Диссертация (Рецепция творчества романтиков-предшественников в прозе Й. Эйхендорфа), страница 14

Длясмысла песни значим контекст, в котором она звучит: на празднике поэтическиодаренная молодежь договаривается сопровождать каждый тост импровизацией вчесть возлюбленной, и лишь Фортунато остается в одиночестве: место в егосердце занято тоской по «небесному» (II, 530).Однако вторая часть диптиха подчеркнуто многозначна: небесный вестникмало напоминает ангела, его прекрасные бледные губы и венок из мака скорееподходят духу сна или фантазии.

Звезды – одновременно и символ «небесного», инеотъемлемая часть образа прекрасной дамы («глаза-звезды», II, 557), и они жетрадиционно воплощают «ночную» стихию мира. Звезды становятся символомвнутренней жизни Флорио, его фантазий о неземной красоте: «Только отдельныеволшебные лучи утра пробивались … в его мечтательно горящее сердце,находившееся еще во власти иной силы. Ибо в нем все еще очерчивали своимагические круги звезды, меж которыми с новой, непреодолимой силойподнимался образ прекрасной мраморной статуи…» (II, 539). В целом песняФортунато отражает мироощущение ранних романтиков, в частности Тика,которое «основано на чередовании радостного переживания жизни божественнойполноты и творческой преизбыточности жизни и грустного, взволнованного140Ср. напр.: Деян.

7:56, Гал. 4:6.60томления по полноте и радости еще большей, в которой – последнееудовлетворение для ищущей бесконечного души» 141 . Это отношение к мируразделяет и Флорио, поэтому его последующие приключения и внутреннееперерождение оказываются своеобразным комментарием к произведениямпредшественников писателя.В дальнейшем Фортунато, напротив, учит Флорио ценить красоту мира,противопоставляя ее меланхолии ночных мечтаний: «Утро, … этот здоровый,дикий красавец, посылающий с высочайших гор свой радостный клич в спящиймир, смахивает слезы с цветов и … не особенно-то заботиться о нежныхчувствах» (II, 537).142Только художник может полностью оценить красотуманящих звуков и привлекательных образов, но он же – единственный, ктоспособен воспринять призыв мира невидимого.Песня Фортунато ставит вопрос о соотношении этого «иного мира» с миромВенеры и о содержании владеющего художником томления, которое постепенноразрешается в ходе действия новеллы.

Вначале главный герой доверчиво отдаетсячувству тоски, с детства охватывавшей его при виде «голубых гор вдалеке» (II,526):отправившись в странствие, он «будто вышел из тюрьмы», все его«стародавние желания … внезапно вырвались на свободу» (II, 526-527). Зов мирапосюстороннего звучит для него как песня «волшебного музыканта» о«прекрасной дали» и «великом, неизмеримом наслаждении» (von großerunermeßlicherLust»,II,527).БолееопытныйФортунатоподхватываетпоявившееся в речи героя сравнение и предупреждает его о «волшебной горе,откуда еще никто не возвращался» (II, 527). Выясняется, что в душе поэтасмешиваются два разных влечения: с одной стороны, его манит «стараяблагочестивая песня, которую он часто слышал в детстве» и почти забыл во времястранствий, с другой – образ прекрасной дамы, также знакомый с раннего детства(II, 555).141142Жирмунский В.М.

Религиозное отречение в истории романтизма. М., 1919. С. 20.О противопоставлении Авроры, утренней зари у Эйхендорфа метафизике ночи Новалиса см. SchwarzP.P. Aurora. Zur romantischen Zeitstruktur bei Eichendorff. Bad Homburg u.a., 1970. S. 230.61Перед главным героем встает задача различить земное и небесное всобственном поэтическом даре. Он охвачен чувством любовного томления,предмет которого неизвестен и ему самому: фантазия поэта так изменяет образ егопервой возлюбленной, Бьянки, что ночная серенада обращена уже не к ней, а кнекоему образу неземной красоты (II, 536), – эту «возлюбленную, которую давноискал», он узнает в мраморной статуе Венеры (II, 537).

