Диссертация (Основные парадигмы концептуализации памяти в философии), страница 2

И даже в том случае, когда мы не помним прошлое, а ещетолько запоминаем нечто на будущее, мы воспринимаем само настоящее какпрошлое для будущего, включаем его в порядок смены времен, определяя его вкачестве настоящего посредством избыточной для него границы прошлого.Иначе говоря, прошлое, известное по памяти, это не только следы ушедшего,но и свидетельство того, что происходит в настоящем и – с самим настоящим,некой избыточности настоящего, для которой нет иного способа восприятия,кроме памяти, иной формы удержания, кроме как удержания в качествепрошедшего и утраченного. И лишь подобная чрезмерность может бытьопределением настоящего, поскольку задает меру и ему самому, и его иному, несхватываемому в настоящем, но проходящему через него, еще не данному и ужеупущенному.

Эта избыточность и есть предмет самой известной и самой древнейконцепции памяти, а именно – платоновского учения о припоминании. Не касаясьотдельных вопросов, связанных с этим учением (о них речь пойдет в первой главеработы), ограничимся вполне обыденным ее вариантом, например, ситуацией, вкоторой незнакомый человек притягивает к себе особое внимание, кажетсявстреченным впервые, пока не выясняется, что прежде он уже был известен, нозабыт. Его присутствие не говорит о прошлом, но захватывает и приковывает ксебе, как будто забытое прошлое пред-оставляет место для нашего внимания,для понимания самого настоящего как места встречи с тем, что не простослучается в отдельный момент времени, но действительно есть.Чтобы поставить вопрос о возможности философского исследования памяти,необходимо отвлечься от представления о «способности», «механизме»,«структуре», о некой особой «вещи», в функции которой входят сохранение ивоспроизведение знания, усвоенного в прошлом, как будто уже известно, что9представляет собой прошлое, какова его значимость и как связана значимостьпрошлого с тем, что сохраняется как полезный навык, знание или искусныйприем.

Прошлое завершено, но не отброшено; и лишь эта завершенностьпозволяет определиться потоку восприятия в качестве настоящего, спринадлежащей ему мерой реального, живого, непосредственного, которая неумещается в чувственном восприятии или в акте сознания, но и не утрачиваетсяполностью, а удерживается в том, что мы называем своей памятью, или, отдаваядолжное разнообразию ее форм, называем припоминанием, узнаванием,привычкой, ассоциацией, забыванием, повторением, тем, что вертится на языке,всплывает, длится, не отпускает и т.п.В настоящей работе под памятью будет пониматься достаточно широкоепроблемное поле, и в этом отношении стоит видеть принципиальное отличиенашего исследования от тех подходов к изучению памяти, которыеразрабатываются в педагогике, риторике, психологии или нейрофизиологии.Широта этого поля определяется фундаментальным для философии вопросом обытии, что означает здесь – вопросом о границе настоящего и прошлого,присутствующего и утраченного.

Не умаляя значения иных подходов к памяти,мы должны сразу оговорить, что наше исследование практически несоприкасается с результатами, полученными в рамках указанных дисциплин,поскольку мы вынуждены начинать с главного вопроса: как вообще возможенфилософский анализ памяти? Или, точнее: что представляет собой память какособый «объект» для языка философии? Решение именно этого вопроса будетнашим способом разыскания единства многочисленных форм и модусов памяти,что также значит: способом понимания (возможно, парадоксального) бытияпамяти как меры присутствия и отсутствия, обретения и потери.Оставляя без внимания вопрос о прошлом, как и возможность определениянастоящего из прошлого, мы теряем из виду историю, в которой памятьвыполняет роль не только фиксации изменений или сохранения преемственности,но и сама изменяется, приспосабливаясь к новым формам распоряжения временеми пространством, способам производства и передачи знаний, принципам10организации общественной жизни, практикам коммуникации или заботы о себе 2.Подобные изменения достаточно давно находится в центре внимания историков исоциологов, культурологов, искусствоведов и медиафилософов, и мы можемотметить существенную близость многих из предложенных подходов с темизадачами, которые решает культурфилософский анализ памяти 3.

Все это подводитк необходимости ставить вопрос о памяти в ее истории, по крайней мере, вистории философской концептуализации памяти, преемственности подходов иразрывов в традиции истолкования. Хотя нельзя не отметить и важное отличиефилософской постановки проблемы от чисто исторической, поскольку памятьпредстает для философа не как данность определенных практик, навыков,стилистических условностей и пр., а как вызов и парадокс, мера того, что можетбыть сказано о бытии и истине лишь при встрече с неизбежностью рассеяния ирастворения бытия в множественности и отсутствии, истины – в мнимости иобмане.Именно этим парадоксом определяется значение памяти в философии,отмеченное в начале, как традиционное и маргинальное, пограничное, еслипонимать под этим не случайность брошенного на память взгляда, а, как разВ прекрасной книге по истории исследований памяти Marking the Mind: a history of memory Курт Данцигерзамечает, что современная психология совершенно безразлична к историческим исследованиям, в лучшем случаеапеллирует к нейрофизиологическим основаниям памяти, но почти никогда – к культурным и социальным.Изобретение новых орудий, новых способов и стилей жизни является также изобретением и развитием новыхнавыков и специфических умений, и это значит «что индивидуальная память также оказывается субъектомисторического изменения.

