Фукуяма конец истории (1063652), страница 25

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 25)

могут меняться. Например, лет шестьдесят тому назад имело место движение от

истории военной и дипломатической к истории социальной, истории женщин и

меньшинств, или к истории "будничной жизни". Факт, что предметами

исторического внимания перестали быть богатые и сильные, и стали те, кто был

ниже на социальной лестнице, означает не отход от стандартов исторического

отбора, а лишь изменение этих стандартов в соответствии с новым, более

эгалитарным сознанием. Но ни историк дипломатического направления, ни

историк социального направления не могут избежать выбора между важным и

неважным, а потому необходимы ссылки на стандарт, существующий где-то "вне"

истории (и, кстати, вне сферы компетенции профессиональных историков как

таковых). Это тем более верно для Универсальной Истории, которая поднимает

уровень абстракции еще выше. Универсальный Историк должен быть готов

отбросить целые народы и времена как доисторические или не-исторические,

поскольку они не ведут к центральному "сюжету" его истории.

И потому кажется неизбежным, что мы должны будем перейти от обсуждения

истории к обсуждению природы, если мы хотим заниматься вопросом о конце

истории всерьез. Мы не можем обсуждать дальние перспективы либеральной

демократии -- ее привлекательность для тех, кто ее не испытал, и ее

неослабную мощь для тех, кто давно привык жить по ее правилам, --

сосредоточившись только на "эмпирических" свидетельствах, предоставленных

нам современным миром. Мы должны прямо и явно открыть природу

внеисторических стандартов, по которым мы судим хорошие и плохие стороны

любого режима или социальной системы. Кожев утверждает, что мы достигли

конца истории, поскольку жизнь в универсальном и однородном государстве для

его граждан полностью удовлетворительна. Другими словами, современный

либерально-демократический мир свободен от противоречий. Оценивая это

утверждение, мы не хотим отвлекаться на возражения, связанные с неверно

понятой точкой зрения Кожева -- например, указывающие на те или иные

социальные группы или отдельные лица, демонстративно не удовлетворенные,

поскольку им отказано в доступе к социальным благам, -- из-за бедности,

расизма или еще чего-нибудь. Более глубокий вопрос-- это один из первых

принципов: действительно ли "блага" нашего общества такие уж благие и

удовлетворяют "человека как такового" или в принципе есть более высокая

форма удовлетворения, которую может обеспечить какой-то другой режим или

общественный строй. Чтобы ответить на этот вопрос, понять, действительно ли

наш век есть "старость человечества", мы должны вернуться назад и посмотреть

на человека естественного в том виде, в каком он существовал до начала

исторического процесса, иначе говоря, на "первочеловека".

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. БОРЬБА ЗА ПРИЗНАНИЕ

13. В НАЧАЛЕ, ИЛИ СМЕРТЕЛЬНАЯ БИТВА РАДИ ВСЕГО ЛИШЬ ПРЕСТИЖА

И единственно рискуя жизнью, можно получить свободу; только таким

образом проверяется и доказывается, что природа самосознания по сути своей

не есть всего лишь существование, не есть всего лишь непосредственная форма,

в которой оно впервые является...

Индивидуум, не ставивший никогда жизнь на карту, может, несомненно,

быть признан как личность; но он не достигает истины этого признания в

качестве независимого самосознания.

Г.В.Ф. Гегель, "Феноменология духа"²³⁷

Полностью человеческое, антропогенетическуе желание -- желание,

порождающее самосознание, человеческую реальность, -- является, в конечном

счете, функцией жажды "признания". И риск для жизни, с помощью которого

человеческая реальность "выходит на свет", есть риск во имя такого желания.

В силу этого, чтобы говорить об "истоках" самосознания, необходимо говорить

о смертной битве за "признание".

Александр Кожев, "Введение в чтение Гегеля".²³⁸

Что стоит на карте для людей во всем мире, от Испании и Аргентины до

Венгрии и Польши, когда они свергают диктаторский режим и устанавливают

либеральную демократию? До некоторой степени ответ состоит в чистом

отрицании -- отрицании ошибок и несправедливостей старого режима: люди хотят

избавиться от ненавистных полковников или партийных бонз, которые угнетали

их, или жить без постоянного страха ареста по произволу. Жители Восточной

Европы или Советского Союза думают либо надеются, что достигнут

капиталистического процветания, поскольку капитализм в умах многих тесно

переплетен с демократией. Но, как мы уже видели, вполне возможно процветание

без свободы, как было в Испании, Южной Корее илу на Тайване под авторитарным

режимом, однако этим странам мало было одного только процветания. Любая

попытка изобразить импульс, лежащий в основе освободительных революций

двадцатого столетия (иди, если на то пошло, любой освободительной революции,

начиная, с американской и французской восемнадцатого века), как чисто

экономический, будет в корне неполна. Механизм, созданный современной

наукой, лишь частично и неудовлетворительно объясняет исторический процесс.

Свободное правительство само по себе оказывает позитивное влияние: когда

президент Соединенных Штатов или Франции восхваляет свободу и демократию, он

восхваляет их как вещи сами по себе хорошие, и такая хвала вызывает заметный

резонанс в душах людей по всему миру.