Вначале он обманывается,принимая рыцаря Донати, служителя Венеры, за небесного вестника (II, 533);рыцарь отвлекает его от первой любви, обещая встречу с поразившей еговоображение таинственной незнакомкой. Не вписывающаяся в атмосферупраздника меланхолия этого персонажа, действительно соответствующая тонупесни Фортунато, вызвана тем, что его не удовлетворяет даже самая радостнаяповседневность. «Безумный огонь его глубоко посаженных глаз» говорит острастях, которые могут найти успокоение только в царстве Венеры: лишь тамФлорио застает его спящим (II, 541).

Герой и сам переживает подобное состояние,когда спасается бегством из дворца прекрасной дамы (грота Венеры), вновьпревратившейся в статую: «Неописуемая красота дамы … оставила всокровеннейших глубинах его сердца такую бесконечную грусть (Wehmut), чтоему непреодолимо хотелось умереть на месте» (II, 558-559).От этой тоски его излечивает в финале вторая песня Фортунато: на сменуокаменевшей Венере приходит образ девы Марии, держащей на руках Младенца(II, 561), 143вдохновляющий Флорио на новое стихотворение, в котором онпразднует свое освобождение и возвращение к Отцу: «Вот я, Господи!.. / Теперь ясвободен!.. / Отче, ты все же принимаешь / И не оставишь меня!» («Hier bin ich,Herr! ... / Nun bin ich frei! … / O Vater, du erkennst mich doch, / Und wirst nicht vonmir lassen!» II, 562-563).Подчеркнуто христианские темы звучат как ответ на «языческую» картинумира, отразившуюся в «Руненберге» Тика, где земная девушка – лишь143Здесь намечается параллель с Виталисом-Виктором из «Поэтов и их подмастерий» (1833).«Возлюбленная моя строга и серьезна», – утверждает он, показывая, что образ Жуанны сменилсянебесной любовью (II, 505).62несовершенное подобие горной красавицы: «юность ее миновала, и я уже не могус тоской (Sehnsucht) ловить взгляд ее глаз; итак, я своевольно пренебрег высшим,вечным счастьем, чтобы обрести земное и временное», –так размышляетКристиан (Tieck II: 77).

Герой Эйхендорфа, напротив, в итоге излечивается от«ослепления», «волшебного тумана», застилавшего его взгляд, и начинает видетькрасоту Бьянки. Союз с ней, впрочем, не становится новым символом«исполнения»: Флорио отказывается от мистического опыта, связанного ссотворенным миром, и окончательно выбрает одно из двух разрывавших егостремлений.В «Поэтах и их подмастерьях» тема томления получает дальнейшееразвитие: если в «Предчувствии и действительности» это свойство главного герояхарактеризуется положительно как проявление глубокого характера, то во второмромане картина заметно более сложная.

В романе четыре персонажа-странника, вразной мере заслуживающие наименования «художник».144«Томление» внаибольшей степени свойственно Отто, одному из поэтических «подмастерьев»:такое состояние оказывается сродни болезненности (не случайно этот персонажумирает от измождения после продолжительной болезни). Сам он описываетглавную составляющую своего характера в почти стершихся выражениях: еговлечет за собой «волшебный музыкант из Венериной горы, приходящий с каждойвесной, когда солнечный свет весело ложится на поля» (II, 319).

Дальнейшеесимволическое описание томления подчеркивает сонно-дремотное состояние: «онем в душный полуденный час поет одинокая птица, о нем спутанно шумят ручьипри лунном свете, и купающиеся никсы поют, будто во сне, в тихой, золотойночи…» (там же). Речь природы для Отто спутанно-косноязычна, все обманчиво,как во сне – и такой же туманной, недосказанной оказывается его «потерянная»жизнь (II, 439).Мечтательное «томление» Отто подвергается критике прежде всего со144Так преломляется высказанное еще в 1797 г. Ф.Шлегелем представление, что основным содержаниемромана является изображение «всей духовной жизни некоего гениального индивида» («Критическиефрагменты», №78.

