения всего в немустремились в противоположных направлениях, создав в себе множественное сотрясение,Там же.
С. 33.Об особом благородстве Афин и самой земли, на которой стоят Афины, читаем в «Менексене»: "В основе их[афинян] благородства лежит происхождение их предков: они не были чужеземцами и потому их потомки несчитались метеками в своей стране, детьми пришельцев издалека, но были подлинными жителями этой земли, поправу обитающими на своей родине и вскормленными не мачехой, как другие, а родимой страной, кою онинаселяли; и теперь они, пав, покоятся в родимых местах той, что их произвела на свет, вскормила и приняла в своелоно.
По справедливости прежде всего надо прославить эту их мать: вместе с тем будет прославлено и благородноеих рождение. Земля наша достойна хвалы от всех людей, не только от нас самих, по многим разнообразнымпричинам, но прежде и больше всего потому, что ее любят боги. Свидетельство этих наших слов — раздор ирешение богов, оспаривавших ее друг у друга. Разве может земля, коей воздали хвалу сами боги, не заслужить поправу хвалы всех людей?» (237b-d, пер. С. Я.
Шейнман-Топштейн).394064космос привел к новой гибели великое число животных. Когда же прошло немало времени,грохот и разрушения прекратились, а сотрясение утихло, мир начал двигаться стройно, что емуи свойственно, осуществляя попечение и власть (b) над самим собою и над всем, что в немсодержится. При этом по мере сил он припоминал уроки своего демиурга и отца. Первое времяон строго следовал им, но под конец - без должного внимания. (273ab, пер. Р.В. Светлова)Именно этот катастрофический разворот космоса в обратную сторону, вкотором проявляется его своеволие, то есть допущенная самим богом мера иного,превращает сохраненный им внутренний порядок движения в припоминаниепрежнего божественного управления, а тем самым изменяет и беспамятную жизньлюдей, которые отныне хранят память о своем прошлом и передают в поколенияхвоспоминания об ушедшей эпохе.651.2.
Действительность прошлого1.2.1. Образ отсутствующей вещиКак мы видели в предыдущей главе, в философии Платона памятьустанавливает своего рода меру иного, отвечая на вызов, который бросает чистоймысли фактичность истории, политика и риторика, поэзия и миф. Уникальностьмомента, своеволие выбора, верность прошлому, неопределенность настоящего ибудущего – все это в большей мере заставляет доверяться памяти, а неумозрению, держаться уроков опыта, а не наставлений философии. Чтобы неподдаваться обольщению поэзии и ложных мифов, чтобы не только подниматьсяк свету солнца, но и бороться за души тех, кто остается в пещере, философдолжен принять вызов, и это значит, что он должен включиться в борьбу запамять, отделяя то, что должно быть забыто, от того, что, наоборот, должно бытьспасено от забвения.
В строе истинного бытия память сохраняет право наприсутствие для единичного бытия, сколь бы парадоксальным и незаконным непредставлялась это присутствие. Речь идет именно о бытии, а точнее об особоймере бытия, принадлежащей всякой душе как единичному существу в егосмертности и бессмертии, возможности выбора и подчиненности становлению.Подобное осмысление памяти не только изменяет ее привычное толкование,но и отчасти упускает саму ее специфику.
Ведь мы говорим, что память нетолько сохраняет знание, но и погружает нас в прошлое, подразумевая подпрошлым временную дистанцию, глубину существования, в которой единичноебытие обретает собственную силу и значимость. Можно сказать, чтоспецифическое беспамятство в отношении прошлого определяет существеннуючерту платоновской концепции, и, пожалуй, не случайно именно истолкованиепрошлого полагается Аристотелем в основу его размышлений о памяти. Какесли бы припоминание душой вневременного порядка было некимрадикальным иным для философии Аристотеля, и бросало ей столь жесерьезный вызов, что и поэзия Гомера и Гесиода философии Платона. Какизвестно по сохранившимся фрагментам диалога Аристотеля «Евдем, или О66душе», философ первоначально разделял платоновскую идею бессмертия душии связанную с ней концепцию анамнесиса 41, однако в более позднем трактате опамяти, известном в традиции под латинским названием De memoria etreminiscentia ("О памяти и припоминании") 42, центральным становитсяположение о принципиальном отличии припоминания от знания, ибо знаем мынастоящее, припоминаем же прошлое.
Этот трактат, относящийся к числумалых естественнонаучных произведений (так называемых Parva naturalia) ипримыкающий к трактату «О душе», не дает оснований считать, что памятиотводится значимое место в поле разрабатываемых Аристотелем философскихпроблем, и настолько существенное понижение памяти в ранге само по себемогло быть частью противостояния платоновскому анамнесису, ведь прошлое, скоторым оно имеет дело, – это то, что уже завершилось, чистое претерпеваниебез воздействия, обладание, но не актуальность.В известной мере аристотелевский подход ближе к риторической исофистической практике памяти, чем к платоновскому припоминанию.
Омнемонической технике Гиппия Элидского в числе прочих его знанийиронично отзывается Сократ в «Гиппии большем»43; можно предположить, чтов сведении припоминания к уловке внешних приемов Платон усматривал неменьшую опасность, чем в доверии к письму, отвлекающем память от заботы одуше. Аристотель, напротив, не разделяет ни иронии, ни опасений Платона поАристотель. Протрептик.
О чувственном восприятии. О памяти/ Пер. на рус. Е. В. Алымовой. – СПб.: Изд-воС.-Петерб. ун-та, 2004. С. 171. Как мы увидим в дальнейшем, для Аристотеля существенно, что нельзя помнитьи при этом не знать, что помнишь, тогда как Платон допускает возможность познания, которое само не знает,что является припоминанием. Достойно внимания, что эта особенность платоновской концепции отмечена водном из фрагментов «Эвдема»: «душа, приходящая оттуда, здесь забывает то, что созерцала там, а уходящаяотсюда помнит там то, что претерпевала здесь».
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