Относительная краткость человеческой истории, возможно, не позволяет говорить означительном филогенетическом изменении, но из этого не следует, что человеческая память действует сейчасточно так же, как 5 000 лет назад». Danziger, Kurt. Marking the Mind: a history of memory. Cambridge: CambridgeUniversity Press, 2008. P. 4.

Историческое исследование, каким его видит Данцигер, должно быть внимательно кэтим различиям в использовании памяти, но при этом не только воспроизводить порядок сменяющих друг другатеорий, но и понимать, как изменяются «мнемонические ценности», которые направляют применение памяти изадают ориентиры для рефлексии над ней: «под концептуальным изменением я подразумеваю изменение впредпосылках, скрытых метафорах, ценностях, неотрефлектированных практиках, имплицитных полаганиях,которые определяют форму развернутых теоретических моделей и интерпретаций эмпирических наблюдений».Ibid. P.

16. История «памяти» не конституируется наподобие линейной прогрессии и «главная причина здесьсостоит в том, что память появляется в огромном множестве теоретических и практических контекстов и, взависимости от контекста, совершенно различные аспекты памяти принимаются каждый раз во внимания. Нетникакого единичного объекта референции, в отношении которого сходились бы все дискуссии». Ibid. P.

15. В болееобщей форме проблема социальной истории памяти разрабатывалась французским психиатром и психологом П.Жане (см. его исследование: Janet P. L’evolution de la memoire et de la notion du temps. Paris, 1928), а такжевыдающимися представителями отечественной школы психологии Л. С. Выготским и А. Р. Луриа (См.: ВыготскийЛ.С., Лурия А.Р. Этюды по истории поведения: Обезьяна.

Примитив. Ребенок. М.: Педагогика-Пресс, 1993).3Примеры такого сближения будут даны в последней главе нашего исследования «Свидетельство забытого».211наоборот, – неизбежность обращения к тому, что задает границы языкамышления. По этой же причине мы говорим о памяти не столько, как о предмете,который бы конституировался в поле философского исследования, сколько – какоб объекте, который всегда лишь отчасти улавливается и удерживается вграницах языка, одновременно устанавливает и разрушает эти границы, позволяетпринять необратимость парадокса, не снимая и не разрешая его.

Память вфилософии – это проблемное поле, и речь идет о проблеме языка самойфилософии, поскольку объект, который бросает ей вызов, не подпадает (покрайней мере, полностью) под юрисдикцию бытия и истины, остается иным, то лигостем, то ли чужаком, предпочитающим заходить с черного хода памяти,обращаться не прямо, а проговаривать себя в интимной близости воспоминанияили отчужденной бессвязности забвения.

Итак, настоящее исследование – это неисследование памяти как особого предмета, данного в первоначальном опыте илиосвоенном практиками обыденного языка. Такого рода исследования имеютполное право на существование, но нам представляется более интереснымпроследовать за теми парадоксами, формулировка или решение которых так илииначе связывались с обращением к памяти, а, лучше сказать, напрямуюделегировались памяти как своего рода «естественной», а потому и разрешенной,форме парадокса.Парадокс памяти.

Чтобы пояснить суть такого подхода, напомним, чтовпервые память предстает философской проблемой в контекстеэпистемологических парадоксов познания в диалогах Платона. Двасофистических парадокса, парадокс Менона о невозможности познания и тезисПротагора о невозможности лжи, получают свое разрешение в концепцииприпоминания и в представлении памяти в виде записи, знаки которой могут бытьошибочно сопоставлены с новыми ощущениями. В первом случае суть парадоксасостоит в том, что знание рождается из незнания, во втором – само знаниеоборачивается незнанием, причем в обоих случаях Платон вовсе не пытается датьответ, как логически возможен переход из одной противоположности в другую, а12отсылает к действию памяти, в котором этот переход осуществляетсяпрактически, иначе говоря, Платон просто указывает на память как нанеустранимую парадоксальность человеческого познания.

В философии Платонаопределяется и магистральный способ истолкования парадокса памяти,сохраняющий свое значение вплоть до философии длительности Бергсона исовременных нейрофизиологических концепций, и известный как проблемаотношения души и тела.Такому подходу, очевидно, противостоит позиция феноменологии,полагающей, что внимание к данностям переживания позволяет обойтипоспешные концептуализации, следовательно, и парадоксы, возникающие внутриконцептуальных систем.