И чтобы понять этот резонанс, нам необходимо вернуться к Гегелю --

философу, который первый откликнулся на призыв Канта и написал то, что во

многих отношениях остается до сих пор наиболее серьезной Универсальной

Историей. Как трактует Александр Кожев, Гегель дает нам альтернативный

"механизм" для понимания исторического процесса -- механизм, основанный на

"борьбе за признание". Хотя нет необходимости отбрасывать экономический

взгляд на историю, "признание" позволяет нам восстановить полностью

нематериалистическую диалектику истории, которая куда богаче в понимании

побудительных мотивов людей, нежели ее марксистская версия, или чем

социологическая традиция, восходящая к Марксу.

Конечно, законно будет задать вопрос, действительно ли Гегель в

интерпретации Кожева -- это Гегель, как он сам себя понимал, или здесь

содержится примесь идей, полностью "кожевских". Кожев действительно берет

некоторые элементы гегелевского учения" такие как борьба за признание и

конец истории, и делает их центральными моментами этого учения так, как,

быть может, сам Гегель делать не стал бы. Но, хотя выделение исходного

Гегеля является важным для целей "данного спора", нас интересует не Гегель

per se (сам по себе, в чистом виде (лат.)), а именно Гегель в интерпретации

Кожева, в некотором смысле новый, синтетический философ по имени

Гегель-Кожев. Последующие наши ссылки на Гегеля -- это, в. сущности, ссылки

на Гегель-Кожева, и нас будут больше интересовать сами идеи, чем философы,

которые их первыми, сформулировали.²³⁹

Можно было бы подумать, что для раскрытия истинного значения

либерализма необходимо вернуться в еще более ранние времена, к мыслям тех

философов, которые и послужили первоисточником либерализма, -- Гоббсу и

Локку, поскольку наиболее старые и устойчивые либеральные сообщества

англосаксонской традиции, например Англия, Соединенные Штаты или Канада,

обычно осознают себя в терминах Локка. Мы действительно будем возвращаться к

Гоббсу и Локку, но Гегель представляет для нас особый интерес по двум

причинам. Во-первых, он дает нам понимание либерализма более благородное,

чем Гоббс и Локк. Дело в том, что практически одновременно с провозглашением

локковского либерализма возникла некая неловкость, связанная с им

порожденным обществом, возникла одновременно с прототипическим порождением

этого общества -- буржуа. Эту неловкость можно проследить до единственного

морального фактора: буржуа прежде всего занят собственным материальным

благосостоянием и не является носителем ни гражданственного духа, ни

доблести, ни преданности более широкой общности, его окружающей. Короче

говоря, буржуа эгоистичен, и эгоизм частного лица был сердцевиной критики

либерализма что со стороны левых марксистского окраса, что со стороны

аристократически-республиканских правых. Гегель же; в противоположность

Гоббсу и Локку, дает нам самопонимание либерального общества, основанное на

неэгоистичной стороне человеческой личности, и пытается сохранить эту

сторону как основу современного политического проекта. Достигает ли он при

этом успеха -- еще будет видно; последний вопрос как раз и будет темой

Заключительной части нашей книги.

Вторая причина вернуться к Гегелю состоит в том, что понимание истории

как "борьбы за признание" на самом деле весьма полезно и дает новую точку

зрения на современный мир. Мы, жители либерально-демократических стран,

настолько привыкли искать причины потока событий только в экономике, сами

настолько обуржуазились в своем восприятии, что нас весьма удивляет, когда

удается заметить, насколько полностью не экономической является почти вся

политическая жизнь. У нас даже не хватает общего словаря, чтобы говорить о

гордой и напористой стороне человеческой натуры, которая и лежит в основе

почти всех войн и политических конфликтов. "Борьба за признание" --

концепция столь же древняя, сколь сама политическая философия, и относится к

явлению, пограничному с политической жизнью как таковой. В настоящие дни

термин этот кажется несколько странным и незнакомым, но это лишь из-за

успешной "экономизации" нашего мышления в течение последних четырехсот лет.

И все же свидетельства "борьбы за признание" окружают нас со всех сторон, и

именно она лежит в основе современных движений за либеральные права, где бы

они ни происходили -- в Советском Союзе, Восточной Европе, Южной Африке,

Латинской Америке или даже в самих Соединенных Штатах.

Чтобы раскрыть смысл "борьбы за признание", необходимо понять

гегелевскую концепцию человека или человеческой природы.²⁴⁰ Для

тех ранних современных философов, которые были предшественниками Гегеля,

вопрос о человеческой природе представлялся как описание Первого Человека,

то есть человека "в естественном состоянии". Гоббс, Локк и Руссо никогда не

делали попыток понять естественное состояние как эмпирическое или

историческое описание первобытного человека -- для них это был скорее

мысленный эксперимент: удалить те аспекты человеческой личности, которые

являются продуктами условности (как, например, то, что человек является

итальянцем, или аристократом, или буддистом), и выявить те характеристики,

которые свойственны человеку как человеку.

Гегель отрицал, что у него есть учение о естественном состоянии, и на

самом деле отверг бы концепцию человеческой природы как постоянной и

неизменной. Для него человек свободен и индетерминирован, а потому способен

создавать свою собственную природу в течение исторического времени. И все же

этот процесс исторического самосозидания имеет начальную точку, которая по

всем параметрам может считаться учением о естественном

состоянии.²⁴¹ В "Феноменологии духа" Гегель описывает

первобытного "первого человека", живущего в начале истории, и философские

функции этого человека неотличимы от "человека в естественном состоянии"

Характеристики

Список файлов реферата