12.Глава 10. Порядок и хаос (З. Бауман - Мыслить социологически)

Глава 10Порядок и хаосИнтересно, хватало ли у вас когда-нибудь терпения в кинотеатре оставаться вкресле после того, как уже промелькнули последние кадры фильма и пошли титры.Если да, то вы наверняка были поражены нескончаемым списком имен людей, илипросто функций, которые создатели фильма сочли нужным упомянуть. Вынесомненно узнали бы из этого списка, что число людей, работавших за кадром, вомного раз больше, чем тех, чьи лица вы увидели в фильме. Имен невидимыхпомощников гораздо больше, чем актеров. Более того, некоторые аспекты этогоколлективного предприятия обозначались названиями фирм, а каждая такая фирмаиспользует труд гораздо большего числа людей, чем можно упомянуть в каком-либосписке.

И это еще не все. Некоторые люди, работа которых была необходима и безкоторых вы не смогли бы увидеть фильм, вообще не были упомянуты. Например,компания, позаботившаяся об озвучивании ролей, была упомянута, а компания,поставившая оборудование для озвучивания, — нет, как и компания, обеспечившаякомплектующими другую компанию, производящую оборудование; не былиупомянуты и фабрики, произведшие сырье для изготовления этих комплектующих,равно как и бесчисленное множество людей, чей труд был необходим для того, чтобыте, кто производит сырье или комплектующие, были накормлены, одеты, здоровы,обеспечены жильем, чтобы они приобрели навыки, необходимые для их работы...Назвать или хотя бы косвенно упомянуть всех их — дело совершеннонемыслимое.

Поэтому кто-то должен решить, где прервать список упоминаний; икаким бы это решение ни было, оно в любом случае было бы произвольным. Чертуможно было бы подвести в любом другом месте и с той же легкостью (при наличиипростейшего обоснования или вовсе без оного). Любая черта, сколь бы тщательно нивыбиралось место для нее, всегда будет вынужденной, случайной, вероятностной ипо этой причине всегда будет предметом споров. Спор, каким бы горячим он ни был,останется незавершенным в силу того очевидного факта, что никакая граница, скольбы скрупулезно ее ни проводили, не отражает “объективной истины” (объективносуществующих разделений, которые она предполагает отразить).

Ни одно собраниелюдей, ограниченное этой чертой, не может считаться вполне самодостаточным, вданном случае — достаточным для производства фильма; сама по себе его“реальность” как полного, замкнутого коллектива является результатомограничивающего действия. Совокупность людей, задействованных в производствеодного-единственного фильма, практически не имеет границ (точнее, она не имелабы границ, если бы не факт произвольного подведения черты).

Для того чтобы ещебольше усложнить задачу проведения границ, заметим: вообще невозможно четкоотделить все то, что эти люди сделали для фильма, от остальной их жизни; их вклад впроизводство фильма — лишь один из аспектов их жизнедеятельности, в которойесть и другие интересы, очень слабо соотносящиеся, если вообще соотносящиеся, стой ролью, которую они сыграли в производстве фильма. Принимая решение, гдепрекратить список выражения признательности, некто делает искусственноеразделение в двух смыслах. С огромной массы взаимопересекающихся жизнейвзаимозависимых индивидов был сделан тонкий срез, который, поскольку он былотделен от остального, казалось, имеет “свою собственную реальность”: с однойстороны, он представлялся самодостаточным, а с другой — внутренне скрепленнымобщей целью и функцией.

Однако на самом деле все обстоит не так. Дело в том, чтовсе якобы независимые и автономные образования, все на первый взгляд“самоуправляющиеся”, жизнеспособные подразделения человеческого мира имеютсомнительную и уязвимую природу: все они являются результатом отчаянныхпопыток обособить четко обозначенные, управляемые маленькие мирки, выделить ихиз несвязной и не имеющей границ, протяженной и нераздельной реальности. Вслучае с титрами в конце фильма операция такого обособления не имела особозначимых последствий. В худшем случае она могла привести к тяжбе, если бы неупомянутые помощники захотели потребовать восстановления справедливости,публичного подтверждения значимости их услуг.

Но этот случай дает нам примергораздо более серьезного затруднения, известного своими отнюдь не безобиднымипроявлениями. Представьте себе попытки провести четкие государственные границы,которые вобьют клин между людьми, имеющими тесные экономические икультурные связи, а людей, до этого имевших мало общего, поместят в одинаковыеусловия. Или представьте себе меры, предпринимаемые для сохранения брака, ноупускающие из виду все многообразие взаимозависимостей, в которых участвуютоба партнера и в которых семейные отношения — лишь одни из многих, причем ненезависимые и даже не основные.Как можно предположить, такие попытки прочертить, установить и охранятьискусственные границы становятся предметом все возрастающего интереса (пока вконце концов не превратятся в навязчивую идею) по мере того, как “естественные”,т.е. прочно установленные, крепкие и не поддающиеся изменениям, различия ирасстояния стираются и исчезают, и человеческие жизни (даже те, что находятся наогромном географическом или духовном расстоянии друг от друга) оказываютсясвязанными между собой еще прочнее.

