Фукуяма конец истории (1063652), страница 22

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 22)

шестидесятых годах правительство Южной Кореи смогло подавить требования

повышения зарплат, объявив забастовки вне закона и запретив разговоры о

повышении потребления и благосостояния рабочих. И наоборот, переход Южной

Кореи к демократии в 1987 году вызвал невероятный рост забастовок и долго

подавляемых требований роста зарплаты, с которыми пришлось иметь дело

новому, демократическому режиму. Результатом явилось резкое повышение цены

труда в Корее и снижение конкурентоспособности. Разумеется, коммунистические

режимы умели добиваться крайне высоких темпов роста накоплений и инвестиций

путем безжалостного подавления потребителей, но возможность долговременного

роста и способность к модернизации при этом отсутствовала, потому что не

было конкуренции. С другой стороны, рыночно ориентированные авторитарные

режимы взяли здесь от обоих миров лучшее: они могут силой поддерживать

относительно высокую общественную дисциплину среди населения, при этом давая

определенную свободу, поощряющую новшества и использование наиболее

современных технологий.

Если один аргумент, выдвигаемый против экономической эффективности

демократий, состоит в том, что они вмешиваются в рынок в интересах

перераспределения и текущего потребления, то другой аргумент утверждает, что

они это делают недостаточно. Рыночно ориентированные авторитарные режимы во

многих отношениях более статичны в своей экономической политике, чем

развитые демократии Северной Америки и Западной Европы. Но эта статичность

отчетливо направлена на обеспечение высокого экономического роста, а не на

такие цели, как перераспределение и социальная справедливость. И не ясно,

чему служит так называемая "промышленная политика", когда государство

субсидирует или поддерживает одни сектора экономики за счет других, -- идет

она на пользу или во вред экономике Японии и других азиатских НИЭ в

долгосрочной перспективе. Но вмешательство государства в рынок, выполненное

компетентно и остающееся в широких границах конкурентного рынка, показало

себя полностью совместимым с весьма высоким уровнем роста. Плановики Тайваня

в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов смогли перевести

инвестиционные ресурсы из таких отраслей, как текстиль, в более передовые,

такие как электроника и полупроводниковая промышленность, несмотря на

значительные потери и безработицу, которые терпела легкая промышленность. На

Тайване промышленная политика оказалась удачной только потому, что

государство смогло защитить плановиков-технократов от политического

давления, и они имели возможность воздействовать на рынок и принимать

решения на основании единственного критерия -- эффективности. Другими

словами, удача была связана с тем, что Тайвань управлялся не демократически.

Американская промышленная политика имеет куда меньше шансов повысить

экономическую конкурентоспособность Америки именно потому, что Америка более

демократична, чем Тайвань и азиатские НИЭ. Процесс планирования быстро пал

жертвой давления Конгресса с целью либо защиты неэффективных отраслей, либо

продвижения тех, с которыми были связаны чьи-то интересы.

Существует неопровержимая связь между экономическим развитием и

либеральной демократией, которую можно увидеть, просто посмотрев на карту

мира. Но точная природа этой связи более сложна, чем кажется На первый

взгляд, и ее не объясняет адекватно ни одна из выдвинутых до сих пор теорий.

Логика современной науки и процесса индустриализации, который наука

порождает, не дает однозначного направления в политике, как дает его в

экономике. Либеральная демократия совместима с индустриальной зрелостью, и

ее предпочитают граждане многих промышленно развитых стран, но необходимой

связи между этими двумя понятиями нет. Механизм, лежащий в основе нашей

направленной истории, ведет с одинаковым успехом и к

бюрократически-авторитарному будущему, и к либеральному. Поэтому, чтобы

попытаться понять сегодняшний кризис авторитаризма и мировую демократическую

революцию, нам придется обратить взгляд на другие предметы.

11. ОТВЕТ НА ПРЕЖНИЙ ВОПРОС

На вопрос Канта, возможно ли написать Универсальную Историю с

космополитической точки зрения, наш предварительный ответ -- "да".

Современная наука снабдила нас Механизмом, поступательное действие

которого дает истории человечества последних веков и направленность, и

логический смысл. В век, когда мы уже не можем отождествлять опыт Европы и

Северной Америки с опытом человечества в целом, этот Механизм поистине

универсален. Помимо быстро исчезающих племен в джунглях Бразилии или Папуа

-- Новой Гвинеи, нет ни единой ветви человечества, не затронутой Механизмом

или не соединенной с остальным человечеством универсальными экономическими

связями современного консюмеризма. Это признак не провинциальности, а

космополитизма-- признавать культуру, возникшую за последние несколько сот

лет, поистине глобальной, построенной вокруг обеспеченного технологией

экономического роста и капиталистических общественных отношений, необходимых

для появления и поддержания этого роста. Общества, пытавшиеся противостоять

этой унификации, от Японии Токугава и Блистательной Порты до Советского

Союза, Китайской Народной Республики, Бирмы и Ирана, смогли лишь

продержаться .в арьергардных битвах в течение одного-двух поколений. Те, кто

не был побежден превосходящей военной техникой, были соблазнены блеском

материального мира, созданного современной наукой. И хотя не любая страна

может в ближайшем будущем стать обществом потребления, вряд ли есть в мире

общество, не принимающее такой цели.

Учитывая воздействие современной науки, трудно придерживаться идеи, что

история циклична. Это не значит, что в историй не бывает повторений.