Цит. по Сулейманов А.А. «Вильгельм Мейстер» в оценке иенских романтиков.Романтическая теория романа // Уч. зап. МГПИ им. В.И.Ленина. 1968. № 304. С. 60.)63стороны персонажей-прозаиков. Его дядюшка подчеркивает болезненностьюноши, вспоминая о своей «веселой и здоровой» молодости (II, 319). Вальтер,старший друг Отто, опасается, что тот «всѐ сильнее теряется и дичает впроцветающем одиночестве» под воздействием беспредметной тоски (Heimwehohne Heimat). Впрочем, и граф Виктор оспаривает право мечтателя называтьсяхудожником: «И не говори мне о поэзии, о поэтическом призвании… у тебя его небольше, чем у влюбленной девушки» (II, 439). С его точки зрения, «подмастерью»недостает решимости и силы, чтобы отделить подлинное искусство от ложного:как признается сам Отто, он не в состоянии «без вреда для себя следовать заволшебным потоком звуков» и «управлять волшебством» (II, 319).

Таким образомво втором романе Эйхендорфа «томление» включает в себя тоску, направленнуюна «земное», отвлекающая художника от его призвания.Поэтому опасность обмана и самообмана подстерегает Отто на протяжениивсего пути, достигая предела при встрече с Анниди, его «прекраснойнезнакомкой». Юноша пребывает в уверенности, что у нее он «учится поэзии»,поскольку ее присутствие, «как утренняя зоря, все очаровывает и преображает» (II,415). На деле возлюбленная через некоторое время после свадьбы заявляет поэту:«при твоем усердии тебе должно же быть, в конце концов, все равно, что писать.Напротив нас живет молодой писарь, и у тебя почерк лучше, чем у него… Асколько он зарабатывает, а насколько лучше он живет!» (II, 422).

В итоге онапредает мужа ради богатства и блеска, который готовы предоставить богатыемеценаты. Женитьба Отто наносит серьезно препятствует его становлению какпоэта; это становится очевидно по сравнению с Фортунатом, который нашел вФьяметте неиссякаемый источник поэтического вдохновения.Сон, мечтание – характерное состояние Отто. Манящий «звон колоколов вдалеком Риме» (II, 422) с детства слышится ему во сне; его идеал обретаетконкретные черты в облике римской красавицы Анниди.145Еще не успевразочароваться в этом воплощении мечты, он вновь, уже наяву, слышит звон145В в оригинале Рим – в женском роде, «Roma» (II, 422), в отличие от обычного в немецком языкесреднего рода «Rom».64колоколов, но «тихо-тихо, издалека, как будто есть и еще один Рим далеко заэтими темными холмами» (там же). Разные планы действительности начинаютсмешиваться в его сознании.

Измена жены и осознание ошибочности своеговыбора заставляют Отто оставить все и вернуться в Германию, но в дороге он ещераз дает себя «околдовать». В поисках случайно встреченной прекраснойнезнакомки он попадает в «волшебный сад» заброшенной усадьбы (II, 469);знакомые по «Мраморной статуе» мотивы ожившей статуи и храма Венерыпридают новой встрече с ней атмосферу таинственного. Наслаждаясь этойатмосферой, Отто намеренно не пытается выяснить реальные обстоятельстважизни новой возлюбленной и отождествляет ее с феей Мелюзиной из своегособственного цикла романсов (II, 468). В дальнейшем раскрывается «пошлаяизнанка жизни», стоящая за их таинственными встречами, непременнопроходившими ночью и только в определенные дни: незнакомка оказаласьсодержанкой некоего графа, который и поселил ее в заброшенном дворце, чтобыизбежать огласки (II, 473).Однако в душе Отто присутствует и подлинный талант, который заставляетего стремиться к «самому высшему (nach dem Höchsten in der Welt)» (II, 465);тоска по «дому», подлинной высшей реальности, охватывает его «как швейцарцана чужбине при звуке альпийского рожка» (II, 470): продолжается линия,намеченная в «Мраморной статуе» в образе Флорио.