3 (1098985), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Формулировка темы диссертации достаточно полно отражает основные цели и содержание представленной теоретико-эмпирической работы, так как в ней предпринята попытка описания мозговых механизмов номинативной функции речи с использованием метода функциональной магнитно- резонансной томографии, и производится сопоставление полученных данных с данными, накопленными в нейропсихологии. Работа выполнена на очень хорошем теоретическом и методическом уровне.
Автор четко и ясно излагает свои позиции, убедительно обосновывает их, указывает на плюсы и минусы использованных методических приемов. Справедливо подчеркивает, что известному замечанию Джексона о том, что локализация поражения и функции — не одно и то же, не уделено достаточное внимания (с. 16), и всей своей работой компенсирует этот существеннейший методологический пробел. Хотя по работе и могут быть сделаны некоторые замечания, но, в основном, они являются обсуждением дополнительных путей обсуждения полученных данных.
1. Автор справедливо критикует «френологическую» направленность трактовок, появляющихся у «западных» авторов, работающих в «западной традиции» (с, 41), Это «локализация» трактовок неслучайна и связана как с соответствующими аппаратурными возможностями, так и с превалированием аналитизма и редукционизма в обыденном и научном мышлении, формирующемся в западных культурах и предполагающем особую готовность принятия традиционных представлений о структурах, выполняющих те или иные «психические» или «когнитивные» функции.
Однако, конечно, и в упомянутых культурах с давних пор высказывались и противоположные идеи. Особенно интересно, что именно Бродман, больше ста лет назад писал, что совершенно неправомерно связывать психические функции с той или иной структурой мозга. Но это не помешало на протяжении столетия использовать его цитоархитектонические карты ддя целей, против которых он как раз выступал. В последнее время (ГогЬев, бгайпап, 2013) отмечается„что «френологическая» фаза развития картирования завершается, столкнувшись с множеством противоречий, видных даже изнутри парадигм, основывающихся на традиционном понимании функций.
Некоторые авторы пытаются выйти из тупика противоречий довольно изощренно, говоря, что наличия достоверной активации структуры в данной задаче недостаточно для того, чтобы говорить, что данная структура связана с этой задачей. Е111ой В. Козз (2010) отмечает, что "существует имплицитное допущение, связанное с результатами функционального картирования и основанное на том, что если задача активирует область мозга (что выясняется вычитанием из вызванного стимулом состояния состояния покоя), то эта область вносит активный вклад в обеспечение выполнения тестируемой задачи. К сожалению, много результатов получено в последнее время, которые четко показывают, что это упрощенное допущение неверно». В качестве лишь одной из ряда возможностей автор отмечает возможность того, что данная структура может играть «тормозную или дополнительную роль, например, в детекции ошибок или вытормаживании нежелательных ответов» (2010, р.
234). Развертывается следующая фаза исследований, продолжают, ГогЬез и 6гайпап, на которой меньше внимания уделяется тому, где в мозгу происходят изменения, и больше — как со-организовани активность мозговых структур в тех или иных задачах. В нейронауке формулируются представления о том, что активность нейронов структур мозга, регистрируемая у индивидов, решающих разнообразные задачи, связана, скорее, не с многообразными приписываемыми этим структурам функциями, а с организацией, селекцией и реализацией действий (см. обзор С1зеК и Ка1аз1а в Аап. Кеч. Хепгозс1., 2010). Надо отметить, что в теории функциональных систем (при ее использовании с достаточным пониманием того, что в этой теории принципиально: отличное от традиционного понимание функции как достижения результата в целостном соотношении организма и среды, которое не может быть связано ни с одной, ни даже с комплексом мозговых структур) первая фаза представлялась неадекватной уже давно, а функционирование мозга связывалось с организацией, селекцией и реализацией поведения.
То, что автор, как я отмечал, отмечает неадекватность пройденной картированием фазы — очень хорошо. Эта оценка базируется на прочном системном фундаменте луриевской нейропсихологии. Для меня нет сомнений и в том, что теоретические подходы автора и связанные с ним трактовки результатов — далеко ушли от первой фазы, но пока не могут быть полностью отнесены ко второй фазе.
Иначе говоря, данная работа — яркий пример перехода от неолокализационизма к системно-динамическим представлениям о строении и мозговом обеспечении психических процессов. Это перспективный шаг к тому последующему переходу от системно- динамических к системно-эволюционным представления о формировании опыта, который представлялся бы последовательным с позиций оппонента. Частично, удовлетворенность системно- динамическим этапом может быть обусловлена «практически»: специфическими клиническими задачами нейропсихологии (необходимость описания патологического процесса). И эти задачи автор, как я уже отмечал, прекрасно решает.