Читавшие Фукидида могут отметить параллели между соперничеством Афин и

Спарты и "холодной" войной между США и СССР. Те, кто наблюдал периодические

взлеты и падения великих держав древности и сравнивал их с нашим временем,

не ошиблись, заметив аналогию. Но возвращение определенных долговременных

исторических картин совместимо с направленной, диалектичной историей, если

мы учитываем, что существуют память и поступательное движение между

повторениями. Афинская демократия -- не современная, демократия, и у Спарты

тоже нет. современного аналога, несмотря на ее возможное сходство со

сталинским Советским Союзом. Воистину циклическая история, какой видели ее

Платон или Аристотель, потребовала бы глобального катаклизма такой силы, что

утрачены будут все воспоминания прошлом. Даже в век ядерного оружия и

глобального потепления трудно придумать катаклизм, который уничтожил бы

самую идею современной науки. И пока сердце вампира не будет пронзено колом,

он сам себя восстановит -- со всеми социальными, экономическими и

политическими обстоятельствами -- в течение нескольких поколений. Обращение

курса в каком бы то ни было фундаментальном смысле означало бы полный крах

современной науки и созданного ею экономического мира. Кажется весьма

маловероятным, что какое-то современное общество выберет подобный путь, и в

любом случае военное соревнование снова заставит жить в этом мире.

В конце двадцатого века пути Гитлера и Сталина представляются

тупиковыми, а не реальными альтернативами социальной организации людей.

Человеческие жертвы этих режимов были неисчислимы, и при этом оба эти вида

тоталитаризма в чистейшей его форме уничтожили сами себя при жизни одного

поколения: гитлеризм -- в 1945 году, сталинизм -- в 1956 году. Многие другие

страны пытались повторить тоталитаризм в той или иной форме, от Китайской

революции в 1949 году до геноцида Красных Кхмеров в семидесятых, и в

промежутке тоже существовало много мерзких мелких диктатур, от Северной

Корей, Южного Йемена, Эфиопии, Кубы и Афганистана слева до Ирана, Ирака и

Сирии справа.²²² Но общей характеристикой всех этих вчерашних

претензий на тоталитаризм было то, что они возникали в относительно отсталых

и бедных странах третьего мира.²²³ Постоянные неудачи коммунизма

проникнуть, в развитый мир и его преобладание среди стран, только входящих в

первые этапы индустриализации, заставляют предположить, что "тоталитарный

соблазн" был, как сформулировал это Уолт Ростоу, главным образом "болезнью

переходного периода", патологическим условием, возникающим из особых

политических и социальных запросов стран, находящихся на определенном этапе

социо-экономического развития.²²⁴

Но как же фашизм, который возник в высокоразвитой стране? Как возможно

отнести немецкий национал-социализм на счет некоего "исторического этапа", а

не увидеть в нем создание самой современности? И если поколение, жившее в

тридцатые годы, было потрясено в своем самодовольстве взрывом ненависти, как

считалось, "преодоленной" прогрессом цивилизации, кто может гарантировать,

что нас не застанет врасплох новый взрыв из источника, до той поры не

распознанного?

Ответ, естественно, таков, что гарантий у нас нет, и мы не можем

заверить будущие поколения, что у них не будет своих Гитлеров или Пол Потов.

Современные философы, считающие себе гегельянцами и утверждающие, что Гитлер

был необходим для прихода Германии к демократии, заслуживают только

презрительной усмешки. С другой стороны, Универсальная История не обязана

оправдывать каждый тиранический режим и каждую войну, чтобы показать имеющую

смысл закономерность и масштабную картину человеческой истории. Мощь и

видная в долгих периодах регулярность эволюционного процесса не станут менее

верными, если мы признаем, что он подвержен большим и не имеющим очевидного

объяснения прерываниям, как не теряет своей верности биологическая теория

эволюции оттого, что динозавры вдруг вымерли.

Недостаточно просто вспомнить Холокост, чтобы положить конец дискуссии

о прогрессе или рациональности в истории человечества, хотя ужас этого

события должен заставить нас остановиться и задуматься. Существует

наклонность не желать обсуждать исторические причины Холокоста рационально,

и это очень похоже на то, как активисты антиядерной оппозиции не хотят

рационально обсуждать использование ядерного оружия для устрашения. В обоих

случаях дело в подсознательной тревоге, как бы "рационализация" не

одомашнила геноцид. У писателей, видящих в Холокосте кардинальное событие

современности в том или ином смысле, общим является утверждение, что

Холокост исторически уникален по степени зла и в то же время является

проявлением потенциально универсального зла, скрывающегося под поверхностью

любого общества. Но тут уж что-нибудь одно: или это уникальное по степени

зла событие, не имеющее исторических прецедентов, и тогда оно должно иметь

уникальные причины, такие, которые мы вряд ли с легкостью обнаружим в других

странах в другие времена,²²⁵ и поэтому его нельзя никак

воспринимать как необходимый аспект современности. С другой стороны, если

Холокост -- проявление универсального зла, тогда он становится крайним

вариантом, ужасного, но очень знакомого явления -- националистических

эксцессов, которые могут замедлить локомотив Истории, но не столкнуть его с

рельсов.

Я лично склонен к точке зрения, что Холокост был и уникальным злом, и

продуктом исторически уникального стечения обстоятельств в Германии

двадцатых -- тридцатых годов. Эти условия не только не являются латентными в

наиболее развитых обществах, но, их очень трудно (хотя и не невозможно) было

бы повторить в будущем в других обществах. Многие из этих обстоятельств,

например поражение в долгой и жестокой войне и экономическая депрессия,

хорошо известны и потенциально воспроизводимы, в других странах. Но другие,

которые относятся к особым интеллектуальным и культурным традициям Германии

того времени, ее антиматериализм и акцент на борьбу и жертвы, -- эти

обстоятельства очень отличали ее от либеральных Франции и Англии. Эти

традиции, никоим образом не "современные", -- были проверены мучительными

Характеристики

Список файлов реферата