Чем менее “естественна” граница, темчудовищнее ее давление на сложную реальность, тем большего внимания иосмысленных усилий требует ее охрана, тем чаще она вынуждает прибегать кнасилию и принуждению. Самыми спокойными и менее всего охраняемымигосударственными границами являются те, которые совпадают с территориальнымипределами поселения внутренне единого и “обращенного вовнутрь” населения.Государственные границы, проводимые через области частого и интенсивногоэкономического и культурного взаимообмена, нередко служат предметом споров идаже вооруженной борьбы. Возьмем другой пример: как только сексуальныевзаимоотношения начинают все больше отделяться от эротической любви и отустойчивых, многосторонних взаимоотношений сожительства, к которым они“естественно” принадлежали, так сразу они становятся предметом растущегобеспокойства, требующим особой изобретательности и психологическогонапряжения, вдруг оборачивающегося насилием.Можно сказать, что значение разделения, принудительности, с которой онопроводится и защищается, растет вместе с его хрупкостью и степенью ущерба,который оно наносит сложной человеческой реальности.

Когда убеждаются в том,что разделение вряд ли примут на веру, за него сражаются изо всех сил; эта борьба занепроницаемость границ становится тем более угрожающей, чем менее она способнадостичь своей цели.Такую ситуацию многие считают наиболее отличительной чертойсовременного общества — общества, которое установилось в нашей части мираоколо трех столетий назад и в котором мы живем по сей день. В условиях,предшествовавших этому периоду (о которых часто говорят как о “досовременных”), сохранение различий и разграничений между разными категориямилюдей привлекало меньше внимания и вызывало меньше активности, чем сегодня,именно потому, что различия воспринимались как естественные, не зависящие отосознанных усилий со стороны человека.

Они казались самоочевидными, вечными инеизменными, не поддающимися человеческому воздействию, а уже тем более неказались сотворенными человеком. Наоборот, они воспринимались как часть“божественного Космоса”, где все и вся имело свое место и было обреченооставаться там всегда. Благородный человек был благородным по рождению, и ничтоиз того, что он делал, не могло лишить его этого качества или сделать его чем-тоиным. То же относилось и к крепостным и большей части горожан (единственнойлазейкой сквозь непроницаемые границы были война и религиозная деятельность;это обстоятельство обусловило пристальное внимание к профессиямсвященнослужителя и солдата, а также к построению, защите и развитию церковнойи военной иерархий).

И в самом деле казалось, что человеческая жизнь основательнообустроена, как и все остальное в мире, поэтому считалось, что нет причин различать“природу” и “культуру”, “человеческие” и “естественные” законы, природный ичеловеческий порядок. Оба казались высеченными из единого прочного, нерушимогомонолитаПримерно к концу XVI в. в Западной Европе эта гармоничная и целостнаякартина мира начала рушиться (в Англии данный процесс пришелся на период послеправления Елизаветы I). Поскольку число людей, не вписывавшихся четко ни в однуиз установленных ячеек “божественной цепочки бытия” (а следовательно, и объемтех усилий, которые предпринимались, чтобы отнести их к строго определенным,тщательно соблюдаемым позициям), резко возрастало, постольку, естественно,ускорились темпы законодательной деятельности, в частности были принятыкодексы, регулирующие даже те сферы жизни, которые с незапамятных времен былипредоставлены себе самим; кроме того, были созданы специальные органы длянадзора, присмотра и защиты правил, для предупреждения нарушений иобезвреживания преступников.

Социальные различия и неравенство стали предметоманализа, преднамеренного планирования и целеполагания и, наконец, осознанных,организованных и специализированных усилий. Постепенно становилось очевидным,что в отличие от леса, моря или поля социальный порядок является результатомчеловеческой деятельности, что он не может долго существовать, если его постоянноне поддерживать мерами, которые могут быть и должны быть спланированы ипредприняты только людьми. Различия между людьми уже не рассматривались как“естественные”.

Коль скоро они — результат человеческой деятельности, то ихможно улучшать или ухудшать И что бы там ни было, они были и будутпроизвольными и искусственными. Таким образом, человеческий порядок сталвосприниматься как предмет искусства, познания и технологии.Это новое видение резко разделило природу и общество. Морено сказать, чтоприрода и общество были “открыты” одновременно. В действительности же, есличто-то и было открыто, то вовсе не природа или общество, а именно различие междуними, особенно различие между практикой, сопряженной с обществом, и практикой,связанной с природой.

По мере того как условия человеческого существования всебольше закреплялись законодательно и становились продуктом управления иобдуманной манипуляции “природе” все более отводилась роль огромногохранилища, которое вмещало в себя все то, что еще не успели или не намеревалисьподчинить себе человеческие силы; иными словами, под “природой”подразумевалось все, что управлялось согласно собственной логике и что людиоставили на произвол судьбы. Философы заговорили о “законах природы” поаналогии с законами, которые оглашали короли или парламенты, хотя и отличалипервые от последних. “Естественные законы” рассматривались как подобныезаконам королей (т.е. они столь же обязательны и чреваты карательными санкциями),но, в отличие от королевских указов, у них не было вполне определенного автора(т.е.