А частично тем, что в работе все же осуществляется связывание структур с выполнением определенных «мозговых» (и в этом смысле — традиционных, как бы их ни называть) функций. Кроме того и в связи со сказанным, автор проявляет высокую толерантность к критикуемым традиционным преждставлениям: при обсуждении полученных в диссертационной работе данных с привлечением идей других авторов (например, на сс. 59-60, 85, 87 и др.), автор пользуется и «обычными» «локальными» функциями структур для своих теоретических построений. С какими процессами можно было бы связать активность анализируемых структур в предлагаемой автором задаче, я укажу в следующем пункте.
2. Автор предлагает для постановки задачи, разработки метода и трактовки результатов представления, развитые Якобсоном и Лурией. Именно в терминах этих представлений рассматривается те процессы, на обеспечение которых направлена активность анализируемых мозговых структур. При этом оказывается, что данные процессы— специфически «речевые» или «лингвистические». Это, как мне представляется, и так, и не так. Язык, слово и речь неотделимы от поведения. Мы полагаем, что оценивая результаты любых своих поведенческих актов, человек„даже находясь наедине с собой, смотрит на себя «глазами общества» и «отчитывается» ему.
Специальный видоспецифический инструмент отчета (если таковой требуется, например, при коммуникации или в условиях эксперимента), а также самоотчета — язык и речь. К сходному выводу приходят и другие авторы: язык, отмечают они, «спонтанно в режиме он-лайн» используется «во всех видах, казалось бы, нелингвистических задач», не требующих использования вербального отчета по инструкции (%1паиег е1 а1., 2007, р. 7784). Не вызывает тогда возражений и утверждение Н. Хомского о том, что «внутренняя речь — это большая часть речи» (2005, с.215).
Неудивительно также, что при достижении испытуемыми результата действия, о котором они по инструкции не должны давать вербального отчета, у них все же обнаруживается повышенная активность «речевых» зон мозга (Иваницкий, 1997; Тап е1 а1., 2008). Поэтому оказывается, что эти области (например, Брока) активируются не только в «языковом поведении», но во множестве задач, казалось бы, никак не связанных с их «классической функцией»: с «моторными целями», оценкой временных интервалов, памятью, сенсорным анализом и т.п.
Даже когда речь идет о словах„ обозначающих объекты, следует учесть, что слово представляет не просто объект, адействия с ним (Канцельсон, 2004);предпосылка появления речи не «чувственный образ предмета» (как если бы человека привели на выставку предметов), а образ — предвосхищение будущих результатов действий (Канцельсон, 2001, с.
526). Поэтому, как мне прдеставляется, не только глаголы подразумевают действие (как пишет автор на с. 36), но и существительные, подразумевающие предмет. Но набор этих действий различен. Слова (в том числе, обозначающие абстрактные категории) являются компонентом взаимодействий, и при предъявлении слов происходит актуализация (во внешнем и/или во внутреннем плане) соответствующих взаимодействий (Вагза1ои е1 а1., 2003; РиЬ еппй11ег, 2005; Ум аап, Тау!ог, 2006; б1епЬег8, Казсй|1с, 2002; Яржеу, беп8, 2001).
Так, восприятие аффективных слов «автоматически запускает» те типы поведения, которые с ними связаны (приближение или избегание) (Ка1шешап, 2003; Вагф, 1997; А1ехорои1оз, Ыс, 2007). В настоящей работе автор, конечно, имеет дело с решением задач, связанных с речью. Но можно ли себе представить активность человека, которая не имеет к ней отношения? Или иначе, если оперирование со словом развивается при реализации поведения всегда, то чем отличаются «обычные» задачи от лингвистических.
Если принять сказанное выше, то в определенном смысле нелингвистические задачи отличаются от лингвистических, как обычная ходьба отличается от ходьбы по полу, расчерченному на квадраты, на которые надо наступать испытуемому в эксперименте по изучению ходьбы. Ходьба - в обоих случаях, но Н.А. Бернштейн подчеркивал, что в последнем случае она переводится на более высокий уровень организации по сравнению с «обычной» ходьбой, механизмы которой хочет изучить расчертивший пол на квадраты экспериментатор. Как же выглядят результаты, описываемые автором, при учете кратко изложенной выи~е позиции, согласно которой то, с чем оперирует испытуемый во внутреннем плане, это - элементы его опыта, сформированные для достижения тех или иных ловеденческих результатов? Большая многозначность глаголов, большее число вокселей активации при оперировании с ними может быть объяснено связями глаголов с большим числом элементов опыта (систем поведенческих актов) имеющихся в индивидуальной памяти, чем таковых имеется у обозначений предмета.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
